Царь горы

      Засунув продукты в холодильник, Гарри и Снейп быстрым шагом направились обратно к лифту, когда на пороге их остановил телефонный звонок.       Гарри с досадой слушал, взглядом разговаривая со Снейпом.       — Да, я понял. Всё будет. Жди. Конечно, встретим.       Задумчивый, он повесил трубку. Крёстный возвращался. Судя по его довольному голосу, сделка состоялась как надо, и они укрепили свои позиции. Гарри Поттер, коронованный принц криминального Лондона, заручился поддержкой гангстеров Нью-Йорка. Теперь любой его соперник крепко подумает, стоит ли планировать нападение. Кингсли Шеклболт со своими людьми наверняка останется в Лондоне в качестве «посла», а значит — армия Гарри пополнилась.       Новости обрадовали его, и Гарри временно задвинул подальше воспоминания о встрече с Дамблдором. Всё шло так, как хотелось.       Снейп, сложив руки на груди, задумчиво смотрел в окно. Гарри снова взглянул на него и нахмурился.       — Рули, — сказал он коротко, протянув ключи, когда они спустились к машине.       Снейпа придётся вывезти из пентхауса. От крёстного не удастся скрыть тот факт, что в квартире вместе с Гарри живёт знаменитый скрипач. Подчинённых удавалось водить за нос, но, хотя Гарри и не стремился давать объяснения, он ещё несколько дней назад убрал и тех нескольких, что служили надзирателями. О том, что Снейп по-прежнему живёт здесь, знала теперь только Гермиона.       Разумеется, за Гарри могли следить, могли следить и за Снейпом: он играл во всей этой истории странную и непонятную роль. То казалось, что он вообще ни при чём, то Гарри решал, что Снейп и есть его главный противник. Что думал сам Снейп, понять было трудно. Для тех, кто был в курсе, Гарри постарался превратить пребывание Снейпа в квартире в рутину, ничтожный эпизод, не стоящий внимания. Всё же Снейп был публичным человеком, и методы должны были применяться к нему иные. Заложник в собственном доме объяснялся и нелишними предосторожностями, и желанием нового босса всё держать под контролем, и банальными причудами приезжего. Гарри знал, что при случае умело отболтается. Беспокоило его другое: он слишком тщательно выстраивал, отполировывал объяснения, постоянно думал о возможном разговоре с Сириусом. Как известно, самыми красивыми причинами обладает ложь чистой воды. Гарри пребывал в постоянном напряжении, понимая, что Снейпа следует увезти отсюда как можно скорее, но каждый день откладывал.       На мгновение он захотел стать кем-то незаметным и неважным, чтобы никого не заботило, кто любовник Гарри Поттера. Отдалиться от всех, не давать никому отчёта, быть никому не нужным — никому, кроме Снейпа. Знакомое желание быть свободным изменилось. Если раньше Гарри желал владеть людьми, заставить их подчиняться, чтобы поступать сообразно со своими желаниями, то теперь захотелось, чтобы его попросту оставили в покое. Чтобы никто не думал о нём, не искал его, не служил ему. На нём лежала ответственность за организацию, за отцовское наследство, оставался крёстный — Гарри всё же надеялся наладить с ним дружбу. Снейпу не было места среди этого. Значит, нужно выбирать. Гарри поглядывал на Снейпа искоса. Из чего выбирать? Снейп твердил только «нет», и нельзя было рассчитывать даже на тень согласия. Но если бы пришлось выбирать… Нет, конечно, Гарри не стал бы отказываться от всей своей жизни ради Снейпа... Только вот, если бы было «да», всё-таки пришлось бы… Вдруг собственные миллионы легли страшным грузом, и Гарри осознал, что по-настоящему свободен тот, кто ничего не имеет.       Снейп аккуратно водил, и ехали они не торопясь. Гарри узнал Принс-Консорт-Роуд и музыкальный колледж. Они остановились на уже знакомой парковке. Снейп повёл его по Кенсингтонским садам в противоположную сторону, где они не были в прошлый раз. Вскоре они вышли к Серпентайну.       В октябрьский холод желающих сидеть у озера не нашлось. Если в широкой части его, где располагались кафе, прокат лодок, спортивные площадки, ещё мелькали туристы и прохожие, то в глубине парка было пусто.       Снейп вёл Гарри по тёмной, узкой аллее за мост. На пути им встретился памятник мальчишке с рожком в руке. Мальчишка стоял на обрубленном стволе дерева, выше всех, словно царёк, а снизу к нему ластились бронзовые эльфы, белки и какие-то чудные животные.       Гарри оглядел его с выражением превосходства на лице.       — Он тоже музыкант?       — В некотором роде, — ответил Снейп. — Это Питер Пэн.       Гарри погрозил Питеру кулаком. Худенький бронзовый мальчишка, собираясь дудеть в рожок, беззаботно смотрел куда-то вдаль и не обратил на Гарри никакого внимания.       Непонятно чем задетый, Гарри фыркнул:       — Воображала…       Он увидел, как Снейп при этих словах оглянулся и издал сдавленный звук, похожий на хрюканье.       Снейп пересказал ему историю. Памятник почти скрылся из виду. Гарри напоследок не утерпел и оглянулся.       — Памятник делал кто-то очень наивный, — сказал он, пожав плечами. — Этот Питер Пэн был тот ещё дьявол. Но мне нравится, что он не хотел взрослеть. Становиться взрослым — это значит играть на рожке и долго учиться наступать себе на горло так, чтобы рожок звучал хоть и паршиво, зато строем со всеми.       — Есть ещё вариант, — ответил Снейп. — Заиграть лучше прочих, тогда не придётся себя душить. Все подстроятся под вас, а не наоборот.       Улыбка Гарри вышла кривоватой.       — Да я вроде и так не жалуюсь.       Снейп не ответил.       Они снова свернули на берег, и перед глазами Гарри предстало настоящее волшебство.       Над озером клубилась лёгкая дымка, но вода замерла. Несмотря на слабый ветер, не было ни ряби, ни волн — гладкое зеркало. У самого берега в ворохе мокрых жёлтых листьев утопали чёрные кованые лавки, укрытые среди обнажённых, темневших от холода деревьев. Деревья и кусты даже голыми ветвями сумели прикрыть здесь всё: импровизированную беседку, противоположный берег, Гарри и Снейпа, спускающихся к воде. В глубине аллей была одна только темнота. Вдали озеро уходило в крутой поворот, тоже закрытый деревьями, и, казалось, они остались во всём мире совершенно одни, если не считать каркающих галок и крякающих уток. Утки разгоняли крошечные концентрические круги и будто бы будили озеро, не давая ему окончательно превратиться в нечто неподвижное. Налетел ветер и всё-таки сморщил поверхность воды, разнося туман по округе, из-за чего всё неподвижное казалось живым и дышащим, а всё живое — механическим. Эта диковинно вывернутая картина заставила Гарри с глупым видом плюхнуться на край кованой лавки и тоже превратиться в изваяние.       Снейп не отвлекал его, только сел рядом.       — Знаешь, ты… Вернее, твоя музыка... Я не только о скрипке… — Гарри с трудом подбирал слова. — Каждый человек, как инструмент, звучит по-разному и заставляет отвечать что-то внутри. Такая себе теория струн, — он смущённо глянул на молчавшего Снейпа. — Ты тоже звучишь. Так вот твоя музыка везде зовёт что-то прекрасное. Если это прекрасное только существует, ты его слышишь.       Гарри замолчал.       — Я — нет, — добавил он со смехом. — Я предпочитаю звать что-то ужасное! Оно понадёжней будет. В смысле не помрёт от любого вздоха. Куда как вернее сделать ставку на чью-то жадность, чем на его благородство.       — Пока человеческие пороки существуют, вы не останетесь без работы?       — Точно! — воскликнул Гарри, улыбаясь. — Ну, я-то и праведника найду чем купить. А вот ты чем брать будешь закоренелого грешника? Неужели одной музыкой?       Он заглядывался на бледного Снейпа, замечая в его чёрных глазах уже знакомую мягкость. Удивительно, как его строгое, холодное лицо, скупое эмоциями, преображалось от одного только выражения глаз. Гарри смущался, чувствуя себя топорным. Настроения Снейпа отличались, как отличается паутина у разных пауков, и сам Снейп обладал какой-то паучьей тонкостью, так что Гарри иногда желал себе специальное увеличительное стекло. И сейчас он наклонился и, точно близорукий, прищурившись, изучал лицо своего спутника. Он уже приметил, что безразличие Снейпа, его холодность, существуют только для невнимательного собеседника, и на самом деле в глубине его чёрных глаз можно было найти что угодно.       Гарри повернулся к озеру и, смотря вдаль, спросил негромко:       — Почему ты привёл меня сюда?       Снейп усмехнулся.       — Вы были больны, а зверю нужно место зализывать раны.       Гарри вспыхнул, но Снейп тут же добавил:       — Не горячитесь. Я был уверен, что вам понравится.       — Нравится.       Он всё ещё не смотрел на Снейпа. Тот видел, как по лицу Гарри скользнула беспокойная гримаса и он недоверчиво покачал головой.       — Поверить не могу, что ты догадался привести меня сюда. Ты как будто видел мои сны.       — На самом деле, я думаю, что бывал здесь в детстве, с родителями, просто не помню этого, — прибавил Гарри неловко.       — Почему ты прочёл мне те стихи? — продолжил допытываться он как бы между прочим, внимательно разглядывая что-то на земле.       — Вы мне напомнили их автора.       Краска прилила к лицу Гарри, распространяясь дальше, до самых кончиков ушей.       — Да ну тебя, — прошептал он. — Скажешь тоже…       Он не смотрел на Снейпа, но ощущал его взгляд. Ещё недавно Гарри бы плясал от радости, но теперь старательно отворачивался, подозревая, что Снейп видит его запылавшие щёки, и надеясь, что тот списывает их на осеннюю погоду. Снейп и сам был не так бледен. Сидеть на лавочке было ужасно неуютно и холодно, но Гарри дал себе зарок, что ни за что не встанет отсюда, пока его спутник сам не поднимется.       Всё было серым, только под ногами ещё можно было найти остатки красок. Вода блестела. Замёрзшие утки на берегу, дрожа, засовывали клюв под крыло. Гарри, не задумываясь, сказал с сожалением:       — И почему мы корма какого-нибудь не взяли?.. У этих-то отопления нету. Вон как дрожат, трясогузки.       — Вы сами дрожите. Зря я вас сюда привёз сегодня. Нам лучше вернуться.       Гарри, не утерпев, взглянул Снейпу в глаза, отчего немедленно стало жарко, а потом сразу холодно. Гарри хотел сесть ближе, положить свою руку ему на плечо и поцеловать в губы — деликатно, только чтобы согреться и согреть его — так неожиданно оказавшегося рядом, не очень понятного Северуса Снейпа, который, оказывается, мог быть внимательным и заботливым, и разговаривал с Гарри, и поехал с ним на рынок, и читал ему стихи, и смеялся над его дурацкими шутками, и просидел всю ночь, сбивая ему температуру, и… и не ненавидел за то, как Гарри с ним поступил.       Он снова отвернулся.       — Нет, — пробормотал Гарри. — Пожалуйста. Давай останемся ещё ненадолго. Мне не холодно.       Он торопливо добавил:       — Я думал, они уже все улетели. Зимой многие из них живут в Италии. Я много наблюдал за утками в Палермо. У них беспокойный характер. Им не сидится на одном месте, но перемещаются они всегда стаей. На солнце самцы похожи на павлинов — такая у них зелёная переливчатая грудка и блестящий белый ошейник. Самцов в стае всегда больше, они вечно дерутся, хорохорятся, хлопают крыльями, издают странные звуки — токуют. А вон те, пёстрые и рыжеватые, — это самки, знаешь? В Палермо они вьют гнёзда везде, даже на крышах домов. У них выводится целая куча пушистых утят — десяток, не меньше. Эти банды ужасно крякают по утрам и никому не дают спать. Иногда им подсовывают чужие яйца, и тогда утка бросает и свои, и чужие. Но им не дают слишком уж размножаться, — добавил Гарри, задумчиво улыбаясь, — охотятся с подхода — вспугивают стаю и стреляют по взлетевшим. А осенью массовая охота на пролёте. Там, где они летят на юг, их стреляют из засады. Это целое искусство — сажать чучела и подсадных уток, ловить клин на манок. С собаками у нас охотиться не так популярно. Это благородные английские традиции — спускать гончих или легавых. Тут уж всё по-честному — никакого оружия. Зазевалась и попала в зубы какому-нибудь коккеру. Нужно было быть ловчее. И охотнику почёт — своими руками ей шею свернул, а не как тюлень двадцать первого века купил жратву в супермаркете. Чистый вес такой тушки грамм семьсот — нежирный обед, в банк не отнесёшь, но на разок набить брюхо хватит.       Он, не мигая, внимательно разглядывал дрожавших уток, суетливо переступающих ярко-оранжевыми лапами по чёрной земле.       Снейп всё ещё смотрел на него. Гарри знал это.       — А я терпеть не могу птиц, — добавил он вдруг. — Они клюются, щиплются, перья летят во все стороны, и засранцы такие, что спасу нет. Это голубь, типа, значит «мир»? Видно, тот, кто это придумал, никогда не пытался пообщаться с ними поближе.       — Этот символ создал художник Пабло Пикассо. И он, кстати, придерживался такого же мнения. Он говорил, что голуби жадные, жестокие и драчливые птицы. Правда это не помешало ему назвать свою дочь Паломой.       В ответной слабой улыбке Гарри отчего-то была заметна горечь.       — Вы нередко участвовали в охоте?       — Бывало.       Гарри замолчал, чуть склонив голову. Снейп неожиданно поднялся и сделал несколько шагов к берегу. Казалось, он хотел сказать что-то, может, даже повысить голос и с трудом сдерживался. Он повернулся к Гарри, понуро нахохлившемуся на лавочке, и быстро шагнул к нему.       — Встаньте, — сказал он резко. — Вы замёрзнете.       Гарри послушно поднялся, и они оказались совсем рядом. Неуловимое притяжение влекло Гарри к этому человеку, но он, ничего не предпринимая, стоял, опустив голову, чувствуя, что Снейп очень близко и не собирается отодвигаться, а может, даже наоборот, хочет сделать ещё шаг. И при мысли о горячих губах Снейпа у Гарри закружилась голова.       — В следующий раз могу вас отвезти к павлинам.       — Я твоих Малфоев терпеть не могу, — отозвался Гарри тихо.       Снейп как-то странно улыбнулся.       — Гарри, вы никогда не теряете чувства юмора?       — Уж его-то у меня никому отнять не удастся, — ответил Гарри чуть сердито и, нервно стиснув кулак в кармане куртки, добавил: — Тебя раздражает?       — Жизнь стоит того, чтобы над ней посмеяться.       Снейп с мягкостью разглядывал его глаза, и взгляд Гарри сразу сделался каким-то безоружным. Что-то должно было произойти или нет? Он изо всех сил сжал зубы, чтобы не полезть к Снейпу с поцелуями или не сказать «поцелуй меня» или того хуже — «помоги мне». Он сейчас много бы отдал за то, чтобы тот обнял его, просто чтобы обнять, только не по-дружески, а более интимно, так, словно Гарри был для него не просто особенным, а самым дорогим. Это желание было таким сильным, что Гарри отвернулся.       Через несколько мгновений он, растерянный, снова взглянул на Снейпа, но тот смотрел куда-то в сторону, сложив руки на груди и о чём-то глубоко задумавшись.       — Под участием в охоте вы подразумевали «охоту на Гарри»?       Гарри побагровел.       — Откуда ты…       — Вы сами рассказали мне позавчера ночью.       Вспылив, Гарри схватил его за отвороты пальто.       — Это не твоё дело! Понял? И я потом им всем морды расквасил! Я за себя постоял!       Он хотел сбежать, но Снейп не позволил. Его рука как-то оказалась у Гарри на плече, а сам Гарри обнаружил, что стоит к нему почти вплотную и встревоженно бормочет:       — Чёрт, какого дерьма я ещё тебе наговорил?       — Не считая рассказов о вашем светлом детстве?       Гарри снова вскипел.       — Да ты-то что знаешь о светлом детстве?       — По-видимому, то же, что и вы, — отозвался Снейп, но в его голосе по-настоящему не было злости. Гарри не понимал, что между ними произошло и как так вышло, что они стояли здесь, на берегу озера, одни, и Снейп… Снейп легко убрал свою руку, но Гарри смотрел ему в глаза, и они были очень близко.       — Я ничего не помню. Я не мог это рассказать.       — Я всё ещё не умею читать мысли, — отозвался Снейп более мягко. — Простите, я дал понять, что не использую ваши слова во время болезни против вас и всё-таки ими воспользовался.       Что-то произошло, потому что на губах профессора показалась мимолётная улыбка. Он не отодвинулся, наоборот, вроде бы даже оказался ближе на дюйм или два. Его взгляд переметнулся куда-то вдаль, и Снейп задумчиво смотрел сквозь деревья. Гарри молчал.       — Я повторю свой вопрос, — внезапно добавил Снейп тихо, и слова прозвучали у самого уха Гарри. — Вы сами часто охотились?       — Ненавижу охоту, — прошептал Гарри.       — Охоту, конечно, любит ваш дядя?       Гарри кивнул.       — Он почётный член клуба и даже получил несколько медалей за стрельбу.       Снейп на это ничего не ответил. Он вернулся на лавочку и усадил Гарри рядом.       — Гарри, скажите, вы счастливы?       — Сейчас?       — Нет, вообще.       — Я знаю, что я счастлив сейчас. И весь сегодняшний день я тоже был счастлив. Но я не знаю, что такое быть счастливым «вообще». Это очень долго. Наверное, когда-то я был счастлив тоже. Может, даже вчера. Но я не думаю о вчера, потому что во вчера уже ничего не сделать.       Он улыбнулся в ответ на удивлённый взгляд Снейпа.       — Когда ты не отвечаешь, ты о чём-то думаешь, я точно знаю, — добавил Гарри, — но ты мне не скажешь, верно? Ты не очень-то разговорчивый. Или это потому, что ты со мной?       — Нет, я действительно не люблю изобильных бесед. Впрочем, я против любых излишеств.       — Но в последние дни ты говорил много, — заметил Гарри проницательно.       Он надеялся, что Снейпу будет с ним интересно. Их неожиданный разговор о стихах удивил Гарри. Несколько дней назад он стащил у Снейпа со стола восточную поэзию. Профессор пропажи не обнаружил, хотя Гарри немного надеялся на расспросы. Он воображал, как жестом фокусника предъявит книгу Снейпу и этим обеспечит очередной повод для своеобразного свидания в кухне, а они принялись говорить о поэзии безо всяких поводов. Ту книгу Гарри пролистал сначала без интереса. В конце концов он решил, что короткие строчки всё-таки немного привлекательнее пространных страниц школьных учебников, глупых романов и религиозной литературы и удержал книгу у себя. В стихах кое-где говорилось о музыке, и Гарри, хмурясь, вернулся к заглавию. С удивлением он обнаружил, что его собственные мысли были созвучны напечатанным словам. Потом оказалось, что без всяких звуков и картинок в строчках пела флейта, сияли золотые тюрбаны, волосы юных девушек, и солнце золотило налитой виноград. Пахли благовония, красные и белые розы в садах, напоминавшие об Италии и Ливане. Сердце щемило от необычных чувств. Гарри обнаружил себя лежащим на диване и жадно вдыхающим запах кожаной обивки. Ноздри его трепетали от жажды. Он отшвырнул книгу, как змею, пообещав себе, что больше не тронет её. Гарри не любил наркотиков. Ко всему, что туманило разум, он относился с неприязнью, а к бесполезным стихам — и того больше.       Он нерешительно взглянул на Снейпа. Тот странным образом умудрялся уводить с твёрдой земной поверхности.       — Ты тоже скажи. А ты? Ты счастлив?       Никого поблизости так и не было видно — только птицы изредка нарушали тишину. Гарри чувствовал себя неуверенно, но не показывал этого. Он склонялся к Снейпу и спрашивал настойчиво, заглядывая в глаза, прикасаясь рукой в перчатке к рукаву профессорского пальто. Он хотел злиться на Снейпа за то, что тот был так близко, не желая переводить их отношения в другую плоскость, но не мог, понимая, что и Снейп, возможно, поддавался каким-то имеющимся у него чувствам. С его стороны это было такое искреннее проявление дружеского расположения, что оно ненадолго утихомирило разбушевавшуюся в Гарри страсть. Рядом со Снейпом он испытал не только желание, но и спокойствие. И Гарри сдерживал себя, но часто забывался и снова клал ладонь Снейпу на предплечье, желая, чтобы тот поймал его руку, якобы остановить, но на самом деле, чтобы ответить на прикосновение.       — По-видимому, да. Я, в целом, счастлив.       — Почему-то твоё «вообще» прозвучало тусклее моего «сегодня». — Гарри заглянул ему в глаза. — Ты мало смеёшься.       — А ваше счастье не ходит без гирлянды?       Гарри ответил недовольно:       — Снейп, но ведь это счастье! Ладно, согласен принять твоё, серенькое, в штат.       Он задумчиво поглядел на горизонт. Солнце уже опускалось — вода приобретала фиолетовый оттенок, а над вершинами коричневатых деревьев небо было напоено розовой тишиной.       — Я понял, оно у тебя такое, — сказал Гарри, махнув рукой в сторону озера, — что выть хочется. Это ужасно.       — Но вам же нравится звать что-то ужасное, — заметил Снейп, усмехнувшись, и Гарри, округлив глаза, рассмеялся.       Снейп прошёлся, чтобы немного согреться, а Гарри, следя за его плавными движениями, почувствовал жар во всём теле и тоже принялся кружить вокруг скамейки, затем подпрыгнул, ухватившись за ветку клёна и подтянулся. Влез на дерево, пачкая джинсы, и принялся карабкаться выше по скользким веткам. Его радостное лицо показалось среди веток довольно высоко. Гарри приставил ладонь козырьком ко лбу и принялся разглядывать противоположный берег озера.       — Вы свалитесь, — заметил Снейп.       — И не мечтай! — крикнул Гарри, смеясь. — Падает тот, кто боится высоты, а я не боюсь!       Сверху со стороны рощи к ним приближалось нечто золотистое и крылатое. Гарри, как обезьяна, скатился по веткам и ловко цапнул жужжащий игрушечный вертолёт.       Из кустов послышались голоса, и следом за вертолётом вышли двое молодых людей. Первый — с квадратным непроницаемым лицом, крупным, но красиво очерченным носом, с тяжёлым, точно высеченным из камня телом, был из тех, кто всегда выглядит лет на десять старше, чем есть на самом деле. Его русые волнистые волосы были аккуратно зачесаны на прямой пробор и весь он производил впечатление суровой основательности. Второй был тоже высок, но худ. Джинсы висели на нём мешком, куртка была набекрень, тёмные волосы торчали как щётка. По боку его бил большой футляр фотоаппарата. В руках парень держал пульт радиоуправления.       Он махнул Гарри.       — Это наш!       Снейп вдруг подошёл к ним.       — Профессор Снейп! — воскликнул квадратный, пожимая ему руку. — Рад встрече!       Снейп представил их. Квадратный оказался студентом Снейпа Маркусом Флинтом. Серпентайн находился неподалёку от колледжа. Как и сам Снейп, многие его обитатели разгуливали в Кенсингтонских садах.       Тощего Снейп не знал. Флинт несколько скованно поглядывал на своего друга, и тот представился сам.       — Меня зовут Оливер Вуд, — улыбаясь, сказал лохматый. — Я студент Оксфорда и капитан Оксфорд Юниверсити.       Глядя в непонимающее лицо Гарри, Вуд пояснил, что играет за футбольную команду Оксфордского университета. До встречи с Дамблдором для Гарри слово «Оксфорд» значило приблизительно столько же, сколько для африканского бушмена, но радиоуправляемый вертолёт был прекрасен. Гарри сердечно пожал руку Вуда в ответ.       — Мы не помешаем? — спрашивал Вуд, уже разворачивая у ближайшего к скамейке дерева коврик. Гарри взглянул на Снейпа. Похоже, тот был рад встретить кого-то из своих знакомых. Вуд плюхнулся рядом с осторожно вытянувшим ноги другом, опёршимся о ствол клёна, и принялся ковыряться в вертолёте. Жестом он предложил Гарри и Снейпу располагаться рядом. Профессор покачал головой, тогда как Гарри сполз со скамейки и сел на резиновый коврик по-турецки.       Пока Маркус Флинт озабоченно расспрашивал, когда Снейп вернётся к занятиям, впрочем, избегая темы с кражей, Гарри и Вуд обсудили все существующие на свете летающие игрушки.       — У нас на факультете целая группа конструкторов, — взахлёб рассказывал Вуд. — Мы придумываем такие штуки для развлечения. Есть мысль поставить такой беспилотник на четыре пропеллера, чтобы идеальная точность движения была.       Вуд углубился в технические подробности, и Гарри, поначалу слушавший с интересом, потерял нить рассуждений.       Он поглядывал в сторону Снейпа и Флинта. Те, невзирая на холод, пустились в пространную беседу на тему какого-то предстоящего концерта. Если уж кого Гарри и принял бы поначалу за футболиста, так это Флинта — рослого, сильного, крупного. Даже представить в его руках скрипку было странно. Нервный и тощий Оливер куда как больше подходил на эту роль, но оказался студентом математического факультета. Вуд конструировал летающие игрушки, успевал играть в футбол ещё и за Национальную сборную Уэльса, увлекался фотографией и оказался сыном известного медиамагната. Он быстро вмешался в разговор Снейпа и Флинта и увлёк обоих пустяковой беседой, за которой с удовольствием проводят не один час, а потом с трудом вспоминают, о чём шла речь. Гарри сперва участвовал в разговоре, но потом смолк. Флинт поглядывал на Вуда с тихим восторгом и вроде как с гордостью, что бы тот ни говорил, но и Снейп заинтересованно с ним беседовал. Гарри во все глаза смотрел на них и видел, что ему самому нечего противопоставить Вуду. Тот был обаятелен, умён, богат и достаточно красив. Учился в Оксфорде. Гарри уже понял, что эти слова сами по себе — медаль на груди.       Он улыбался, изредка шутил в ответ, неожиданно отдав пальму первенства за внимание Вуду. Гарри казалось, что он весь будто съёжился в огромной и пустой темноте, только его оболочка вела себя как обычно.       Неожиданно возникла мысль, что он Снейпу и даром не сдался. Гарри не разбирался в науке, в литературе, в музыке. Не учился в Оксфорде, не был семи пядей во лбу. У него не было отца вроде Люциуса Малфоя, и Гарри уж точно не попал бы на доску почёта с подписью «образцовый гражданин Лондона». И Флинт, и Вуд, и Снейп производили впечатление людей, у кого всегда всё шло как надо. Как будто они родились со всеми возможными компасами и навигаторами в головах и точно знали, куда и как им плыть. Вроде у каждого из них была настоящая путеводная звезда, и сияла она так ярко, что попросту не удалось бы свернуть с дороги. Гарри прислушивался, пытаясь понять, что же было с ними «так» и что было «не так» с ним самим. Ни за что в жизни он бы не признался, что за его решительной уверенностью в самой глубине сердца прячется это — вопрос, на который не то что не было ответа, — Гарри даже не знал, как именно звучит вопрос. Нет, всё-таки он считал себя счастливым. Но и Флинт, и Вуд, и даже Снейп, по-видимому, (до истории с кражей скрипки) тоже были счастливы. Счастливые люди должны были бы быть на самом виду, известные своими достижениями, богатством и положением, однако их счастье, похоже, умело быть незаметным.       Холод пробирался все глубже. Гарри мёрз и больше не смотрел на Снейпа. Мысль, что он мог быть недостоин такого человека, больно ранила. Гарри отвернулся, глядя за озеро, и пытался лихорадочно придумать, как же ему это исправить. Может, ему следовало измениться, стать другим человеком? Учиться в Оксфорде, бросить свою работу? Тогда он станет не-Гарри, но если Снейпу не нужен был Гарри, будет ли ему нужен тот, новый? И отчаянная мысль, что он не будет нужен Снейпу ни в каком виде, заставила Гарри опустить голову и постепенно застывать. Почти стемнело, и Гарри казалось, что он растворялся вместе с солнцем.       Снейп несколько раз взглянул на его потухшее лицо, но ничего не сказал, а через несколько минут поднялся со скамейки, объяснив, что ему пора. Когда Флинт и Вуд принялись прощаться, больше всего на свете Гарри хотел, чтобы они провалились сквозь землю. Досадно было то, что ему понравился чёртов Оливер Вуд, потому что он был отличным парнем, и когда Вуд пригласил их на матч, Гарри неожиданно согласился. Снейп тоже подтвердил, что придёт, и ревность Гарри постепенно превращалась в злость. Теперь он бросал сердитые взгляды ещё и на Флинта, понимая, что профессор явно благоволил своему студенту. Вуд тоже пару раз бросил взгляд в их сторону, и Гарри осенило. Эти двое — любовники, поэтому Флинту было неловко.       — Рад был познакомиться, — Вуд повернулся к Гарри. — Ты не из Англии ведь, да?       — Жил на Сицилии.       — А, итальянец… — протянул Оливер c любопытством.       Гарри хмуро смотрел на него.       — Сицилиец, — поправил он сквозь зубы.       — Итальянцы слишком темпераментные. Я больше Францию люблю, — взмахнув руками, сообщил Вуд и добавил мечтательно: C’est le plus beau pays que j’aie jamais vu*.       В сердцах Гарри ответил:       — Et c’est le seul défaut que j’ai lui connu*.       Вуд немного растерянно моргнул и смущённо улыбнулся. Когда студенты ушли, Снейп удивлённо спросил:       — Вы говорите по-французски?       Гарри взглянул на него исподлобья.       — Я и по-английски не очень-то могу. Какие-нибудь твои знакомые профессора скажут, что я ничтожество. Дипломов у меня нет, а в твоём профессорском мире тот человек, у кого об этом диплом есть. Попросту я часто бывал на Ривьере.       Они пошли назад вдоль озера. Гарри от холода втягивал голову в плечи. Снейп тоже кутался в пальто и, вдруг сняв с себя шарф, отдал его Гарри.       — Мне кажется, или вы совершенно окоченели? Не хватало вам опять простудиться, — заметил он хмуро. — Надо было подождать пару дней, прежде чем вас сюда приводить.       Гарри, стуча зубами и наматывая поверх своего шарфа ещё и шарф Снейпа по самые уши, молчал. Он бы ещё сто раз заболел ради этого свидания, вот бы ещё такой, как Вуд, никогда не появлялся у Снейпа на горизонте…       — Вы знаете ещё языки? — спросил Снейп, пока они возвращались по аллее.       Гарри пожал плечами.       — Испанский совсем как итальянский… — Он запнулся. — Ещё я несколько месяцев провёл в Ливане. Не хотел туда ехать, но дядя велел. — Гарри произнёс длинную фразу на незнакомом Снейпу языке, сухом и сыпучем, с гортанными согласными. — Ветры дуют не так, как хотят корабли. Это местные арабы меня научили. Часто повторяли. Поэтому мне с ветром всегда по пути. Я не особенно думаю о том, чего хочу, зато всегда на плаву.       Гарри поднял плоский камешек и запустил в озеро. Камешек запрыгал по поверхности воды и наконец исчез.       — У меня были свои университеты, — сказал он ровно. — Когда к каким-нибудь говнюкам гуталиновым приезжаешь, волей-неволей заговоришь, если выжить хочешь. Это тебе не в отеле куковать. — Он рассмеялся, что-то вспоминая. — Туристу хорошо. Ходит себе, на дворцы посматривает. По ресторанам сидит или вообще его туда-сюда, как чурку деревянную, возят. А мы, местные, совсем по-другому живём.       Гарри махнул рукой, показывая, что не хочет больше это обсуждать.       — Так что, — закончил он, — где-нибудь в Мадриде или в Каире я наверняка смогу отыскать сортир и любезного гражданина, кто пустит меня ночевать. Думаю, если надо будет, я и в Китае обзаведусь собеседником. Но язык — это чепуха. Болтать может любой. Язык — это валюта для бедных. За слова можно купить себе союзников, но больше слова ничего не меняют и не дают. Как и мораль. Она тоже болтовня.       — Скорее, это результат воспитания.       — Да, и Флинт, и Вуд круто воспитаны! — буркнул Гарри, чувствуя себя идиотом, не понимая, почему снова заговорил о них. — Они очень моральные и уже родились благородными и правильными. А у меня тоже всё просто и правильно, Снейп! Мои пираты о морали не думают. Они уже благородные, потому что расправляются с теми, кто хочет у них что-то отнять. Всё понятно: на нашей стороне добро, там — зло. И так всегда во всём везде! Смотри, как легко жить без выбора! Я знаю, что не ошибаюсь, потому что жизнь — это битва, а себя и своих я до крови защищаю! И я не стану думать, что могу ошибиться, иначе сам себе враг буду! Я вообще не хочу думать, потому что хочу жить.       — Мне жаль, — отозвался Снейп.       Гарри снова махнул рукой.       — Тебе любой дурак скажет, что человек — это то, что он делает, а не то, что он говорит. За большие поступки всегда платишь кровью — это уж твёрдая валюта, без инфляций. Я тоже плачу! И Вуд на своих матчах наверняка в челюсть хорошенько получал, даром, что у него папа-миллионер. У тебя вон миллион фанатов не из-за слов твоих, а из-за того, что ты каждый день пальцы в кровь стираешь.       Он машинально посмотрел на руки Снейпа.       — Свою кровь, Гарри. Вы не думаете, что разница именно в этом?       Гарри поджал губы, совсем как Снейп, и добавил сердито:       — Это не имеет значения, когда ты уже справился. Кто вспомнит, чья то была кровь, когда на твою голову надевают венок победителя? Вся жизнь — бой быков. Ты — или бык, или зритель. Скажешь, я не прав? Зрителем я не буду — хочу быть голодным и сильным и не хочу стать одним из этих трусливых лицемеров, которые очкуют драться и потому только и вопят, только и молятся, только и спорят о быках! Ну и кто из них увидит, в чьей я крови?       — С тобой здорово говорить, но и я ведь считаю тебя человеком за то, что ты сделал. Ты умный и слушать умеешь, но пока ты не действуешь, ты проигрываешь, — проговорил он холодно. — Я об этом не забываю и, если надо своё отвоевывать, стану драться без всяких моралей. Найдутся — про кишки вывернутые понарасскажут в красках, такого наболтают про топоры и головы разбитые, про то, что делать того не надо и этого не надо и что к такому не привыкнешь. Ко всему привыкаешь! Разводят думагогию.       Снейп поправил его. Гарри смутился и задрал нос.       — Ну да, — фыркнул он, — в общем, думают и треплются много, а как до дела дойдёт, так дела — хрен.       Спустя несколько минут он добавил осторожно:       — Ты злишься?       — С чего вы взяли?       — Я знаю, ты со мной не согласен, но ты больше не возразил. Решил не тратить время на бесполезную болтовню? — Гарри, сжав кулак, смотрел куда-то в сторону. — Я знаю, что не о чем говорить и незачем. Это всё бестолковые слова виноваты. Ты услышишь мои совсем по-другому, а я перевру твои. На самом деле никто ни о чём не спорит — только о проклятых словах. Мы всё равно остаёмся с тем, что есть, и такими, как есть. Иногда я думаю, что мы плывём в океане непонимания и, как немые рыбы, собираемся в стаи потому, что похожи, а не потому, что умеем говорить. Мы просто подбираемся друг к другу — те, у кого полоска по боку, или выпученные глаза, или кто любит сожрать кого помельче. В конце концов мы всегда оказываемся среди своих. Это только вопрос времени. Я вообще не знаю, зачем нужно говорить.       С какой-то тяжёлой мукой он взглянул на молчавшего Снейпа. В темноте аллеи зелёные глаза Гарри казались серыми.       — Как иначе вы распознаете кого-то из своей стаи?       Гарри только вздохнул.       — Не знаю, — повторил он, не скрывая в голосе обречённость. — Я ненавижу слова — проще пристрелить, чем заставить кого-то по-настоящему понять, что же имел в виду. Или понять кого-то самому. Видишь, ты ведь сам сказал, что ничего про меня не понял. И я про тебя тоже.       Они шли рядом. Снейп, замедлив шаг, чуть повернул голову и разглядывал своего спутника в профиль. Гарри, вынырнув из размышлений, обнаружил, что они остановились, и Снейп внимательным взглядом своих непонятных чёрных глаз смотрит ему в глаза, так, что у Гарри снова жарко заколотилось сердце.       — Вы во многом похожи на Тома Риддла, — заметил Снейп. — И оба напоминаете мне Ницше, — во всём видите дурные христианские инстинкты.       — Потому что христианство — тоже сплошное лицемерие.       Снейп вдруг указал вверх.       — Взгляните.       Они стояли на знакомой аллее с темнеющим Питером Пэном. Вечер был холодным и ясным, и на серо-синем небе зажглись тусклые звёзды.       — Гарри, вы сейчас осудили церковь. Обывательскую мерку жизни. Они не имеют никакого отношения к истине, которая вас тревожит. Религия — одна большая метафора и сама по себе ничего не стоит. Она рождена людьми и унаследовала их пороки, а вы придаёте слишком много значения тому, что его не имеет. Стоит ли ваша жизнь того, чтобы разменять её на мелочь? Я говорю об этой вашей борьбе. Осознаёте ли вы её размеры по сравнению с размерами того, что вы видите сейчас? Ради чего вы так упорно бьётесь? Вы не можете воевать с вашими быками и драконами на равных — они сильнее, — но можете подняться над ними так высоко, что их огонь вас больше не заденет. Посмотрите: вот истинное лицо Земли. Как ни станете драться, вы занимаете в этой огромной пустыне то же место, что и Дамблдор, и я, и все остальные. Нет никаких пирамид. Мы только песок. Когда задует ветер, его унесёт, и ничего не поделать.       Гарри широко раскрытыми глазами смотрел Снейпу в лицо. Холодный ветер трепал его волосы, а потом замирал, точно утомлённый любовник на мгновение прекращал свои ласки.       — Ты не песок. Ты Северус Снейп, — сказал Гарри с долей бунтарства в голосе.       В машине они молчали, пока Гарри не проговорил осторожно:       — А Вуд тебя приревновал к Флинту.       Как и следовало ожидать, Снейп ничего не заметил. Гарри закатил глаза.       — Они любовники, а ты наивней младенца.       — Я его профессор, — отозвался Снейп недовольно. — Это дикость.       — Вуд так не считал, а вот я не сомневался, что ты так ответишь.       Снейп бросил на него быстрый взгляд. Гарри устроился на сиденье боком, поджав ногу, рассматривал Снейпа в профиль и улыбался немного устало.       — И Флинт не в твоем вкусе, — добавил он.       Снейп вздёрнул бровь.       — И кто же в моём вкусе? Прочите себя на эту роль?       Гарри рассмеялся.       — Ты выражаешься как английский лорд из дворца этой церемонной королевы Виктории. Считаешь меня совсем уж нескромным. Как насчёт Вуда? Красивый, умный, воспитанный. Семья, опять же. Тебе он понравился?       Гарри закашлялся от неожиданной горечи и так пронзил Снейпа взглядом, что ему самому послышался скрип.       — Вы хорошо себя чувствуете? — спросил Снейп нейтральным тоном, и Гарри понятия не имел, что ответить. Снейп был мастер двусмысленностей. О чём он спросил — о самочувствии Гарри или усомнился в его здравом уме — Гарри понял, что самым мудрым решением будет промолчать.       В это время они въехали на стоянку. Снейп аккуратно припарковал машину и отдал ключи. Он ничего не ответил на последние слова, и Гарри не находил себе места. За ужином он не вытерпел и вернулся к этой теме.       — Вуд учится в Оксфорде. Ты думаешь, ну, что это круто? — спросил он после нескольких более обтекаемых вопросов, на которые также не получил ответов. — И он забавный. Он здорово рассказывал про это их конструкторское бюро. И в музыке разбирается. Ты вон его хвалил, что, мол, не каждый настолько музыкально э-ру-ди-ро-ван.       Он окончательно растравил свои раны, прокручивая в голове, какие именно комплименты его профессор отвесил Оливеру.       Снейп взглянул на него выразительно.       — Мне кажется, или этот молодой человек приглянулся вам, поэтому вы невыносимо трещите о нём весь вечер?       С растущим раздражением Гарри гремел посудой. Вуд точно соответствовал всем представлениям Снейпа о правильном молодом человеке.       — Я не ем праведных птенчиков.       Гарри просто ослеп от бешеных приливов несвойственной ему ревности, притом что считал ревность чем-то глупым и недостойным. И если Нарцисса очевидно соблазняла его Снейпа, то ни сам профессор, ни Вуд не посмотрели, конечно, друг на друга с плотским подтекстом. Это была другая ревность — платонического характера. Снейп вроде как посчитал Вуда более интересным, отдал своё внимание, свои скупые эмоции и своё время. Время, которое проводил с Гарри. От этой мысли в глазах всё багровело, и Оливеру Вуду хотелось от души врезать.       — Вуд и тебя пригласил на матч. А ты согласился. Ты серьёзно хочешь пойти на футбол?       Снейп со стуком отставил тарелку и встал.       — Это уже просто смешно! — напустился он на Гарри. — Я согласился, потому что вы не оставили мне выбора. Если помните, вы дёргали меня за рукав и минут пять с жаром заверяли мистера Вуда, что мы оба, подчёркиваю, оба непременно придём на игру. После чего повернулись ко мне и воскликнули: «Мы же придём, да?» На кого, по-вашему, мы были бы похожи, если в эту минуту я сказал бы «нет»?       Гарри смутился. Он не думал, что со стороны всё выглядело именно так. Снейп тем временем продолжал холодным, ровным тоном:       — Степень же интеллекта этого молодого человека очевидна. Тратить свою жизнь на глупую игру, вытряхивающую из головы остатки мозгов, может только полный идиот. Надеюсь, на этом обсуждение всевозможных достоинств этого юноши закончено. Я терпеть не могу футбол, футболистов, равно как и тех, кто без умолку о них звенит.       Гарри опешил.       — И ты согласился пойти на матч?       — Я пойду на этот чёртов матч, потому что иногда вы напоминаете асфальтовый каток, — ответил Снейп с раздражением и ушёл к себе.       Он довёл Снейпа до белого каления. Из-за этого на душе скребли кошки, но посветлевший Гарри, с которого в один миг схлынуло всё беспокойство, упал на стул, улыбаясь. Как можно одновременно чувствовать себя несчастным и счастливым — загадка.       ___________________________       C’est le plus beau pays que j’aie jamais vu (фр.) — Это самая красивая страна, которую я когда-либо видел.       Et c’est le seul défaut que j’ai lui connu (фр.). — И это единственный её недостаток, который я узнал.