s l e e p.

      — твои розовые очки давно сломались, но ты чинишь их изо дня в день, потому что не хочешь принять правду, стайлс.        выхода нет, воздух не поступает в легкие — страх обнимает за плечи и обхватывает тощими пальцами шею, заставляет задыхаться. следует что-то сказать, хоть вымолвить слово, но потерял голос — ни единого звука не вырывается из приоткрытых губ.       истерика. дверь захлопывается громко, уведомляет гарри — луи больше нет. в его жизни, сердце, его нет даже в коридоре, когда кудрявый мог схватить его за тонкое запястье и утопать в его сладком аромате горького кофе без сливок, но с одной ложкой сахара. луи исчез, испарился, и стайлс действительно не знает, почему он плачет — потому что ему показалось, что в его мире был человек, ради он которого хотел жить, или из-за того, что от него этот человек отвернулся?       — ты — мой розовый мир, луи.       — нет, стайлс, это не друг. это твоя новая пассия, да? как его, томлинсон? не уверен, что он у тебя надолго.       луи писал гарри стихотворения, посвящал каждые — даже нелепые — строфы, придуманные на ходу (- гарри и луи, ла-ла-ла, ларри навсегда, на-на-на) и шепотом пел под гитару, ведь боялся разбудить истории книг, которые так долго убаюкивал на полках их небольшой библиотеки. гарри думает, на что был похож их день, и понимает. каждый их день был как зарисовка — спонтанный, со своими кривыми линиями, но домашний и такой, какой и хотелось бы. стайлс живет среди розовых стен многоэтажных домов, блуждает в серой массе человечества. луи пишет ему стихотворения о розовом доме с белыми шторами и говорит, что соседи видят, как спина гарри выгибается, когда томлинсон отсасывает ему. они смеются — тепло и весело, ведь это обычное дело, но в это время сердце эйч делает кувырок три раза и бьется с такой силой, что вот-вот и оно выпрыгнет, упадет в руки луи и никогда не остановит свой бег от такой невыносимой влюбленности к нему. это лишь смех, но столь важный для них двоих, что если бы его не было, мир потерял бы краски окончательно (не было бы розовых домов и белых штор, где мягкий свет рассвета падает на пол и связывает оковами вечности запястья луи и гарри — они с восхищением следят за пожаром на их руках и понимают, что солнце царапает обжигающе-холодным светом их клятвы.)       у гарри холодные ладони, их всегда согревал луи — подносил к своему рту и целовал каждый палец, из-за чего пламенем горели подушечки от любых прикосновений, как и щеки стайлса. теперь же он проводит холодными пальцами по давно въевшимся под кожу (в самое сердце) татуировкам, замирает с приоткрытыми губами, когда вспоминает //их// моменты и глупо хихикает, переходя в истерику, понимает, что этого уже не будет. они всегда смеялись над чем-то, что понятно только в их личном мире (они были миром друг для друга, но у гарри теперь нет дома. неужели он — маленький принц, который бродит по планетам, и в итоге его должна убить змея, чтобы он вернулся к своей розе?), а после смотрели друг на друга с нескрываемым //обожанием//, чтобы доказать всему миру о их влюбленности. не нужны были слова, больное от криков горло и слезы радости. одна тишина и один взгляд доказывал все это.       телефон зазвонил спустя три дня, когда гарри сидел (все еще) на полу и прижимал к груди их фотоальбом, поджимая губы в истерике. их больше нет, потому что гарри все разрушил.       он берет трубку с седьмого гудка, когда луи хотел уже выезжать к стайлсу в квартиру, потеряться среди домов и выйти на девятиэтажное здание (среди таких же точь в точь), где живет его (бывший) парень. стайлс молчит, а луи задыхается от собственной ничтожности, давится слезами, шепотом о любви и криками о прощении, но на том конце провода все еще //тихо//.       — прости.       луи позвонил ему спустя три дня, захлебываясь в собственных слезах, молил прощения, кричал о том, что виноват, шептал о любви, а гарри ощущал его дыхание у своей шеи, словно бы томлинсон здесь, недалеко, но стоило только протянуть руку — образ испарялся. нет больше розовых очков, не так ли.       простипростипрости — все, что может сказать гарри луи и луи гарри, ведь их отношения строятся на извинениях, потому что каждый думает, что недостоин другого. простипростипрости — их личная песня, которую они поют ночью звездам.       звонок обрывается на «прощай» гарри. a f t e r.       луи пишет стихотворения о розовых домах, среди которых терялся шоколадный мальчик, и о доме, что он утерял, а его сборники раскупают за считанные минуты; гарри лежит на кровати теперь в одиночестве и не переплетает свою любовь вместе со светом луны, потому что //ее// нет, и есть только опустошение. луна не заглядывает к нему в окно, потому что осознает, что нет луи — важной частицы их волшебства. и алые пожары не устраивают войны в попытке переплести души гарриилуи, потому что луиигарри не существует, а есть только гарри и только луи. они умерли порознь друг от друга, но не хотят гореть за дверью, прижимаясь ладонями к одной поверхности.       их сердца переплетены. луи каждый вечер приходит в розовый дом (теперь он не может заблудиться), садится под дверью гарри, скребет ее, кричит о их прошлом и дергает ручку, пытаясь открыть сердце стайлса,       но гарри закрывает уши подушками (пропитанные одеколоном томлинсона)       и не впускает на свою планету розу, без которой он завял.       (они бегут от своего великолепного прошлого, потому что знают, что будущего уже не будет. они разрушены, сломлены, их не спасти.)

//like a river flows surely to the sea darling so it goes take my hand, take my whole life too for I canʼt help falling in love with you.//*