Сокровище

В лицо дул сильный ветер, холодными прикосновениями слизывая катящиеся из глаз слёзы. Колючие порывы с моря сбивали с ног, а противная солёная влага текла только сильнее от ветра, превращая окружающий мир Акааши в одно огромное расплывчатое серо-зелёное пятно. Размазывая по лицу слёзы, он шёл вперёд, путаясь в полах учебного сусохики, проваливался в каменные норы крабов и застревал в гнёздах старых рыболовных сеток, которые позабытыми жёсткими коконами и мотками окоченели на пустынном берегу. Море штормило. Побережье было пасмурным и неприветливым, будто бы оно жило какой-то своей особенной жизнью и совсем не обращало внимания на высоко стоящее солнце, голубое небо и быстро передвигающиеся по нему клочковатые плотные облака. Белые барашки волн с хрустом перекатывающихся камешков наскакивали на берег, моча ноги бредущего вперёд мальчика. Белоснежные таби безнадёжно посерели, один из гэта потерялся шагов десять назад ― Кейджи и не заметил бы пропажи, если бы не ощутил острую боль, прошившую тело, когда в ступню впилась острая деревяшка. Взвыв скорее от досады, чем от боли, Акааши повалился на берег, схватившись за пострадавшую конечность. Ладони, обхватившие грязные таби, были в краске. Белила и алая помада ― за что ему это?.. Ему было восемь лет. И последние четыре года жизни Кейджи не принадлежали. Вместо драных штанов, льняной рубахи и синяков на коленях у Акааши было парадное сусохики нежно-голубого цвета, будто бы в дань злой иронии, тканый оби с цветами, высоченные чёрные гэта, тама-канзаши с черепаховыми гребнями в чёрных вьющихся волосах и красная подводка в уголках глаз. Вместо игр с мячом, лазанья по деревьям и ловли змей Акааши выводил каллиграфические кандзи «Мир», «Любовь», «Музыка»; занимался танцами, по вечерам валясь без сил на татами, не в силах даже расстелить постель, и без конца бренчал на сямисэне, стирая подушечки пальцев в кровь. Вместо весёлых игр и озорных друзей ― бесконечные приёмы, притворные смешки и улыбки уголками губ, зелёная жижа чая, от которой тошнило, лживые обещания и пошлые старики, хищно облизывающиеся на девочку-мальчика, у которого при виде узловатых сухих рук, сдёргивающих его оби с пояса, от страха расширялись глаза и выступали непрошенные слёзы. Вместо нормальной жизни постоянный ужас, муштра и выживание в суровом взрослом мире, который без спроса, без единого желания взял маленького мальчика себе, просто потому что так выпали кости, просто потому что Акааши оказался особенным. Когда в очередной раз что-то пошло не так, не по плану и регламенту, звонкой пощёчиной лопнув в тишине, Акааши сбежал. Он удирал без оглядки, прекрасно зная, что стоит ему вернуться, как наставница возьмётся за прут и с неженской силой высечет негодника. Оставалось только спасаться, уходить дальше и дальше от этого серпентария, где каждый закуток сочился ядом притворства, обмана, лжи и похоти. И Кейджи уходил к морю. Он уходил слушать не треньканье струн сямисэна, а крики чаек, он уходил дышать не прокуренным духом четырёх стен, а шумным и колючим морским воздухом, влияющим благотворно и успокаивающе. Он уходил мечтать, гадать о ином, о том, что бывает по-другому, не так как у него. На последнем приёме он оттолкнул руки очень важного господина, и тот в гневе излил невероятную тираду, не скупясь на эпитеты и колкие выражения. Что значит «сукин сын» Кейджи узнал в четыре и быстро научился не обращать на это внимания ― с горькой правдой ведь не поспоришь. Он тот, кто он есть. Но всё же было кое-что, что задевало сильнее, чем ругательства, проклятия и наказания. И в этот раз это прозвучало снова. ― Ты останешься здесь навсегда, маленькая шлюшка. Я куплю тебя и ты будешь прислуживать мне, принося носки в зубах, если я захочу, и будешь делать то, что я тебе скажу, ― едко скалил кривые зубы очень важный господин, сверкая остекленелым пьяным взглядом. Его крючковатые пальцы потянулись к отвороту кимоно, словно когти хищной птицы царапая выбеленную кожу, оставляя розовые отметины-царапины. Господин осклабился, хватая Акааши за одежду и дёргая на себя. ― Ты. Здесь. Навсегда. Сучёнок. На-всег-да. Пожалуй, страшнее этого Акааши никогда ничего не слышал. Возможно, это было странным, но мыслей о побеге у мальчика никогда не возникало. С самого детства наставница и мать, пока последняя не умерла от болезни, твердили, что он обязан отплатить все долги. Обязан отплатить за свою жизнь. Кому именно и в каком размере Акааши не знал, а спросить не решался, но в тайне надеялся, что уже очень скоро ему хватит заработанных денег на то, чтобы разом заплатить за свою крохотную жизнь, ― разве дорого она стоит? ― и убраться подальше от этого города, забыв всё, что было. И теперь, сидя на каменном берегу, закрыв глаза и размазывая по лицу последние остатки слёз и краски, Кейджи воображал как настанет Тот-Самый-День, что он сделает в первую очередь и как утопит ненавистные черепаховые гребешки, постоянно путающиеся в волосах. Мальчик улыбнулся, тихо хихикнув. Плохое настроение понемногу отступало. Начинало смеркаться. Берег залили серо-лиловые закатные сумерки мягко навалившегося на город вечера. В преддверии зимы всегда темнело «вдруг» ― стремительно, будто по щелчку пальцев, точно так же быстро становилось холодно. Воздух в один миг стал ледяным, а изо рта выплёвывались крошечные клочки пара. Мальчика прошибла дрожь. Его тело затекло от сидения в одной позе, полы кимоно и ноги совсем вымокли от приливных волн. Акааши попытался подняться и осмотреться, но ничего не получилось. Он плюхнулся обратно и тихо ойкнул ― раненая ступня доставляла дискомфорт. Чёрт, ещё ведь гэта искать! Акааши мысленно пожурил свою бестолковость, вдруг заметив, что сусохики, в котором он совершил побег, разодрано на боку. Ровный бахромчатый порез безжалостно располовинил изображение крупной золотой рыбки, и теперь голова рыбины свободно колыхалась на ветру, хлопая об нейтрального цвета дзюбан с мелким узором. ― Онэ-сан меня убьёт, ― шепнул сам себе мальчик, вставая на ноги, поморщившись. Не сделав и шага, он припал на колено, слыша хруст ткани ― узкое кимоно разорвалось до пояса, покрошив на куски ещё пару рыбок. Разглядывая одежду, Акааши молчал несколько секунд, прежде чем рассмеяться. Мало несчастий на его голову! Слёзы снова брызнули из глаз, в груди что-то закололо и сдавило, а Кейджи всё смеялся, задыхаясь, плача и чувствуя, будто небо валится ему на голову. За что ему всё это? ― Это… Это… Он опустился на колени, свернувшись в клубок, обхватывая себя руками. От холода стало покалывать голые участки кожи, пламенем полыхала ступня, к коже прилипла ткань таби и причиняла дополнительное неудобство. Двигаться никуда не хотелось; становилось холоднее. Море шумело с каждой минутой всё громче. ― Скоро всё кончится, кончится. ― Акааши дышал глубоко, вдыхая через рот, и слушал сам себя. ― Это кончится. Это… ― Эй, что ты там делаешь? Акааши вздрогнул, выныривая из своей мантры. Он быстро поднял голову; от резкого движения мир покачнулся. Прямо перед ним стоял невысокий коренастый мальчишка, внимательно смотрящий сверху вниз каким-то особенным цепким взглядом больших круглых глаз. В надвигающейся темноте Акааши показалось, что они яркого жёлтого цвета и вдобавок блестят. В руках незнакомца был холщовый мешочек, в котором что-то позвякивало, когда тот радостно его потряхивал, перебирая мягкую ткань пальцами. Мальчишка разглядывал Кейджи, и нерешительно топтался перед ним, будто бы раздумывая что ему стоит сделать: помочь подняться непонятному зарёванному существу в драной одежде и без одного гэта или так и продолжать бездействовать, пялясь на это безликое лохматое чудовище. В конце концов чашу весов сместило в свою сторону решение с помощью ближнему своему. ― Давай руку, нечего сидеть на камнях, ― строго сказал незнакомец, и к Акааши протянулась широкая ладошка. Мальчик заметил, что пальцы его визави все в пластырях и ссадинах, а ещё кожа очень загорелая. ― Ну же! Сжимая чужие пальцы, Кейджи поднялся на ноги, становясь неровно из-за просеянной обувки. Эту потерю незнакомец тоже отметил, вдруг расплывшись в улыбке. Он тут же спрятал её в ладони и захихикал, впрочем, быстро прикусив язык, когда увидел недовольную мину Акааши. ― А где второй? Потеряла? ― весело поинтересовался мальчишка. ― Хочешь, помогу найти? Акааши кивнул, немного расстроившись. Кажется, его в очередной раз приняли за девочку. Такое часто происходило, да и не могло быть иначе: какого ещё может быть пола существо, разодетое в женское кимоно и затыканное гребешками и канзаши? Конечно же, любой бы подумал, что правильный и логичный ответ: девчонка. Однако на этот раз это не так. Но это ничего. Не в первый раз. Хотя всё равно немного обидно. Мальчик тем временем деловито ходил вокруг, медленно петлями-кругами отходя всё дальше, и шагах в десяти-пятнадцати от Кейджи он издал какой-то смешной боевой клич, принялся с усердием рыться в песке и гальке, раскидывая оные по сторонам, как заполошный пёс, прячущий вкусную косточку подальше от людей. Откопав искомое, мальчик быстро вскочил на ноги и бросился обратно, размахивая над головой потеряшкой-гэта, засыпая самого себя мелкими камешками и мокрым песком. Добравшись до Акааши, он смущённо присел на корточки, подставляя сандаль прямо под подол разорванного сусохики, сделав неловкое движение руками, будто приглашая обуться, что Акааши и сделал. ― Спасибо, ― тихо поблагодарил он. На секунду задержав взгляд на золотисто-жёлтых поблёскивающих (нет, не показалось!) глазах незнакомца, Кейджи расправил плечи, галантно кивнул, как учили онэ-сан, выпрямился, подхватил разорванный подол кимоно и медленно двинулся вперёд, прихрамывая и обходя незнакомца. Мальчик, затаив дыхание, стоял позади не шелохнувшись. ― Эй!.. Хэй-хэ-э-эй!.. Погоди! Акааши шёл вперёд без оглядки. *** Прошлой ночью природа творила чудеса. Когда луна скрылась за серыми графитовыми тучами, закапал дождик. Бесшумный, едва слышно он шелестел по листве, через какой-то момент став совсем беззвучным, превратившись в снег. Самый первый в этом году, призрачно-прозрачный, еле различимый и почти никем не замеченный. Только Акааши видел его. После строгого выговора и показательной порки для других учениц, мальчика отпустили восвояси, сослав в наказание в самый дальний угол старого дома. В угловой комнате, продуваемой ветром с моря, было едва ли теплее, чем на улице, но находиться в такой «ссылке» для Кейджи было удовольствием: ему никто не докучал, никто не заставлял дополнительно упражняться и мазюкать по рисовой бумаге очередной кандзи, обозначающий «Гармонию». Холод действовал как болеутоляющее, наполнял бодростью и отрезвлял голову. И не в силах уснуть, Кейджи частенько видел то, чего другие видеть не могли. Летом это были блестящие серебром лунные дороги во время штиля. Весной лепестки сакуры и сливы, танцующие на ветру самые изящные из танцев. Осенью ― золотые листопады дерева гинкго и серые цепочки дождевых струй, нагоняющие тоску. А вот сейчас, на границе двух времён года ― снег. Искрящийся в темноте и тишине, гипнотизирующий движением крошечных снежинок и завораживающий медленным и равномерным тканьем белого ковра на сухой и уже промерзающей земле. Акааши сидел у открытой ставни, завернувшись в одеяло, стащенное с футона, и смотрел в одну точку. Ему был виден берег моря, далёкий, но, тем не менее, различимый. В темноте едва различались проблески воды, а сквозь тишину, кажется, даже слышался шёпот прибоя. Акааши сейчас хотелось попасть на берег и пройтись у самой кромки воды, вдыхая хрустящий морозный запах свежести. Можно было бы даже попробовать сбежать из дома на минуточку, но рисковать не хотелось, не в этот раз. Он сходит на берег завтра. И может быть даже снова встретит того мальчишку. Кейджи прикрыл глаза и попытался воспроизвести в сознании образ мальчика. Получалось плохо, из всего вспоминались только глаза ― жёлтые, круглые, как у ночной совы. А ещё волосы. Чёрные, взлохмаченные и топорщащиеся во все стороны ― вот бы кому не помешали черепаховые гребешки! Может, ему подарить один из своих? Мальчик тихо хихикнул. А это была неплохая идея. Скажет, что в благодарность за помощь. Но, если, конечно, этот мальчик снова встретится ему, и если Акааши снова не сбежит. Кейджи почувствовал, что кровь прихлынула к щекам. У него никогда не было друзей. Простые городские сторонились майко, гейш и всех, кто с ними связан. Дети жителей обходили Акааши стороной, косо смотрели на мальчика-девочку, хищно разглядывали заколки и узоры на кимоно, ни то завидуя, ни то видя в этом блестящую мишень для насмешек и издёвок. За своей спиной Кейджи слышал шепотки: тихие ― взрослых, в полный голос ― детей, которые не стеснялись в выражениях, замолкали только тогда, когда на них шипели мамушки, одёргивая своё бестолковое чадо. С обитателями этого дома никто никогда не заговаривал просто так. С Акааши из посторонних никто не разговаривал просто потому что хотел, просто без какой-либо особой мысли. До вчерашнего дня. Этот мальчик так запросто протянул руку, помог и ещё что-то пытался узнать напоследок, наверное, познакомиться хотел?.. Это удивляло. Это ошарашило и напугало Кейджи, и, наверное, поэтому он и сбежал. Когда привыкаешь быть незаметным в определённом значении слова, и вдруг к тебе обращаются ― это всегда слишком неожиданно, а тут ещё… Кейджи тряхнул головой, выгоняя непрошеные мысли. Завтра Акааши снова пойдёт к морю. «Просто посмотрю» ― пообещал он себе, бросая последний сонный взгляд на кружащие снежинки, безмолвно танцующие в густой черноте ночи. *** К утру от снега ни осталось и следа. Лишь изредка на брусчатке попадались крохотные лужицы, и те стремительно высыхали под лучами тёплого солнца, внезапно нагрянувшего перед началом зимы, чтобы порадовать напоследок своих почитателей-людей. Акааши пробирался знакомой дорогой к побережью, умудрившись удрать от наставницы под каким-то невнятным предлогом. Умудрённая опытом женщина на лепетание подопечного только вздохнула и махнула рукой ― всё равно негодник был наказан, а значит принимать гостей, и, следовательно, приносить выручку, не должен был, чем только продлял своё пребывание в доме, а в этом крылась кое-какая своя выгода. Получив разрешение, счастливый мальчишка рванул в свою крохотную комнатку, принимаясь выбирать одежду как можно менее выделяющуюся. Определившись, прихватив один из своих гребней, как и задумывал прошлой ночью, Кейджи ринулся навстречу неизвестности. Рассекая ясное небо, над головой кружили чайки, громко приветствуя гостя. На берегу было пусто. Сколько хватало взгляда ― ни единой души не было вокруг. Где-то вдалеке слышался лепет людей, стрекот колёс рикш, топот ног местных и скрип пришвартованных у причала по правую руку ветхих судёнышек. Мальчик разочарованно вздохнул, но уходить не стал, решив прогуляться. После вечерних волнений, весь берег был усеян сокровищами. На мокром сером песке у самой кромки воды валялись самые разнообразные ракушки: большие и маленькие, красивые перламутровые и неопределённой формы, заросшие домиками крошечных рачков; в мелкой гальке чуть дальше запутывались водоросли и обломки ветвистых, как оленьи рога, кораллов. Где-то виднелись пустые панцири мёртвых крабов и несчастные рыбёшки, которые скоро станут кормом для птиц, кошек и собак. Иногда море выбрасывало различный мусор и обточенные битые стёкла, укладывающиеся цветными мозаиками на берегу. Разглядывать такие своеобразные дары Кейджи всегда нравилось, это было даже интересно, и теперь он тоже глазел только под ноги, играя в догонялки с крошками-барашками, которые всё никак не могли осалить мальчика, отскакивающего в сторону от воды в самый последний момент. Так, заигравшись, Акааши отошёл довольно далеко, и прошёл бы ещё дальше, если бы его не окликнули. ― Эй! Эй-эй-эй! Это же ты! Мальчик вздрогнул, оборачиваясь на голос. В груди потеплело и что-то сжалось от волнения ― это был тот самый вчерашний совиный незнакомец. Акааши огляделся. Город остался позади и он умудрился дойти до дикого пляжа, куда сам не всегда заходил. Вчерашний мальчишка сидел в паре метров от воды, и при свете дня он выглядел немного иначе, но взгляд был всё тем же: светящийся, с любопытными искорками. А ещё улыбка. Такая заразительная, что Кейджи неловко улыбнулся уголками губ в ответ, неуверенно дёрнувшись навстречу мальчику ― тот уже поднялся на ноги, отряхнул штаны и пробирался к Акааши, утопая голыми ногами (это поздней-то осенью!) в гальке и песке. ― Привет! Так ты местная? Здорово! Далеко живёшь? Будешь со мной играть? Ты куда вчера так рванула? Эй! ― Мальчик сыпал вопросами, а Акааши, застыв в ступоре не знал что и сказать, и только разглядывал незнакомца. Сегодня его волосы были вымазаны чем-то белым, но по-прежнему торчали во все стороны, на носу Кейджи разглядел крохотные веснушки, которые уже почти исчезли до следующей весны. У него не хватало одного переднего зуба, что только добавляло его образу какой-то забавности и озорства. Акааши ненароком даже позавидовал. Впрочем, на размышления и завидки времени не было ― мальчишка вцепился в его плечи и панибратски потискал, снова что-то затараторив. ― П-Привет… ― наконец смог поздороваться Кейджи, чувствуя, как его губы ползут в самой настоящей широкой улыбке. Первой за много-много месяцев. *** Бокуто, так звали мальчика, был всего на год старше самого Акааши. Он приехал погостить к своей тётушке на время, пока родители были в отъезде. И ещё он был странным. Когда Акааши, немного стесняясь и как следует поупиравшись, выложил про себя всё как есть, Бокуто мало того, что не удивился ни капли, так он даже не подумал уйти или сказать что-то обидное. Он пожал плечами, сказал: «Ну и что тут такого?», и снова разулыбался. Единственным открытием для Бокуто стал только настоящий пол нового приятеля. Сперва мальчишка хлопал глазами, даже не веря поначалу, но с соответствующими доказательствами, Бокуто закатил глаза и трагически рухнул на колени, чем изрядно напугал Акааши. ― Так ты не девчонка?! Ка-а-ак же так? Такой красивый… Ой! А я же тебя на самом деле принял за девчонку! О-о-о! Прости, Акааши, прости! ― Бокуто схватился за голову и как ошалелый пялился на краснющего Кейджи, который по-лисьи щурился и мотал головой, едва сдерживая смех. Бокуто был очень странным. И очень забавным. Он нравился Акааши. ― Давай собирать камешки! ― И они шли ковыряться в воде, стоя по щиколотку в море, бессовестно замачивая одежду, и замерзая до тех пор пока зубы не начнут стучать от холода. А потом, на берегу, согреваясь под слабым солнцем, показывали друг другу выуженные из воды сокровища, обмениваясь, и завидуя находкам друг друга. ― Давай рассказывать истории! Ты знаешь какие-нибудь истории, Акааши? ― Они сидели плечом к плечу, привалившись к старому сваленному дереву. За спинами копошился скучный взрослый мир, ненадолго решивший выпустить Кейджи из своих лап и дать ему возможность услышать от Бокуто истории о пиратах, о конкистадорах, искателях легендарного золотого города Эльдорадо, о прериях и джунглях на далёких континентах, о диковинных животных и птицах ― Бокуто знал на самом деле много историй, порой он болтал часами, и Акааши с наслаждением слушал, прижимаясь к этому странному мальчишке, впитывая в себя всё его тепло и свет. ― Давай играть в мяч! ― О, сколько же есть различных игр в мяч! Акааши никогда и не подозревал об этом. Его можно пинать по-особенному, бросать и бить, передавать особым способом и забивать в кольцо подставленных рук или касаться только кончиками пальцев. И всё это приносит непередаваемое удовольствие. Просто нужно пробовать, вот серьёзно!.. ― Давай ловить крабов! Давай залезем на дерево! Давай следить за кошками! Хочу посмотреть на сову! И на старый храм! Давай заберёмся на чердак! Давай искать клад! Давай играть в салочки! Давай купаться! Что? Нет? Ну как хочешь… Тогда давай пускать кораблики! Давай смотреть на облака! Давай делать теру-теру-бозу! Давай искать приведений! Давай!.. *** ― Слушай, Акааши, ― сегодня Бокуто был тише, чем обычно. Они сидели на берегу, на своём излюбленном месте, у поваленного дерева, прислонившись спинами к тёплому ошкуренному ветром и морем стволу, молча разглядывая искорки солнечных лучей на поверхности воды. ― Я скоро уеду. Кейджи, сидевший до этого заявления с закрытыми глазами, подставляя лицо солнцу, распахнул глаза, быстро оборачиваясь к другу. ― Надолго? ― Насовсем. Поедем домой с родителями, ― с неохотой и нестерпимой горестью признался Бокуто, и Акааши едва заметно дёрнулся. Снова оно. Видоизменённое, в новой шкуре, но не узнать его не возможно. Будто бы преследует. ― Ты чего? Обиделся? Я приеду летом ещё, или осенью. Честно! Обещаю! ― Не обиделся, ― мотнул головой мальчик, почти не слыша и не слушая оправданий Бокуто. Всё-таки это должно было закончиться когда-нибудь, это понятно, но произошло как-то слишком быстро. Весёлая неделя пролетела слишком быстро. Её было слишком мало. Мало-мало Бокуто. ― Ладно, приезжай в другой раз. Я пойду… ― Куда это? ― возмутился Бокуто, хватая за руку Акааши. ― Погоди, я сначала хотел тебе кое-что отдать, чтобы точно вернуться. Вот! В руку Кейджи уместился тот самый холщовый мешочек. Синие глаза мальчика широко распахнулись. Да не могло такого быть! Он уселся на прежнее место, неверящим взглядом уставившись на подарок. ― Это же… ― Ага, все мои сокровища, ― Акааши дрожащими руками растянул вязочки мешочка, вываливая его звенящее и бренчащее содержимое себе на колени. Тут были крошечные серебряные колокольчики, плоские полосатые камешки, жёлуди, бутылочки с заспиртованными жучками и скорпионом, ракушки, несколько цветных скрепок, выкрашенные серебрянкой грецкие орехи, сушёные ягоды и огромная горсть стёклышек. Стёклышки Бокуто любил особенно сильно. Он с огромным восторгом собирал каждое из них, бережно оттирая от песка и пряча по многочисленным карманам, всё приговаривая, что соберёт из этого добра какую-нибудь поделку или мозаику. Оточенные морем и безопасные, они и правда были чудными, так что Акааши даже немного разделял восторги своего друга, который в такой простой ерунде видел сокровище. ― Я отдаю тебе на хранение, потом вернёшь. Договорились? ― Но это же просто то, что мы нашли… ― Нашли вместе, ― поправил Бокуто с важным видом. Он залез в кучку сокровищ, вытягивая из общей горсти ярко-синее, особенно красивое, стёклышко треугольной формы. ― Это я оставлю себе, как напоминание, а всё остальное тебе на сохранение. И ещё… ― мальчик замялся, и отвернулся в сторону, невнятно пробубнив. ― Не забудь меня, и что мы друзья, так вот, ― и прежде, чем бы Акааши что-либо ответил, дёрнул его за рукав, лучезарно улыбнувшись: ― А давай запустим воздушного змея напоследок! Сгребая их с Бокуто сокровища и аккуратно пряча их в мешочек, Кейджи согласно кивнул, поднимаясь на ноги, следуя за своим первым другом. *** Акааши сбился со счёта которая это была осень для него. Двадцать пятая или двадцать третья? А может даже больше ― он не считал, просто переживал их, растрачивая все погожие дни на прогулки и работу на свежем воздухе. Осенью рисовалось лучше всего, особенно на самой границе, между двумя временами года, когда зима ещё зыбкая, неуловимая, но уже витает в воздухе, ощущается, и её можно попробовать на вкус, словив на язык первые крошечные снежинки. В это время Кейджи уходил подальше от людей и до вечера пропадал на берегу, без конца зарисовывая градиенты переменчивых волн моря, слепящие полуденные блики и розовобокие закаты. В это время Акааши ждал. Он и сам не знал чего именно ― столько времени уже прошло. Бокуто не появился ни на следующее лето, ни следующей осенью. Его будто бы и не существовало, будто бы он был одним огромным сном длиною в неделю. Сном, который что-то затронул внутри Акааши, поменял и переставил вверх тормашками, заставил взглянуть на привычное иначе. В десять лет он сбежал. В пятнадцать начал рисовать. Через пару лет, узнав, что того дома больше нет, Кейджи вернулся в родной город, просто потому что уже не мог жить где-то в другом месте, не мог жить иначе, чем привык. Не мог без моря. Не мог без той призрачной надежды на встречу с человеком, который каким-то непостижимым образом стал для него дорогим и значимым, хотя и проведённого времени вместе было всего ничего. За все эти годы Бокуто так и не появился ни разу. Сегодня было солнечно, хотя настроение погоды казалось капризным и под вечер вполне могло предвещать непогоду и шторм, который выбросит на берег новую порцию сокровищ, которые по привычке Кейджи будет разглядывать часами, собирать, пополняя вверенную ему коллекцию старого друга, прежде чем начать работать. Всё так же по привычке он добирается до их места. Дерево год от года не меняется, и всегда служит удобным убежищем для художника, ищущего уединение и вдохновения в особенном месте. Акааши удобно устраивается, берёт в руки карандаш и толстый альбомный лист, поначалу чёркая что-то абстрактное, и постепенно переходя к чему-то определённому. Сегодня это большая чайка, будто бы специально застывшая на одной ноге в нескольких метрах от него на большом камне. Грифель пачкает пальцы, бумага постепенно теряет девственную чистоту, понемногу заполняясь рисунками большими и маленькими. Кейджи выпадает из реального мира на несколько часов, не замечая ничего вокруг. Время очнуться, снова качнуть свой слишком замерший мир, приходит с окончанием дня, с почти забытым, со случившемся «вдруг», словно зимние сумерки, но въевшемся где-то глубоко в подсознании: ― Хэй-эй-эй! Привет!.. Акааши застыл. Карандаш выскользнул из пальцев, упав на лист. Медленно он поднял голову, с замиранием сердца бросая взгляд против солнца на чёрный силуэт. Снова он лохматый, совсем не изменился. И опять белый, хотя в прошлый раз это была просто извёстка, насаженная на волосы во время вылазки в подвал тётушки в поисках варенья, а теперь это краска, которую так просто не смыть. Впрочем, ему идёт. Знакомые глаза. Искрящийся жёлтый, блестящий в едва зачинающихся закатных сумерках. И та же улыбка, такая заразительная, что Акааши и сам улыбнулся, немного, по старой привычке ― лишь уголками губ. Кейджи знал, что узнает его. Не спутает ни с кем другим. Даже спустя столько лет это просто невозможно. Под его ногами захрустели камешки; на шее чёрный шнурок с продетым синим треугольным стёклышком. Акааши отложил художественные принадлежности, поднимаясь на ноги и делая шаг навстречу. Они почти одного роста, разве что он сам чуть-чуть ниже Бокуто. Они те же, прямо как тогда, в детстве, и в то же время совершенно другие. Они наконец-то снова вместе, как и обещали друг другу. ― Я, кажется, чуть-чуть, опоздал, ― рассеянно тормоша лохмы на затылке, улыбается до ушей Бокуто. ― Привет… ― Наконец здоровается Кейджи. И он совсем не против, что уже через секунду Бокуто его энергично тискает, сжимая в медвежьих объятьях. ― Это ничего. Главное, что ты пришёл. Бокуто виновато кивает, и его глаза блестят озорством и весельем. Как и тогда. ― А давай… Он склоняется к Акааши, наконец осуществляя то, о чём мечтал так давно.