mama. (i need u? 0.1)

— Мам, это для твоего же блага… — Какая я тебе мать! Совсем сдурел, что ли? — она хватает со стола подставку для карандашей и кидает в мою сторону. — Дяденька полицейский, заберите его от меня, он обманывает, никакой он мне не сын, он. — Мама… — смаргиваю слезы, вцепляясь пальцами в тумбочку. Больно такое слушать уже в который раз. — Парень, ты вызывал полицию? — спрашивает меня полицейский, а мама падает на колени и вцепляется мужчине в брюки. — Заберите его от меня, — почти рыдает она. — Не сын он мне! Ну какой он сын? Вы его видели? А меня? Мне всего пятнадцать! Полицейский смотрит на взрослую женщину немного шокировано, а у меня по щекам катятся слезы. Это мне пятнадцать. Мне, мама, мне! — Нет, скорее всего, это соседи вызвали полицию, потому что подумали, что тут кого-то пытаются убить, — судорожно вздыхаю, зацепившись взглядом за нож на полу, которым она в меня запульнула. — С этой женщиной все в порядке?.. — осторожно интересуется мужчина. — Дяденька, ну какая я женщина, мне всего пятнадцать лет! — хнычет она. А я уже устал. Язык не поворачивается сказать это снова. Ей тридцать два года, но развитие у нее остановилось на пятнадцати годах. Ранняя беременность, жизнь в детдоме, увлечение наркотиками — рецидив. Осложнение. Время идет, но не для нее. Память разрушается, воспоминания, как за закрытой дверью, не могут выбраться наружу, только иногда, между постоянных ломок и подростковых истерик она зовет меня «сынок», и готовит обед. Не знаю, почему это происходит, и не знаю, почему она до сих пор не в психушке, а я не в детдоме. — Мама, встань… — подхожу к ней, подхватываю за талию и пытаюсь поднять, но мать начинает визжать и брыкаться. — Дяденька, дяденька, он пытается меня изнасиловать! — визжит она, заехав мне кулаком в нос. Я киваю полицейскому, мол, справлюсь сам, не обращайте внимания, и мужчина, почесав затылок, уходит. — Все хорошо, мам, мы справимся, — обнимаю ее крепко-крепко, когда она немного успокаивается, и плачу ей куда-то в районе лопаток. — Х…Хосок-а… *** — А ты ничего. Мне — семнадцать, маме, в душе, до сих пор пятнадцать. Под дозой она почти ничего не различает и не понимает, а смешивая с алкоголем получается просто адская смесь. Она подсаживается ко мне на кровать, ластится, укладывая голову мне на колени, а я не двигаюсь. — Я могу даже влюбиться в тебя, красавчик, — она проводит мне рукой по животу, а меня трясет немного. — Ма… — Будешь моим первым? Скидываю ее с себя и сам вскакиваю на ноги, не в силах это терпеть. Когда же это закончится, мать твою! Вылетаю из дома, хлопая дверью, и не возвращаюсь обратно целые сутки. *** Мне девятнадцать. Очередная «первая» любовь моей «пятнадцатилетней» мамы выталкивает меня из квартиры, под ее ненастоящий, наркотический смех, и мне ничего не остается, как скитаться по улицам, проклиная себя и свою жизнь. — Давно не виделись, — рядом шагает кто-то в капюшоне, но я знаю, кто это. — Хоуп. — Терпишь ее? — Это же мама… — Это шлюха, а не мать, когда же ты поймешь это, — цедит он сквозь зубы и хватает меня за руку. — Пошли на крышу! — Хоуп улыбается мне моей же улыбкой, ведь похож, как две капли воды… странно это, но я улыбаюсь в ответ, и киваю. На крыше свежо, ветер играет в волосах, и я вдыхаю полной грудью. — Ты же тоже трахал ее? — Хоуп прижимается близко-близко и четко проговаривает мне на ухо. — И как она? — Придурок что ли? Я не… — Я все знаю. Он резко бьет меня под дых, и я начинаю задыхаться. — О…она заставила меня, — хриплю, сгибаясь пополам. — Трахнул собственную мать, и ходит спокойно по этой земле, — Хоуп ухмыляется, нагибается ко мне и почти даже ласково шепчет: — Сдохнуть пока не хочешь? — Что ты такое говоришь? — резко распрямляюсь и буравлю его взглядом. Он отвечает мне тем же. — Хочешь. И мне даже ответить нечего. *** Пока нашу квартиру разносят в пух и прах, я прячусь под столом, боясь пошевелиться. Мне двадцать лет, за плечами одна четвертая жизни, и я не готов сейчас умирать, просто надеюсь, что меня не найдут. Они действуют тихо, зажимают матери рот, хотя какой смысл, она все равно под наркотиками. А потом начался ад. Трое мужчин пускают ее по кругу, трахают ее все вместе и во все щели, приговаривая, что: «Ты, сучка, слишком много нам задолжала». А потом один из них достает нож. Она даже не кричит, когда ей отрезают палец, только пена изо рта. А я пулей вылетаю из-под стола, когда один из них предлагает засунуть нож ей во влагалище. Вслед мне раздаются маты, крики. Я слышу, как кто-то пытается бежать за мной, и даже пугаюсь, когда кто-то хватает меня за руку, но это всего лишь Хоуп. — Ты, конечно, ссыкло редкостное, но сдохнуть сейчас у тебя не выйдет. Мы бежим куда-то и прячемся вдвоем, в темном и узком помещении. Темнота давит, пахнет сыростью и чем-то протухшим. От запаха слезятся глаза, а может быть не от запаха, и я плачу, затыкая себе рот рукой. Я слышу, что где-то там кто-то ходит, кто-то ищет меня, и Хоуп обнимает меня крепко-крепко, как я маму когда-то, и говорит, что мы справимся. — Хосок, ты сильный. — М…мам-ма, он-ни е…ее, н-наверное… — Хосок, ты справишься. — К-как ж-же й…я т-теперь… — Она была обузой для тебя. — М-мам-моч-чка… — Теперь ты свободен, Хосок-а. Через три часа вокруг воцаряется тишина. Вокруг. Внутри. Во мне. Ноги идут куда-то, куда их не просят, а взгляд цепляется за красные разводы на двери. — А ребята-то увлеклись, — хмыкает Хоуп. Рука толкает дверь. Его? Моя? Хлам, разруха, сломанные вещи. И мама. Точнее, что от нее осталось. На негнущихся ногах иду к кровати, но наступаю на что-то по пути. Опускаю взгляд. — О, запястье. Трясущимися руками беру плед с пола, заляпанный кровью, и осторожно укрываю маму, погладив ее по голове. — О да, пледик — это то, что сейчас нужно. Я не могу сфокусировать взгляд. Запах режет нюх, все вокруг мерцает, но я хватаюсь за телефон, набирая 911. — Девять-один-один, слушаю. — Хосок-а, бежим отсюда, клади трубку. — Алло? Полиция, говорите. — М…моей маме нехорошо. — Да, что случилось? Может, вам обратиться в скорую? — Я накрыл ее пледом, но она не приходит в себя. — Молодой человек, что у вас случилось? — Мне кажется, это из-за того, что я наступил на ее запястье. — Я вызову вам скорую, говорите адрес. — А может ей плохо из-за того, что ее кишки лежат рядом с кроватью?.. Телефон выпадает из рук, и я плачу навзрыд, кричу, чтобы она встала, и прекратила придуриваться. Заползаю обратно под стол, обнимая колени руками и качаясь из стороны в сторону. — Вставай же, ну! Ору на всю комнату, кидая злобный взгляд на кровать. Кровь капает на пол. Полиция открывает дверь. Холод наручников и улыбающийся Джей-Хоуп, который стоит в стороне и просто пожимает плечами. Здравствуй, психиатрия.