Миниатюры о даре слова

— А я ему говорю: милый мой грязненький человечек, ты хоть понимаешь своим неизмеримо крохотным умишком, где находишься? К исходу дня последняя крыса в Дориате знала все подробности грандиозной встречи одного немытого оборванца и одного изящного, светлого и на диво утончённого короля, всегда играющего в своих интересах. Мелиан страдальчески поморщилась и мягко попробовала выдернуть подол тёмно-синего платья из цепких пальцев супруга. Горячо любимого, но такого порывистого идиота, да простят все Валар… — И я подумал: а чё? Нет, ну истинно светлая мысль: а чё, я мою звёздочку задаром отдам этому неэстетичному бродяге? Я чё, зря столько сил и любви вложил в её воспитание? — Ты не воспитывал её, — мудро, хоть и слегка раздражённо заметила Мелиан. — Ты даже не знаешь, сколько песен сложил Даэрон в её честь. — Сама природа вела её путём истинным! А я дал ей свободу, — икнул Тингол. — Так вот, и озарила дремлющие уголки моего разума ярчайшая мысль: а чё?! И подобно новому творению Варды, взлетающему на небосвод, раскрылся дивный цветок моего лучшего замысла… а чё, пусть феаноринги пылью давятся, они смешные, когда злятся, гы-ы… — При условии, что героический поход этого славного юноши увенчается успехом, а не безграничным морем слёз. Они разнесут Менегрот, даже не заметив этого, сбегают к Морготу за огненными демонами и запустят их в лес, а то, что сделают с тобой, король, неподвластно даже самому искушённому в злых деяниях уму, да и не пристало женщине говорить о подобном… — А чё? — насупился владыка тысячи пещер. Но тут же светлая ласковая улыбка разгладила нахмуренное лицо. — Отпусти платье, о мой возлюбленный муж, я и в третий раз выслушаю твои безумные речи до конца, дабы никого во дворце не подвергать подобной пытке… — И тогда, — наслаждаясь каждым словом, торжественно провозгласил Тингол. — Я. Его. Послал.

***

Берен, кажется, никогда эльфийских струнных не видел. А какой-то недальновидный… не самый лучший эльф по старой привычке захватил в печальный поход родную лютню. «Если нам вскоре суждено покинуть эту землю, так почему бы не сопроводить это мелодией, возвышающей души и радующей сердца?». Известное суждение. Сын Барахира, впрочем, изрядно сократил сие изречение. «Помирать — так с музыкой!», — гаркнул человек. Слабовольный владелец лютни не смог отказать такой искренней просьбе. В молящих глазах Берена отражались все звёзды, сиявшие в ночи. А ещё они искрились в россыпи камней на перстне Финарфина. Этот смертный обладал поистине удивительным даром носить кольцо, словно особый род кастета… Классический ля-минорный аккорд, зажатый мощными пальцами на хрупком грифе инструмента совершенно иного строя, сделал то, над чем бились все светлые силы уже много веков… А если обобщить, то подобный смертоносный звук обратил в бегство все ближайшие порождения тьмы. Тончайший эльфийский слух же был настолько смущён подобным диссонансом, что кто-то не сдержался и осквернил ночь яркими и сочными словами, за которые в лицо бьют, если их произнести рядом с женщиной. Мудрые спутники Фелагунда старательно начали готовить места для отдыха, стараясь сильнее шуршать ветвями и громче переговариваться о дивных грёзах. Финрод, дабы подать пример, осторожно улёгся у костра и воззрился в переплетение огненных лент. Спустя некоторое время вокруг лагеря не осталось ни одного живого существа, чей слух не был бы серьёзно покалечен. Финрод с лёгким сдержанным стоном набросил плащ на голову, стараясь хоть как-то уберечься от всепроникающего пения. — Отчего не спите вы, госуда-арь? — провыл Берен, старательно подыгрывая. «Интересно, каков же твой ответ на этот вопрос», — грустно подумал Финрод. А спустя мгновение всё тот же несдержанный эльф красочно описал потрясённому смертному, отчего одиннадцать честных воинов не могут погрузиться в желанные грёзы. Поход становился всё более насыщенным и непредсказуемым.

***

Келегорм знал множество дивных слов и изобрёл несметное число изысканных и тонких сравнений. Подойдёшь к отцу в кузнице, завороженный яркими искрами, ещё и не то услышишь: словарный запас Пламенного Духа в своём великолепии был подобен сокровищницам Валмара. А умение ловко складывать фразы присуще каждому эльфу. Куруфин перенял чудесный дар отца, и его речи могли зажечь холодные сердца самых мирных ремесленников. Келегорм же гордился своими высшими драгоценностями — оборотами, равных которым нет, не было и не будет в любом из языков, наречий и говоров Арды. И в Нарготронде всё чаще приходилось запускать пальцы в казну искрящихся слов. Даже Финрод — смиренный Финрод, терпеливый владыка, мудрый и бесконечно добрый — каменел, едва заслышав россыпь самоцветов певучих слогов… …Куруфин, тяжело дыша, на удивление грузно спрыгнул со стола и раздражённо потёр горло. Мрачно выхватил из рук брата стакан с родниковой водой и выпил его, не отрываясь. Подобные речи истощают как дух, так и тело. Один лишь Феанор мог выкрикивать гневные слова, не уставая и не запинаясь. Однако то, чего удалось достичь, стоило охрипшего голоса и мучительной слабости. Уже никто не рвался к Морготу вслед за несдержанным государем. Впрочем, Финрод откуда-то вытащил с десяток верных (или глупых, или глухих) подданных и, звонко швырнув венец на мраморный пол, стрелой вылетел из зала. Едва ли не под ручку с потрёпанным и пыльным бродягой. Повисла тягостная тишина. Келегорм шумно выдохнул, хлопнул по плечу брата и медленно улыбнулся нехорошим оскалом. Внезапно слова посыпались частым дождём: кто-то вполголоса упрекал прямолинейную честность бывшего владыки; кто-то подсчитывал, насколько надо сузить венец, чтобы тот сидел на Ородрете, как влитой; кто-то уже лихорадочно слагал погребальные песни и посмертные баллады, дабы прославить своё имя в веках… И тем ярче прозвучал дивный изумруд из словесной коллекции Келегорма: — Что стоишь, как пень?! Корону подними!