Сны

Вой стоял до небес. Кажется, сотрясались стены дома и даже ограда вокруг. Удивительно, как только машины поддержали поздних гуляк ревом сигнализации. — … Пеееей! И дьявол тебя доведет до конца! Йо-хо-хо!!! И бутылка рррома!!!.. Где порядком набравшаяся компания нашла «минусовку» бессмертного этого творения — науке неизвестно. Только могучие голоса четверки парней в ночной тишине разносились далеко окрест. — Бляди!!! — заорал кто-то из них. — ПАЛУНДРАААААА!!! — поддержали все, хлопнула дверь машины, зашуршали по гравию покрышки, и музыка стала удаляться. И только звук нетвердых шагов в наступившей тишине указывал на то, что там кто-то есть. Человек шел, отчетливо прихрамывая, мурлыча себе под нос какой-то мотивчик. Если прислушаться — можно было различить слова. Что-то там о хмельном гашише, Стамбуле и Париже, и о грустящем моряке. Входная дверь захлопнулась, и гуляка устало прислонился к ней спиной, довольно улыбаясь. Стряхнул с ног обувь, поправил на плече норовившую сползти майку, шало улыбнулся и снова запел: — Возьми папироску, хлопни винца и песенку спой про сундук мертвеца… — Что отмечали? — Вадим появился на пороге кабинета, с улыбкой и чуть морщась, оглядел сына. — Наставил черту морскому рога? — Потерю невинности!.. — Марк, пошатываясь, сменил курс и доплелся до отца. — Ванькиной. Потерял, да так и не нашел. Вадим фыркнул, качая головой: — Однако… веселая нынче молодежь пошла. Или ты… — он замялся на секунду, кусая губы, — свою так же праздновал, да это я забыл? — М-м-м-не-е-ет… — улыбнулся Марк. — Я… как бы сказать… в тихом семейном кругу. Не помню только поздравил ты меня или нет?.. Вадим не выдержал и рассмеялся в голос. Притянул сына к себе и взлохматил волосы: — Бестолочь ты моя… Спать иди, а то на ногах не держишься. Марк качнулся вперед, обнял отца за талию и устроил голову у него на плече, уютно сопя ему куда-то в шею. — Напилааася я пьяна… Не ползу до диваааанааа… — Ну, нееет… — Вадим фыркнул ему куда-то в ухо. — Транспортировать твою пьяную тушку к тебе в комнату я не собираюсь. Тем более, ты в состоянии доползти туда сам, — вопреки собственным словам, он перехватил сына за талию и осторожно шагнул в сторону. — Доведееет меня папка роооодная до своеооого топчааанааа… — соловьем заливался Марк, глядя на отца из-за завесы растрепавшихся волос. — Смени пластинку. Или до комнаты пойдешь сам, — проворчал Вадим. — Ты же знаешь, что я терпеть не могу эти русские народные напевы, — он довел сына до лестницы и застыл у ее подножия, почти с тоской глядя наверх. Чертовы лестницы… Марк был не настолько пьян, как казался, но Вадим слишком хорошо знал, что бывает с его сыном от этого «не настолько». Достаточно одного резкого или неверного шага, и он потеряет контроль над телом. — А если я оооочень вежливо попрошу? — прошептал Марк, прислонившись бедром к перилам лестницы. — Вадим Евгенич… ясно солнышко… не мог бы ты помочь самой своей любимой бестолочи?.. — Клоун… — беззлобно бросил Вадим. — Иди уже сюда… самая любимая бестолочь. Только рукой за перила держись. Не маленький уже, весишь немало. — Иду, — в голосе Марка отчетливо слышалась улыбка. Он улыбался, когда губы коснулись шеи отца, скользнули выше, замерли, легонько сжавшись на мочке уха. Вадим застыл. — Марк?.. Ты что творишь? — желание отшатнуться подавилось подозрительно легко. Вадим только осторожно отстранился, пытаясь заглянуть в глаза сына. — Держусь за тебя, — шепнул Марк, и в подтверждение собственных слов, отлип от перил и обеими руками обвил талию отца. — Видишь, так даже не штормит… — Качнулся вперед, мягко касаясь его губ своими. — Ну, почти. Вадим в шоке распахнул глаза. Поцелуй Марка показался ожогом. Рассудок завопил благим матом в ужасе и панике, а сердце… Сердце почему-то мягко мурлыкнуло. Его мальчик… Его Марк. И не стыдно, не страшно. Но нельзя. Все равно нельзя. — Малыш… — Вадим провел по его волосам. — Ты пьян. Давай, я отведу тебя, и мы забудем об этом. Ты просто слишком много выпил. — Правда?.. — Марк вжался в него всем телом, и теперь вместо почти невесомого соприкосновения губ, поцелуй превратился в теплую настойчивую ласку. Что в этот момент творилось в блондинистой Марковой голове, сам черт не разберет. Вот только было хорошо. Просто хорошо. — А мне нравится… Вадим глухо застонал от захлестнувших с головой чувств. Вся… ВСЯ любовь, вся нежность к сыну, которую он сдерживал годами, прорывалась наружу. Вопящее от ужаса сознание еще пыталось что-то сдержать, но тело предательски дрогнуло. И Вадим сам не заметил, как вплел руки в мягкие, пропахшие сигаретным дымом волосы. Как заскользили между пальцами тонкие прядки, лаская. Но рассудок сдаваться не желал. И горящие от быстрых поцелуев сына губы, шевелились, выпуская наружу слова: — Хватит, Марк. Просто хватит. Ты не соображаешь, что творишь. Так нельзя, слышишь?! Нельзя! Ты мой сын… Нельзя. — Я часть тебя… я это ты… просто разреши себе себя любить. Я ведь тебя люблю… как же я тебя люблю, если бы ты только знал… — сильные тонкие пальцы Марка смяли футболку на пояснице и ладони скользнули под тонкий трикотаж, лаская нежную кожу. Он был таким: нежным и напористым. И совершенно точно знал, ЧЕГО хочет. — Кто из нас спит сейчас? Чей это сон? — Вадим смотрел, смотрел в стремительно синеющие глаза сына и не узнавал. Что-то… другое, темное и жаркое билось в них. И тело… Тело сдавалось все больше. Умоляло, требовало не останавливаться. Позволить себе… любить себя… НЕТ! Нет… Не себя. ЕГО. Марка. Показать ему всю свою любовь, которую не выскажешь словами. — Ты спишь… — Марк приподнялся на цыпочки, целуя отца глубоко, жадно, с прорвавшейся вовне темной страстью, тихо постанывая в губы. Нет, не демонами. Он одержим собственным отцом. Мыслями о нем, изо дня в день, из ночи в ночь. Марк и сам не смог бы сказать, когда это случилось. Когда ЕГО губы впервые вызвали желание прижаться к ним губами. Когда впервые захотелось услышать стон, полный желания из ЕГО уст. — И я сплю тоже… И Вадим сдался. Рухнули все запреты, морали и законы. Забылись сомнения, отправился в отпуск рассудок. Спит… Он спит. А во сне можно. ВСЕ. Даже целовать собственного сына. Целовать жарко, сильно и нежно одновременно. Обнимать крепко, прижимая к себе его тело. Ласкать выгибающуюся спину, комкая ткань майки. Можно. Выпустить наружу все свои эмоции. Все, что накопилось за долгую жизнь. Только одно «но»… Только одно. — Это сон… — Вадим с трудом оторвался от губ Марка, шепча и обжигая дыханием. — Завтра, утром, когда мы проснемся, то все забудем. Это сон, Марк. Только сон. Марк зажмурился, шепча как в бреду: — Да… да, да… ДА!.. — это чистый и незамутненный кайф, чувствовать его руки, его губы, его нежность. — Хороший мой… родной… Не надо бояться причинить ему нечаянную боль. ОН сильнее. Не надо пытаться обращаться как с девушкой. ОН не девушка. Надо просто быть, раз за разом окунаясь в темную океанскую синь взгляда. Марк осторожно отступил назад, ощутив за собою высокие ступеньки, присел, потянув за собой отца. Если сон, то пусть он будет странным до конца. Вряд ли отцу пришло бы в голову заниматься с кем-либо любовью прямо на лестнице. — Нетерпеливый… — шепнул Вадим ему в шею, становясь на колени между расставленных ног Марка и прижимая к себе. Руки, зажившие словно своей собственной жизнью, забрались под майку, потянули вверх. Рассыпав веер поцелуев по плечам и скулам, Вадим застыл в паре миллиметров от губ Марка. Приоткрытых, влажных, уже немного опухших. — Как давно ты думал об этом? — обжигая их своим дыханием, шепнул Вадим. — С того момента… — Марк слегка задыхался. Голова кружилась, его безбожно вело в предвкушении такой желанной тяжести. — Как увидел тебя с какой-то девушкой. Один раз… мне тогда было лет девять. Ты был такой красивый, а она была таким… бревном… — ему нравилось губами ловить дыхание, нравилось поглаживать сильные плечи, рельефные мускулы под теплой золотистой кожей. От каждого касания становилось все жарче и жарче. Вадим на мгновение вспыхнул от мысли, что Марк видел его… А потом весь стыд смыло жаркой волной, поднявшейся откуда-то из глубины. Пару мгновений Вадим вглядывался в пылающие глаза сына, и медленно поднялся, вставая на ноги. Поймал непонимающий, почти обиженный взгляд и, криво усмехнувшись, легко подхватил Марка на руки. — Ты не бревно, малыш, — до дивана всего несколько шагов. — И я хочу, чтобы тебе было хорошо. Марк ногами обвил его бедра, обеими руками обнял за плечи, легонько прикусил мочку уха, покатал на языке сережку… — А мне хорошо. Мне ооочень хорошо… просто сказочно хорошо… — хочет. Тоже хочет. И не меньше, чем Марк. И смущаться собственного желания Марк даже и не думал. Вадим зашипел сквозь зубы и опустил его на диван. Попытался выбраться из кольца его рук и ног, сдался и просто опустился на него сверху, накрывая собой. Сжал подбородок пальцами, заставил вскинуть голову. Заглянул в глаза и, вжавшись в пах, медленно и сильно скользнул по телу вверх, а потом вниз, следя за выражением глаз, чувствуя чужое возбуждение, как свое собственное. Марк запрокинул голову и глухо застонал. Широко распахнутыми глазами он смотрел в глаза отца. — Я хочу тебя. Хочу… боооже… — пальцы погрузились в белокурые пряди. — Хочу. Хочу быть с тобой, хочу чувствовать тебя в себе, хочу кричать для тебя… — шептал он. — Пусть даже один раз… пусть даже тебе это снится. В ответ Вадим только сильнее сжал его подбородок и впился в губы. Жарко, сильно, глубоко. Вломился в рот, целуя как последний раз в жизни. Нежно покусывая, терзая. Не отрываясь, не давая отстраниться, проследил ладонью второй руки изгиб шеи, погладил плечо, опустился ниже и накрыл маленький, торчащий под тканью майки сосок. Марк вздрогнул, подался вперед, навстречу ласкающей руке, жадно целуя в ответ. Выдох-стон, влажный звук поцелуя, до предела взвинченные нервы, чувствительное тело… Как пугающе-остро ощущается каждое прикосновение! И бьется в голове мысль: папа… папочка… еще! А Вадим… Отстранившись, отпустив его подбородок, он погладил подушечкой пальца скулу и спросил: — У тебя когда-нибудь был мужчина, малыш? — Нет… — Марк не прошептал, выдохнул, глядя в глаза, не стыдясь и не смущаясь. Почему внизу живота от этого прямого взгляда стало еще жарче и еще тяжелее? Тело прошивает словно током, до кончиков пальцев ног. Если бы не объятия — извивался бы как кот на раскаленной крыше в полуденный зной. — Я буду первым… — Вадим выдохнул и на мгновение закрыл глаза. А потом мягко расцепил обнимающие его руки Марка и выпрямился между раскинутых ног. Провел ладонями по внутренним сторонам бедер и замер в нескольких сантиметрах от бугорка, вздымающего джинсы в паху. Накрыл рукой, легко сжал, и потянулся к пряжке ремня. Щелкнул ею, расстегнул молнию и снова отодвинулся. — Раздевайся. И Марк покраснел. Густо, мучительно, до корней волос, закусил и без того истерзанные поцелуями губы и дрожащими руками, выгибаясь на диване дугою, принялся стаскивать с себя джинсы, вместе с бельем. Стаскивать? Буквально сдирать, шипя сквозь зубы, когда ногти царапали кожу, чувствуя, как пульсирует, разливается в крови яд желания. С майкой он распрощался с той же поспешностью, мечтая только об одном: быстрее бы… — Тш-ш-ш, тихо… — Вадим, глядя на сына с мягкой улыбкой, перехватил его мечущиеся руки и принялся мягко, нежно целовать запястья. — Не торопись, маленький. Я никуда не убегу. Уже не убегу. Марк все-таки выпутался из штанин и вздохнул… беспокойнее. Потому что удержаться от стонов под ласками отца было попросту невозможно. — Я боюсь, что ты вдруг проснешься. — Не раньше, чем ты позволишь мне, — Вадим опустил его руки и снова накрыл собой. Крепко и быстро поцеловал губы, и принялся неторопливо изучать обнаженное тело сына. Шея, плечи, впадинки ключиц, вернуться к шее, зарыться лицом в волосы и легко прикусить мочку уха… И ниже, дальше. Поиграть с сосками, то легко целуя, то сильно вылизывая, спуститься еще ниже. Нарисовать узоры на подрагивающем животе… Марк метался под ним, стонал, кусая губы, чувствуя, как по щекам из-под ресниц бегут влажные дорожки. Он — инструмент в руках виртуоза-отца. И если так… так пронзительно сейчас, когда ОН только настраивает его, как будет потом? Если уже сейчас до слез, до восторженных стонов хорошо? — Пожалуйста… пожалуйста… — Тише, — Вадим потерся щекой о кожу бедра сына, обласкал раскрытыми ладонями бока, и медленно, очень медленно приподнялся над ним и с тихим стоном прижался к губам, погружая язык в глубину рта и неторопливо, почти невесомо лаская его внизу. Чуть сжав пальцы, вверх, провести подушечкой, размазывая вязкую жидкость и снова вниз, до самого основания, путаясь в светлых волосках, и снова вверх… Марк отдавался любимым губам, остатками разума понимая, что к концу попросту вырубится от переизбытка эмоций. Но ни сил, ни желания прекратить это безумие у него не было. От одного только поцелуя можно было словить оргазм. Его отец, красивый, безумно сексуальный мужчина, не просто хороший любовник… Тело не слушается. Пальцы неохотно разжимаются, выпуская длинные светлые прядки. И с трудом справляются с пряжкой ремня. Но так больше нельзя. Мягкая потертая ткань джинсов отца раздражает, бесит, до боли обостряя чувственные ощущения. И все-таки он не может заставить себя разорвать поцелуй и попросить снова. Попросить снять к чертовой матери одежду. Но Вадим все понял сам. Выпустил истерзанные губы сына, встал и начал раздеваться. Марк, его Марк хочет этого. А, значит, получит. К нему, к своему любимому мальчику, Вадим вернулся уже полностью обнаженным. Накрыл телом, прижался с силой. Так, чтобы кожа к коже, плоть к плоти. Замер на миг, и осторожно потерся об него, легко покачивая бедрами и собирая с губ тихие стоны. Папа… Красивый. Самый красивый из всех, кого доводилось видеть. Само совершенство. Образец мужской красоты. Стройный и сильный, ничего лишнего, ни единой черточки. Его отец. И на сегодня — возлюбленный и любовник. — Возьми… не бойся, не сахарный… не растаю… — Марк кончиками пальцев гладил его лицо, шею и плечи. — Ты и так мой. До кончиков ресниц… — выдохнул Вадим в ответ и снова принялся изучать распростертое перед ним тело. Но не остановился, а просто кинул на Марка лукавый взгляд сквозь ресницы, и коснулся губами влажной головки. Легко, почти невесомо. Безгранично нежно. Словно прося прощение за палец, кружащий вокруг сжавшегося входа. За то, что готов причинить боль. Марк с силой вцепился в его плечи, беззвучно вскрикнув. От безумного напряжения сводило пальцы, но… так правильно, так чутко, так бесконечно нежно, что хочется выть от радости, что ЭТО действительно происходит, от досады, что так медленно… — Я люблю тебя. — Я знаю, мой мальчик, знаю, — Вадим с трудом контролировал дыхание, но страх причинить сыну боль был лучшим тормозом. И это страх заставил Вадима скользнуть еще ниже и, щедро делясь влагой, проникнуть кончиком языка в напряженное тело. Немного… Он поласкает его немного, совсем чуть-чуть, а потом поищет какую-нибудь смазку. — Па… о боже… — Марк чуть не взмыл над диваном, протяжно застонал, потерянно, изумленно. Под зажмуренными веками заплясали алые сполохи. И с каждым мягким, но настойчивым проникновением внутрь хотелось, безумно хотелось почувствовать себя заполненным, до предела, до упора, до конца. Он не мог, просто не мог лежать спокойно, позволяя ласкать себя, его деятельная натура протестовала против этого. Ему было нужно, непременно нужно не просто отдаваться, но и брать, пить его стоны, касаться его тела, ловить его дрожь, и слышать, как он станет шептать, кричать ЕГО имя. Марк дернулся, толкнулся вперед всем телом, опрокидывая отца на спину, подминая под себя. Заглянул в заискрившиеся удивлением и беспокойством глаза и улыбнулся, дерзко, шало, прекрасно сознавая, как сейчас выглядит. Зацелованный, возбужденный… И первое касание губ, непослушных, припухших, было как откровение. Если поцеловать в основание шеи, легонько прикусить нежную кожу — он вздрогнет… — Мааарк… — Вадима хватило только на один выдох-стон. — Да-а-а?.. — тот опустился ниже, обводя языком солнышки сосков, чуть царапая кожу, оставляя белые полоски на золотистом шелке загара. Под губами дрогнул плоский живот, расчерченный рельефными кубиками пресса. Вадим выдохнул сквозь стиснутые зубы, и сжал плечи сына, заставляя его подняться. Заглянул в глаза и выдохнул в ярко-красные губы: — Не меня ты должен любить ТАК, родной, твое время еще придет. А пока… Позволь, я поведу. — Мне нравится, как ты стонешь мое имя, — Марк бесстыдно облизнулся. — Ты хочешь услышать, как я буду выстанывать твое?.. Вадим усмехнулся. Усмехнулся давно позабытой улыбкой. Жаркой, соблазняющей, уверенной. — Ты назовешь меня по имени… сын? — Вааадим… — Марк погладил отца по щеке, запрокинул голову, отчего волосы хлестнули его по плечам и спине, и снова застонал на выдохе низким вибрирующим голосом. — Вааадииимммм… И Вадим рассмеялся. Чисто, звонко. Сейчас, в эту минуту они не были отцом и сыном. Были только два человека, бесконечно любящих друг друга. А что это за любовь… Не важно. Сейчас — не важно. — Убедил, — рыкнул он, сгребая Марка в охапку и подминая под себя. Прижался к губам, оставил яркий, болезненный след на шее, и встал. Кажется, в ванной комнате было что-то подходяще… От его смеха по коже маршем прошлись мурашки. Нет, будто кто кусочком меха мазнул нетерпеливо. Марк разочарованно вздохнул, проследил расфокусированным взглядом за отцом, и не смог сдержать улыбки. Он не принимал совратительных поз, не ползал соблазнительно, не выгибался и не говорил пошлостей. Он просто вытянулся на диване, чуть согнув ноги в коленях, глядя с полуулыбкой на фигуру, скользящую в полумраке. Вадим отсутствовал недолго и вернулся, держа в руке маленький тюбик. Дошел до дивана и остановился, с улыбкой глядя на вытянувшегося Марка. Склонил голову к плечу, улыбнулся… — Не передумал? — Даже не надейся, — покачал головой тот. Порывисто сел, обнял отца за бедра, щекой прижимаясь к животу, легонько поцеловал нежную головку напряженной плоти, увенчанную капелькой выступившей смазки. Вадим судорожно выдохнул и толкнул его на диван, опрокидывая навзничь. Раздвинув ноги, устроился между ними и, словно извиняясь за резкие движения, принялся покрывать крохотными, мягкими поцелуями лицо и шею. Его вкус остался на губах Марка, возбуждающий, странный. И темный сполох, мелькнувший в глазах, не испугал. — Вадим… — позвал его Марк. — Давай же… прошу тебя… — Так не терпится? — тот выпрямился, повозился немного, и, внимательно следя за реакцией Марка, коснулся увлажненным пальцем до сжавшегося входа. Легко помассировал, словно уговаривая расслабиться и впустить, и скользнул внутрь жаркого, тугого тела. Поймал болезненный выдох и мягко, дразня и отвлекая, погладил подушечкой пальца блестящую головку. Тело поддавалось нехотя, панически сжимаясь, но Марк в какой-то момент замер, напрягаясь всем телом, и… расслабился. Потек, будто не было в теле костей, будто и не звенели от напряжения мускулы. Просто и бесконечно сложно, но когда от того, сумеешь ты расслабиться или нет — зависит способность двигаться вообще… сумеешь все. Даже успокоить свое паникующее тело. — Тебя не терпится, — прошептал Марк, облизнув мгновенно пересохшие губы. — Получишь… — Вадим склонился к нему, целуя мягко, дразняще. — Все получишь. Я весь твой. Только твой, — еще один палец и еще… Узко, жарко. Восхитительно. И так хочется оказаться наконец в этом теле, что от желания сводит скулы. Чуть изменить угол, чуть сдвинуть бедра. И улыбнуться, когда кончик пальца задевает простату. А потом еще и еще. Марк выгибался под ним, вскрикивал, с ума сходил, шире раздвигал ноги, бесстыдно подавался навстречу ласкающим пальцам и снова вскрикивал в дразнящие поцелуями губы, шептал что-то бессвязное. — Папочка… пожалуйста… ну, пожалуйстааа… — Папочка? — губы Вадима скривились в усмешке. Очень неровной усмешке. — Уже не Вадим? — он аккуратно извлек пальцы и, подтянув Марка к себе, замер в миллиметре от входа в желанное тело. Нет, не сомневаясь. Просто пытаясь продлить удовольствие и принести Марку как можно меньше боли. — Расслабься, родной, — жестко зафиксировал узкие, влажные от пота бедра и, закусив губу, одним медленным, плавным, кажущимся бесконечным движением, вошел в Марка. Сразу до конца. И замер, тяжело дыша и поглаживая словно закаменевшее тело сына. — Расслабься, просто расслабься, хороший мой… Точка завершенности вспыхнула в теле Марка багрянцем мгновенной боли и погасла. Первый. Любимый. Долгожданный. В его руках познал грань страсти. Его любовь завершила метаморфозу. Это не боль разрывала тело и душу, совершенно неимоверное по силе чувство. Любовь невозможная, нечеловеческая, но такая всеобъемлющая. Ведь в момент наивысшего желания Марк звал не просто человека по имени Вадим… Он звал того, кто создал его, кто вдохнул в него жизнь. Марк осторожно потянулся. Двинувшись вперед, положил ладонь на затылок, притянув к себе отца. Заглянул в полыхающие синью глаза и хрипло шепнул: — Люби меня. — Люблю, — выдохнул в его губы Вадим. — Люблю, малыш, — зажмурился, качнулся вперед, назад. Осторожно, неторопливо. Гася стоны в потемневших от влаги волосах сына. Сильнее, быстрее, еще… Собирать губами капельки пота с его кожи, висков, плеч… И двигаться, двигаться, подстраиваясь под его ритм. Легче, еще легче… Расслаблялось напряженное тело, впускало в себя все охотнее. И когда Вадим понял, что грань преодолена, выпрямился, подхватил под бедра и с силой вошел внутрь, ударяя прямо в точку удовольствия Марка. Еще раз и еще. Не жалея, не щадя. Выливая на сына все, что копилось. Всю любовь свою, всю боль и нежность. Воздух сгорал в груди, так и не подарив легким ни глоточка кислорода. Перед глазами все плывет, но внутри полыхает, живет собственной жизнью разбуженная жажда, страсть. В одном ритме двое, и даже сердца их бьются одинаково бешено, откликаясь на поцелуи, вспышки болезненного наслаждения и ласкающий хриплый голос: люблю… люблю… Марк тянулся к нему, снова и снова, вскрикивал и сорванным шепотом произносил одно его имя: «Вадим, Вадим, Вадим…» То сжимаясь вокруг него, то расслабляясь. И Вадим не выдержал. Сорвался в неровный, яростный ритм. Словно вбивал в покорное тело, в каждую его клеточку: «Люблю». Поцелуй — жаркий, голодный. Словно и не было сотни других до него. Такой, что стираются, кажется, губы в кровь. Склониться ниже, еще ниже. Распластаться на дрожащем теле. И толкнуть себя вперед, ловя крик, впитывая дрожь и всхлип. А Марк закричал, забился под ним, чуть не до крови располосовав широкую спину, оставляя на плече багроветь след от укуса. Уткнулся лицом в шею, содрогаясь от нахлынувшего экстаза, всхлипывая, как ребенок после бурных слез. — Вадимушка… мой Вадимушка… Вадим зажмурился и, чувствуя вязкие капли семени Марка, заскулил, двигаясь рвано, сильно, жестко. Вскрикнул, вскинулся, и прижался всем телом, постанывая и замедляя темп. Тише, медленнее. Пока не замер совсем в еще дрожащем, раскрытом до предела теле, прислушиваясь сквозь шум в ушах к бешеному стуку сердца Марка. …дыхание выравнивалось медленно, сердце замедляло свой бег, а ощущение свершившегося все не таяло. Может потому, что отец рядом? Потому что обнимает, потому что его тяжесть приятно чувствуется всем телом? Марк нежно коснулся его губ поцелуем и щекой потерся о сильное плечо. А что, если это и впрямь сон? Что если ему это все приснилось и утром останутся только смутные воспоминания, которые растают, стоит только открыть глаза. Но он сам так решил. Сам сказал — это только сон. Только сон. — Спасибо, — выдохнул Марк, зажмурившись. — Я не сделал тебе слишком больно? — Вадим осторожно вышел из покрытого тонкой пленкой пота тела Марка и лег рядом. — Прости. Я не должен был поддаваться. Даже если это всего лишь сон, — он взял его за руку и принялся нежно целовать его пальцы. Тонкие, чуть дрожащие. Кажущиеся такими хрупкими. — Нет, — Марк качнул головой и улыбнулся, глядя на него. — Ни капельки. Ты самый прекрасный сон в моей жизни, Вадим. Папа.