Царь горы

      Том Риддл постучал дирижерской палочкой о пюпитр.       — Это отвратительно! Я всех уволю! Вы истерзали мой слух! Крэбб, Гойл, что это за извращение? Почему я слышал «си» вместо «си-бемоль»? Вы усиливаете главную тему в конце, ваш звук — ведущий, и тут это козлиное блеяние!..       Он повернулся в другую сторону.       — Теперь ты, Драко. Что это за визг измождённого тюленя? Это скрипка так звучит? Это так жираф в брачный период стонет! Когда Люциус привёл тебя в оркестр, он клятвенно пообещал, что ты будешь неукоснительно выполнять мои указания. Я тебе говорил дома заниматься? Говорил? А ты что со смычком делал? Куда ты его засовывал?       Лицо тонкого, изящного юноши пошло некрасивыми багровыми пятнами, как это часто бывает у светлокожих блондинов.       Риддл собрал партитуру, что-то раздраженно бормоча себе под нос. Затем поднял голову и добавил:       — Рудольф, не части так, ты из ритма выбиваешься, твой фагот должен звучать мягче. Общий мотив, может, и воинственный, но у тебя не марш, а истерика. А ты, Яксли, хоть иногда смотри на мою палочку, ты играешь в оркестре, а не соло в ванной.       — Северус, приемлемо. Хотя для первой скрипки можно и ещё потрудиться, — бросил Риддл не глядя.       — Остальные — у меня просто слов нет. Всё! Все свободны на сегодня. Убирайтесь, видеть вас не могу! Завтра генеральная, тогда и продолжим эту пытку.       Оркестранты, переведя дух, на цыпочках вышли из зала.       В фойе стояла статная черноволосая женщина лет тридцати пяти с томными, как у коренной испанки, глазами и тяжёлым подбородком, выдававшим её своенравный характер.       — Заездил вас Волдеморт? — едва заметно улыбаясь, спросила она, подходя к Рудольфу Лестрейнджу и приветствуя его поцелуем. Поскольку арфа не участвовала в завтрашнем выступлении, Беллатрисы не было на репетиции.       Имя Тома Риддла вызывало в музыкальных кругах ужас не меньший, чем восторг. Он был уже полностью облысевшим, пожилым, но знаменитым дирижером, которому когда-то в Париже дали прозвище «Волдеморт» за блестящий дебют в исполнении «Полёта валькирий». Он внёс новое звучание в героический лейтмотив переложенного для оркестра отрывка, придав ему настроение сумасшедшей пляски смерти. Том Риддл был большим поклонником Вагнера и считал его «Кольцо нибелунга» вершиной музыкальной композиции. С годами характер дирижёра становился всё более невыносимым, но на это закрывали глаза. Волдеморт был гением. Права играть в его оркестре добивались лишь лучшие, самые талантливые, готовые отдать жизнь музыке. В их числе был и знаменитый скрипач, профессор Королевской Академии музыки Северус Снейп, который сейчас, надевая в гардеробной длинное чёрное пальто, отвечал Беллатрисе Лестрейндж:       — В субботу концерт. Неудивительно, что он нервничает.       — Тебя Люциус искал, — вспомнила Беллатриса, — сказал, подождёт у входа.       Профессор кивнул и стремительным, уверенным шагом направился к дверям.       Северусу Снейпу исполнилось тридцать семь лет, и он был на пике своей карьеры. Профессор принадлежал к тому разряду людей, о ком обычно говорят made himself. Он родился в бедной, неблагополучной семье на окраине Лондона. Отец Северуса, Тобиас Снейп, работал на табачной фабрике и был хроническим алкоголиком, а его жена - угрюмая, холодная женщина – служила в общественной прачечной. Её отец был обыкновенным учителем музыки, но рано умер, оставив дочери в наследство только ветхий дом, долги и старую скрипку.       Когда маленькому Северусу исполнилось шесть, он услышал по радио транслируемый концерт Мендельсона для скрипки с оркестром. Музыка пронизала сердце мальчика, и Мендельсон навсегда определил его дальнейшую судьбу. В тот день Северус всей душой возжелал быть тем, кто исполнит этот концерт. Музыка звучала у него в голове даже во сне, поэтому однажды он вытащил старую скрипку деда и с упорством, достойным альпиниста, восходящего на Эверест, принялся знакомиться с инструментом.       Тобиас Снейп, мучаясь похмельем, запрещал Северусу «отвратительное пиликанье», и мальчик доставал скрипку, как только отец выходил за дверь, а позже начал прятаться на заднем дворе. Будучи смышлёным и способным, Северус к своим шести прекрасно читал и самостоятельно выучил ноты по нотным грамотам для первоклашек. Множество пособий, оставшихся от деда, пылилось на чердаке, и Северус, перетаскав их к себе под кровать, штудировал одно за другим.       Через полтора года мать сжалилась над ним и наскребла на оплату уроков по классу скрипки. Обычно общеобразовательные школы предлагали обучение музыке за дополнительную плату, пусть не очень большую (занятия творчеством частично финансировал департамент образования), но для Эйлин Снейп достаточно ощутимую. Она не сказала мужу об этих уроках, боясь, что тот изобьёт её и сына и запретит тратить деньги на ерунду.       В школе Северус столкнулся с массой новых трудностей. Он был беден, выглядел заморышем, у него никогда не появлялись приятные мелочи, на которые так падки мальчишки в начальных классах, вроде модной пластинки или игрушечной модели нового автомобиля. Он не обсуждал пистонные пистолеты, чемпионаты по футболу и баскетболу и был абсолютно никому не интересен. Вечно рассеянный вид, блестящий ум и острый язык только восстановили против него большинство одноклассников, принявшихся с методичной настойчивостью его травить. Северус игнорировал большинство тычков и обычно просто огрызался: его интересовала только музыка. Драться он не боялся, но беспокоился, что получит переломы пальцев и придётся распрощаться со скрипкой, с которой отношения складывались поначалу не намного лучше, чем с одноклассниками.       Северус был прекрасно подкован в теории и даже немного разбирался в музыкальной композиции, которую обычно изучали уже в колледжах, но с практикой возникла масса проблем. Северус обладал тонким слухом, и у него появилась, как он думал, некоторая беглость пальцев, благодаря бесконечному исполнению гамм, но учитель, к которому он попал, быстро развеял это заблуждение. Отсутствие наставника сыграло с Северусом злую шутку: неверно поставленные руки значительно замедлили его продвижение на музыкальном поприще. Ему пришлось переучиваться заново, часами простаивая с поднятыми на уровень подбородка руками, выворачивая кисти в разные стороны и делая упор на различные пальцы. Однако он всё равно не мог играть переученными руками, тут же сбиваясь в прежнюю позицию. Спустя год учитель вызвал Эйлин в школу и объяснил, что её сыну никогда не играть на скрипке профессионально и его потолок – дилетантство. Северус, подслушивающий под дверью, в первый и последний раз в своей жизни разбил вдребезги скрипку, швырнув её на дешёвый мраморный пол, и выбежал из здания.       Неделю он не прикасался к инструменту, лежал на продавленной кровати, отвернувшись к стене. Обеспокоенная Эйлин принялась хлопотать вокруг сына, уговаривая забыть о скрипке и найти себе другое занятие.       - Тебе же хорошо даётся химия! – ласково уговаривала она его. – Ты сможешь заработать стипендию в каком-нибудь неплохом колледже и даже получить высшее образование. Сможешь стать инженером или учёным. Представь только, как тебя будут уважать! – Эйлин мечтательно посмотрела в окно.       Северус молчал, но однажды, услышав очередные уговоры, поднявшись, торопливо оделся, упрямо посмотрел ей в глаза и сказал:       - Я буду скрипачом!       Эйлин онемела. Её одиннадцатилетний сын выглядел сейчас совсем взрослым: такая решимость горела в его взгляде.       В тот день он ушёл из дома и отправился в Кенсингтон на Принс-Консорт-Роуд. Северус, росший в нищем Ист-Энде, плохо знал западную часть Лондона, но, расспросив прохожих, добрался туда без приключений.       В красочном учебнике нотной грамоты было несколько иллюстраций знаменитых колледжей, театров и студий, где выступали известные музыканты. Одну страницу Северус открывал чаще всего. То была чёрно-белая фотография фасада Королевского Колледжа музыки.       Остановившись перед зданием красного кирпича с башнями, чем-то напоминавшими башни Тауэра, Северус оробел. Но это был его последний шанс, поэтому он осторожно протиснулся в дверь.       Он оказался в грандиозном вестибюле, чувствуя себя особенно крошечным и ничтожным. Повсюду толкалась и сновала туда-сюда молодёжь, и мальчика однажды чуть не сбили с ног. Несколько раз тихо обратившись к каким-то мужчинам, даже не услышавшим его, он остановил симпатичную рыжеволосую девушку:       - Простите, где я могу найти профессора Стэнфорда?       Девушка указала на лестницу:       - Поднимись на третий этаж и поверни налево. Там, увидишь, будет на двери табличка.       Лицо Северуса внезапно озарилось такой радостью, что она улыбнулась:       - Хочешь у нас учиться?       Мальчик осторожно кивнул, покраснев.       - Профессор очень требователен. Придётся много работать, прежде чем ты сможешь сюда поступить, - заметила она, продолжая улыбаться, - ладно, пойдём, я тебя провожу. Ещё заблудишься и выберешь не тот поворот.       - Я выберу нужный, – тихо, но твёрдо сказал ей Северус, - и я буду много работать, - ещё тише добавил он, семеня за ней и проклиная свою потрёпанную одежду.       - Это хорошо. Не робей, - потрепала она его по волосам, - вон твоя дверь. Профессор очень справедливый человек и прекрасный преподаватель. Если ты не лентяй, то попадёшь к нему в группу для младших школьников.       Северус благодарно кивнул. Он не спросил имени этой девушки, и больше никогда её не видел. Лицо её с годами стёрлось из памяти, но тёмно-рыжие волосы, напоминавшие цвет стен колледжа, он помнил всю жизнь. И в дальнейшем, про себя, он называл её «волшебницей», а иногда - «феей музыки».        Профессор выглядел строгим и разговаривал сквозь зубы, но Северус храбро изложил причину своего прихода. Не утаил он и слов своего школьного наставника, хотя само слово «дилетант» вызывало у Северуса боль.       - И вы хотите, чтобы я подтвердил или опроверг его слова?       Северус сначала кивнул, потом мотнул головой.       - Да! Нет! Мне всё равно! Я всё равно буду скрипачом, - снова повторил он, вкладывая в эти слова всю свою жгучую жажду.       Профессор уже с большим интересом взглянул на мальчика.       - А где ваши родители?       Северус смутился.       - Я приехал один. Послушайте, - он сжал кулаки. Северус ненавидел распространяться о своём полунищенском существовании, но выхода у него не было, - у меня нет денег. И у родителей их тоже нет. Но я буду работать. Я брошу школу и устроюсь носильщиком, или разносчиком газет, или пойду мыть машины. Я хочу у вас учиться. Я знаю, что вы берёте дорого, и не прошу заниматься благотворительностью, я всё оплачу. Только возьмите меня к себе!       Профессор встал, подошёл к шкафу и вытащил оттуда футляр.       - Ну сыграй что-нибудь.       Северус понял, что у него дрожат руки. Но от того, что он сейчас сможет исполнить, зависела вся его дальнейшая судьба, поэтому он глубоко вдохнул и решил сыграть партию скрипки из «Адажио Альбинони»*. Она была неспешной и требовала больше душевной отдачи, нежели быстроты пальцев.       Когда он закончил, профессор долго молчал.       - Вы выбрали эту вещь, потому что, по вашему мнению, она требует меньшего технического мастерства или потому что она сейчас на пике популярности?       Северус опустил скрипку.       - Техники, - буркнул он.       - Запомните, молодой человек, - повременив, сказал профессор, - никогда не измеряйте музыкальную технику скоростью. Зачастую вещи, исполняемые в темпах медленнее «andante» и «moderato», нуждаются в гораздо большем мастерстве исполнителя, нежели «presto». Теперь о постановке рук. Передвинув локоть на сантиметр, вы добиваетесь совершенно иного звучания. Но музыка – это борьба. Движение. Поединок с собственной душой и с инструментом. И вы никогда не сможете выиграть, застыв в одной позе, будто камень. Вы знаете, что Паганини играл, скрючившись в три погибели? Вот где не пахло классической постановкой. Вы должны слушать своё тело, а не издеваться над ним. Впрочем, я всё сказал. Вы свободны.       Северус побледнел.       - Спасибо, - помертвевшим голосом прошептал он, - что выслушали меня.       Аккуратно положив скрипку на стол, Северус отвернулся к двери, чувствуя, как слёзы неудержимо подкатывают к горлу. Он с трудом переставил ноги, не зная, куда теперь идти, когда услышал за спиной голос профессора:       - Я жду вас в пятницу в три часа. Опоздаете - можете больше не приходить. Бросите школу - можете больше не приходить. Начнёте канитель о деньгах – можете больше не приходить. Ах да! И разучите к пятнице вот это, - он встал перед Северусом и протянул ему ноты и носовой платок. – Будете развозить сопли… Мне продолжать?       - Могу больше не приходить, - шмыгнул носом Северус, и глаза его блестели не то от слёз, не то от сдерживаемой радости.       Профессор Стэнфорд обучал его на протяжении четырёх лет. Северус не выпускал из рук скрипки по двенадцать часов в сутки. По ночам ему снился сгорбившийся Паганини, бешено взмахивающий смычком, словно волшебной палочкой, и Мендельсон, торжественно вручающий вместо диплома рукопись с надписью «Скрипичный концерт Е-moll. оp. 64». Северус сдержал слово и ни разу за четыре года не опоздал; несмотря на неловкость, не упоминал о деньгах и никогда не жаловался, как бы тяжело ему ни приходилось. Школу он окончил экстерном и в пятнадцать лет стал самым молодым стипендиатом Королевского музыкального Колледжа за всю историю его существования.       Уже спустя год после получения диплома, выиграв первую премию на престижном конкурсе молодых исполнителей, Северус на все полученные деньги купил последнее прижизненное издание пресловутого концерта и отправился к своему наставнику, которого, увлечённый подготовкой к конкурсу, не навещал уже около трёх месяцев. Стэнфорд тоже оказался большим поклонником Мендельсона, и они много раз спорили над трактовкой исполнения того или иного места. Однако придя к дому профессора, Северус обнаружил полицейскую ленту и взволнованных, переговаривающихся соседей. Профессор Стэнфорд был убит в собственной квартире, а из его кабинета бесследно исчезла скрипка мастера Амати.       Северус помнил эту скрипку, как помнят родную дочь. Он играл на ней всего трижды, каждый раз с трепетом прикасаясь к деревянному корпусу. Инструмент был баснословно дорогим, полиция искала и убийцу, и скрипку несколько месяцев, но быстро успокоилась. Улик не было: работали профессионалы. Никаких особых примет у скрипки не было, найти её и подтвердить её историю не представлялось возможным, хотя работ Амати было немного, и его скрипки периодически всплывали на аукционах. Профессор Стэнфорд был холостяком и не имел детей. Своё имущество он оставил Северусу, который несколько лет требовал от полиции продолжения расследования, но потом понял, что это бесполезно.       Смерть наставника для Северуса не прошла бесследно. Он и так был угрюмым и малообщительным, а после убийства и вовсе посвятил себя исключительно музыке, считая своим долгом продолжить дело своего учителя. Именно поэтому, помимо концертирования, он начал преподавать в Королевской Академии и возглавил основанный Стэнфордом фонд помощи для юных талантов, чьи родители не могли оплатить обучение. Большую часть своих гонораров Северус перечислял в пользу фонда и за шестнадцать лет преподавания из своих подопечных вырастил несколько десятков молодых скрипачей.       Северус очень ценил талантливых студентов и ненавидел халатное отношение к работе. Он во многом перенял принципы преподавания у Стэнфорда и полагал, что для настоящего музыканта нет слова «препятствие». Он до сих пор помнил свои стёртые в кровь пальцы, переигранные запястья, невыносимо мучившие его по ночам тупой болью, многочасовые репетиции – страшная цена виртуозности, окончательная плата за мастерство. Но также он помнил день, когда впервые вышел на сцену Барбикана, где конферансье объявил двухтысячному залу:       - Феликс Мендельсон Бартольди. Скрипичный концерт ми минор. Партию скрипки исполняет победитель международного конкурса молодых скрипачей в Женеве, дипломант конкурса имени Яна Сибелиуса, лауреат первой премии монреальского международного конкурса исполнителей Северус Тобиас Снейп.       Если и было для Северуса нечто, ради чего он мог бы, словно Фауст, заключить сделку с Мефистофелем, то только этот концерт, который он впервые исполнял на большой сцене.       Студенты ненавидели его за твёрдость и боготворили за непримиримое стремление к справедливости и грандиозный талант. Зачастую рыдали под дверью, понимая, что вылетят из колледжа за малейшую провинность, бывало, предлагали взятки за завышение оценки, но Северус был неумолим. Девица, попытавшаяся отдаться ему прямо на рабочем столе за «отлично» по специальности, услышала в ответ «пошла вон» и на следующий же день была отчислена без права восстановления. Северус задействовал все свои связи, чтобы она больше никогда не появилась на музыкальном горизонте.       Несмотря на строящих глазки студенток, личная жизнь профессора Снейпа была скучна и банальна, а скорее отсутствовала вовсе. Ему некогда было заводить интрижки, уделять внимание женщинам, ухаживать за ними. Он считал напрасной тратой времени походы на свидания и выяснение отношений. Северусу было хорошо одному. У него было несколько непродолжительных связей, но ни одна из них не оставила следа в его душе. Поскольку Северус был не из тех людей, кто использует женщин для банального удовлетворения потребностей, постепенно его личная жизнь окончательно сошла на нет, но он этого даже не заметил. Он не хотел жениться или заводить детей, каждый раз вспоминая о своих родителях, которые умерли в один год, когда Северусу исполнилось четырнадцать.       Он выбрал себе в жёны скрипку и никогда об этом не жалел.       У входа в театр его ожидал старинный друг и сокурсник Люциус Малфой. Люциус был старше на несколько лет, учитывая, как рано Северус попал в колледж, но выглядел немного моложе. Малфой, в отличие от Северуса, вырос в богатой семье английского пэра и теперь был не менее знаменитым, но гораздо более заносчивым пианистом. Когда Люциус женился, их дружба не распалась, а наоборот, стала крепче. После рождения у четы Малфоев единственного сына Северус был торжественно приглашен на роль крёстного отца.       Сын Люциуса, Драко, с детства восхищался крёстным и в конце концов пошёл по его стопам, постигая искусство игры на скрипке. Северус сожалел, что в своё время настолько сильно повлиял на выбор Драко. У мальчика были способности, а отличная техника с лихвой перекрывала недостатки исполнения. Но чего-то не хватало его игре: она была мёртвой, безжизненной, извлекаемые звуки были просто суммой герц. Драко вырос счастливым, беззаботным ребёнком, твёрдо уверенным в своём даре, не знающим сомнений, безрассудной жажды совершенства, – те черты, которые навсегда препятствуют превращению таланта в гений.       Северус благоразумно молчал. Драко много работал и вполне мог стать прекрасным членом не самого престижного оркестра. Он хорошо чувствовал коллективную игру, был общительным, пусть и немного высокомерным. Но профессор понимал: величия Тартини ему не достичь, и Драко не стать первой скрипкой.       Северус старательно обходил эту скользкую тему в разговорах с Люциусом. Помимо дружбы, их объединяла и профессиональная деятельность. Северус неоднократно гастролировал вместе с Малфоем, их коронным номером была Крейцерова соната, и профессор не хотел лишиться ни друга, ни партнёра. Тем не менее, Люциус всё чаще затрагивал тему дальнейшей карьеры Драко, и Северус с горечью понимал, что их дружба, вероятно, распадётся. Он не собирался пользоваться своим именем, чтобы протолкнуть Драко в оркестр Ковент-Гарден. Пока он оставался студентом, у Северуса была отговорка, но до получения диплома крестнику оставалось меньше года, и тогда Люциус насядет на друга со всем своим умением манипулировать окружающими.       Северус уже с первых слов Малфоя понял, что разговор снова пойдёт о Драко. Он нехотя привёл в качестве аргумента ту же причину, что и раньше, когда на них налетел хамоватый парень, посмевший ещё и пререкаться.        В жизни нечасто бывают малозаметные знаковые моменты, которые при всей своей незначительности круто меняют судьбу. У профессора до сих пор такое мгновение было только одно: знакомство с Мендельсоном. И обходя наглого молодого человека, Северус тут же забыл об этом инциденте. Он ещё не знал, что бабочка уже взмахнула крыльями, и эта встреча навсегда изменит его жизнь.                     _________________________________       Это произведение написал Ремо Джадзотто, представляя его как реконструкцию нотного обрывка Томмазо Альбинони, и впервые опубликовал в 1958, однако считается мистификацией Джадзотто, потому что вопрос авторства Альбинони не подтвержден и, больше того, исследования показывают, что стилистика «адажио» весьма далека от характерной стилистики барокко и Альбинони, в частности.