Царь горы

      Перед смертью запахи уходят последними, когда уже нет ни зрения, ни слуха, ни осязания. Они же первыми приходят. Запахи воскрешают даже мёртвые воспоминания, о которых думается с недоумением: неужели это случалось на самом деле?       Гарри ненавидел больничные запахи. Казалось, с больницами было что-то связано, но Гарри ни разу не лежал в больнице. За свою недолгую жизнь по личным нуждам он встречался с врачами раз десять, не больше. А теперь, ещё не открыв глаз и ничего не расслышав, он уже понял, что пахнет больницей.       — Юноша, очнитесь!       Кто-то хлопал его по щекам, и под носом снова завоняло смесью спирта и нашатыря.       Гарри услышал шум вокруг и ощутил твёрдые камни под спиной. Открыв глаза и щурясь от света, он увидел нависающих над ним людей. Девушка и пожилой мужчина приподнимали его за плечи.       — Мы позвонили вашим родственникам, — сказал пожилой мужчина, протягивая Гарри его бумажник. — Они подъедут через пять минут.       — Что случилось? — спросил Гарри и удивился своему слабому голосу.       — Вы упали без сознания посреди улицы.       Гарри огляделся. Он лежал на тротуаре одной из самых людных улиц Лондона. Вокруг собралась целая толпа народу. Все наперебой советовали, чем ему помочь, и Гарри удивлённо пробормотал:       — Как меня ещё за наркомана не приняли?       — Кое-кто принял, — весело ответила девушка, поддерживающая его с другой стороны, пряча флакончик с нашатырём в сумочку. — Вы не эпилептик, нет? У меня мама больна. Тоже падает, где ни попадя.       Гарри не успел ответить девушке. Раздался вой сирены, следом показался кортеж из четырёх чёрных тонированных автомобилей. Скорая расчищала путь колонне, и все очень быстро оказались на месте происшествия.       — Ого! — кто-то в толпе свистнул. Девушка с опаской отодвинулась, а пожилой мужчина крякнул.       — Не иначе сам принц, — пробормотал он под нос, поднимаясь с колен. — Важная ты шишка, сынок.       Из автомобилей посыпались люди: Сириус, Гермиона, Тонкс, охранники. Из скорой показалась с чемоданчиком мадам Помфри и санитары с носилками. Все бросились к Гарри, принимаясь его теребить и переносить на носилки.       — Да я в порядке, — вяло отбивался от них Гарри, у которого не было сил на решительные действия.       — Мистер Поттер! — раздался вежливый голос мадам Помфри.       Гарри, уже лёжа на носилках, чуть двинул рукой, затем вдохнул глубже. Ощупав карманы, он обнаружил, что где-то выронил мобильный. Повернув голову, он увидел, как люди разглядывают его эскорт, кто-то даже сфотографировал всю картину на телефон.       — Спасибо, — беззвучно шевельнул губами Гарри, поймав взгляд пожилого джентльмена. Девушка к тому времени уже исчезла.       Помфри взяла Гарри за запястье и отсчитывала пульс.       Гарри поморщился.       — И чего я грохнулся?       Мадам Помфри махнула фельдшеру. Гарри покосился на неё. Фельдшер ловким движением воткнул иглу ему в локтевую вену.       — Всё узнаем после обследования.       В больнице Гарри оказался в положении пленника. Его отвезли за город в частную клинику, где заперли в отдельной палате и пытали целой кучей медицинских аппаратов. Гарри не протестовал. Ему казалось, что теперь он походил на овощ, и не было никаких сил это изменить. С переменами было покончено. Гарри только молча кивал в ответ на бодрые предложения Сириуса, сыплющиеся из него как горох.       — Поживёшь пока у меня, — сказал Сириус. — Помфри просила понаблюдать за тобой недельку.       К его удивлению, крестник не протестовал, только кивнул.       Гарри не мог вернуться домой. Его квартира стала ему настолько ненавистна, что он велел Гермионе продать её.       Врач навещала его трижды в день. Всё остальное время он бродил по палате, разглядывая зимний парк за окном, изредка принимал посетителей и думал. Заняться ему было нечем. По утрам падал снег, и здесь, за городом, он выглядел белым и чистым. Гарри равнодушно разглядывал пейзаж, и где-то очень отдалённо, в уголке своих мыслей, думал, чем занят сейчас Северус и как он рад наконец, что избавился от Гарри Поттера. Гарри взглянул на настенный календарь и, взяв маркер, зачеркнул крестом клеточку. Наступил Новый год.       Он не хотел выходить из клиники, поэтому, не возражая, остался здесь на несколько дней. Здесь не было ничего, что напоминало бы о Северусе, и не нужно было принимать сложных решений. Гарри казалось, что ему становится лучше, но на самом деле он постепенно погружался в мутный транс, где не было места ни одной эмоции — они попросту исчезли все, и Гарри вздохнул с облегчением.       Сириуса настораживала эта чрезмерная апатия, и он даже привёз к Гарри Джинни Уизли, полагая, что эта встреча ему поможет. Джинни явилась как ранняя осень: радостная, солнечная и золотисто-рыжая, уселась на кровать и с улыбкой тарахтела о всяких пустяках, изредка смеша Гарри, смотревшего на неё с печальной мягкостью. Она действительно была весёлой, красивой и обладала на редкость лёгким характером. Гарри непременно бы обратил на неё внимание до знакомства с Северусом. Но теперь он только думал, что ему не хватало в ней глубины, серьёзности и знаний, которые уже привык черпать из Северуса, как из энциклопедии. Ему не нравились её волосы рыжего цвета, её грудь, а её легкомысленное отношение ко всему, что она видела вокруг, то смешило, то раздражало. Но Гарри, верный своей конспирации, кивал и поддакивал и даже шутил в ответ. Сириус остался доволен. По-видимому, он принял верное решение. Он съездил к Артуру и по-тихому обсудил с ним возможность этого брака.       Гарри, не подозревая об этом, продолжал поддерживать своё реноме, приближая Джинни ровно настолько, чтобы это не походило на обещания. После её ухода в палату пришла Помфри, и Гарри спросил, что она выяснила.       — Возможно, стресс. А возможно, идиопатический случай.       — Что значит «идиопатический»?       — Независимый от поражений в теле, — ответила Помфри, и Гарри фыркнул.       — То есть вы сами ни черта не знаете, что это было.       Помфри поджала губы.       — Вы в норме. Ваш крёстный настоял на полном обследовании. Если вы ничего не скрывали от меня, я не могу сказать, что стало причиной. Есть ряд заболеваний, но мы исключили их все. Тяжёлое эмоциональное потрясение могло привести к спазмам и перепаду давления, но вы сказали, что никаких потрясений не было.       — Не было, — подтвердил Гарри эхом. — Я вам, что, девчонка?       Мадам Помфри покачала головой.       — Мистер Поттер, на моей памяти было много случаев. Мужчины подвергаются стрессу не меньше женщин. Порой они ещё уязвимей.       Она помолчала.       — Сказать по правде, ваше психологическое состояние вызывает у меня больше опасений, чем физическое. Я бы посоветовала вам походить к психотерапевту.       — Чёрта с два, — буркнул Гарри, отшвырнув одеяло и поднимаясь. — Раз я здоров, я выписываюсь.       Он отмахнулся от Помфри. Нет смысла хоронить себя в больнице. Жизнь продолжалась, и в реальном мире надо было как-то жить.       Тем не менее, когда Гарри уже уходил, Помфри снова заглянула к нему.       — Подумайте, — повторила она настойчиво.       Гарри только насмешливо посмотрел на неё.       — Женщины придают слишком много значения эмоциям. Так всегда говорил мой дядя. У меня всё нормально. Такая же жизнь, как у всех.

* * *

      Прошла неделя с тех пор, как Гарри переехал в особняк на Кэмпден-Хилл. Оказалось, этот мавзолей теперь идеально подходил Гарри. На сердце будто бы образовалась скорлупа грецкого ореха, и Гарри был доволен, что больше не чувствовал ни боли, ни перепадов пульса. Ему казалось, что дом Сириуса помогал сохранить это ощущение: в особняке нельзя было жить. Можно было порхнуть по лестнице, перелететь с дивана на кресло, а потом на обеденный стул. Подписать перьевой ручкой одну бумагу за раз в кабинете, сидя за столом из красного дерева. В доме не было женщин, а Гарри и Сириус появлялись только поздней ночью, поэтому везде царила девственная чистота. Дом всегда выглядел так, словно прямо сегодня можно было въехать новым постояльцам. За неделю пребывания здесь Гарри так и не узнал, как выглядит кухня, а брошенный на спинку кресла свитер в мгновение ока испарялся и обнаруживался с утра аккуратно повешенным на плечики и вычищенным. Постель тоже была идеально заправленной без единой морщины, и Гарри казалось, что ему каждый день вносили в спальню новую кровать. Он даже устроил ночью слежку за местными слугами, которые были так вышколены, что дом казался абсолютно пустым. Холл был огромным и гулким. Гарри входил стуча подмётками по мрамору и сам становился будто из мрамора — спокойный, холодный и твёрдый.       Гарри больше не думал о Северусе. Он вычеркнул из жизни события последних месяцев, как когда-то вычеркнул воспоминания о Мадди, зная, что это единственный способ продолжать жить. Он больше не появлялся в пентхаусе и ежедневно осведомлялся у Гермионы, как движется дело с продажей квартиры. Ему думалось, что как только та квартира сгинет в толще других лондонских квартир, всё окончательно встанет на свои места.       Чтобы не оставалось времени на всякую ерунду, Гарри с головой окунулся в работу. И Сириус, и все прочие с изумлением наблюдали, как Гарри бросился в круговорот рискованных сделок и радикальных решений. Ожесточённость, с которой он работал, походила на азарт игрока. Гарри подключил Уизли к своим людям и принялся одну за другой захватывать ещё не принадлежащие синдикату зоны влияния. Он стал жёстче — Гарри нечего было терять, и его решения порой походили на самоубийственные. Однако именно благодаря тому, что для Гарри не существовало больше границ, никто не осмеливался бросить ему вызов. Мелкие банды быстро сдавались и уходили под его руководство. Гарри подкупил большую часть аппарата Корнелиуса Фаджа, чтобы синдикат самым первым узнавал обо всех изменениях в министерстве. Гарри занялся проработкой информации о следующих выборах в палату, собираясь создать и выдвинуть своего кандидата. Весь Лондон с трепетом наблюдал, как Клеркенуэльский синдикат за считанные недели подгребал под себя весь существующий бизнес, и Рита Скитер, регулярно публиковавшая сведения о преступном мире столицы, выдала заметку, где назвала происходящее «Блицкригом», а глава синдиката получил прозвище «Гитлер».       Бросив вечернюю газету на стол, Гарри повернулся к Гермионе.       — Убери её к чёрту.       — Нельзя, — с досадой ответила Гермиона. — Она Фаджем прикормлена.       — У неё тоже репутация борющейся за правду? — буркнул Гарри, вспомнив Амбридж.       — Да.       — Сделай что угодно, только пусть она заткнётся. Сил нет читать этот бред.       Когда Гермиона ушла, Гарри спустился вниз, в казино. С другой стороны, Гитлер так Гитлер. Какая ему разница? Жизнь — это тоже искусство, и здесь действовал тот же принцип: её критики на самом деле ничего не знали. Правда о Гарри была только в самом Гарри.       Ему не нужно было больше определяться, кем он является. Гарри знал, что был плохим человеком. Он принял это без гнева или отчаяния — равнодушно, как и следовало взрослому. Да, в мире существовали хорошие и добрые люди. Может, их даже было больше, чем мерзавцев. Впрочем, мерзавцы тоже по большей части считали себя хорошими. Гарри не хотел утопать в плену иллюзий и обманываться. После того как мнение общества перестало иметь для него какую бы то ни было ценность, он почувствовал себя свободней и исповедовался только перед самим собой. Он безразлично взглянул на себя в зеркало в гардеробе и понял, что очень сильно изменился с тех пор, как приехал в Лондон.       Хорошим человеком он считал Северуса, но сам Гарри не дотягивал по его стандартам. И как бы ни хотелось, он всё равно оказывался недостаточно добр или справедлив. Иногда он вспоминал о Северусе, но без былого отчаяния. Гарри знал, что всё было его виной. То, как он себя вёл, что говорил, что делал — всё было неприемлемым для Северуса. И попытки Гарри измениться к лучшему так ни к чему и не привели. Гарри автоматически делал что-то неправильное, о чём даже не задумывался. Всё-таки изменения происходили по какой-то касательной, не затрагивая основную плоскость характера. Он хотел быть другим, хотел быть достаточно чистым, чтобы не разрушить ту странную поэзию, которая досталась ему с появлением в его жизни Северуса, но не вышло.       Гарри уселся в зале. С некоторых пор ему особенно трудно стало находиться в одиночестве, и шум казино успокаивал его. Каждый день он учился размеренно дышать и не делать из случившегося мелодрамы. Ни один нормальный взрослый человек не стал бы убиваться по такому поводу. Он воспользовался бы тем же методом, что и Гарри: признал бы своё поражение и направил бы все силы на новую войну.       Но Гарри не мог забыть, что виноват. Они будто бы оба были деревьями одного вида, но Гарри вырос кривым и ущербным, а Северус был справедливым, прямым и сильным, целым. Это осознание и вина за свои поступки легли на плечи всей тяжестью, и по утрам Гарри с трудом распрямлял спину. Он с ужасом и отвращением принял то, что этот крест ему придётся нести до конца — никто не снимет его. Как будто бы можно сказать кому-то «прости», стереть этим словом прошлое и записать поверх что-нибудь новенькое и весёлое. И Гарри слабо улыбнулся: он понял, что именно это бремя, которое он теперь нёс, отобрало у него чувства — на них не оставалось сил, если он хотел продолжать идти. Теперь он завидовал тем, кто ходил в церковь и верил в бога и отпущение грехов. Так просто прийти куда-то и получить прощение, ещё и не обращаясь к тем, кого обидел. Всего-то и надо — взять откуда-то немножко всепрощающего бога, но Гарри не знал где. Может, правда, что самое великое искусство и высшее мастерство жить — научиться прощать самого себя? Но он, как ни бился, не мог этого сделать. Он не только обижал Северуса, но и сам себя лишил всякого шанса на счастье. И как же это делать — прощать себя за то, что собственными руками разрушил самое прекрасное в своей жизни? Забыть о том, что день за днём съедает ненависть к себе? Иногда Гарри отстранённо ловил себя на мысли, что хотел бы себя убить. Он знал, что никогда не сделает этого, потому что тело Мадди в его памяти всё ещё висело на крюке от люстры, но нельзя было отнести на помойку это желание, как нельзя было избавиться от своей любви. Зато Гарри наконец стал именно таким, каким ожидал его видеть Сириус: достаточно равнодушным и целеустремлённым. Его любовь и все остальные чувства ушли в глубокое подполье. Иногда Гарри слышал их слабый голос, но он больше ни на что не надеялся, поэтому голоса быстро утихали. Холодная голова позволяла ему принимать быстрые и логичные решения, а отсутствие желания жить позволило Гарри быть абсолютно свободным и выигрывать там, где это казалось невозможным.       Он с усмешкой взглянул на карточный стол. Гарри много лет отирался в различных казино и знал, что фортуна очень часто поворачивается лицом именно к тем, кому выигрыш был безразличен. Последние недели Гарри грёб деньги и власть лопатой, но ни то, ни другое ему было не нужно. Ему нужен был только Северус, и Северус — единственное, чего он не мог получить.       Неподалёку от рулетки он увидел знакомую фигуру. Светлые волосы Драко Гарри узнал тут же. С досадой он поднялся с места и хотел уйти, но передумал.       После своего выхода из больницы Гарри отправил за вещами Гермиону. Та, вернувшись, сообщила, что на его автоответчике несколько записей. В их числе были один за другим звонки от Нарциссы Малфой и от Снейпа.       Гарри силой подавил всякое волнение, вспомнив, что всё ещё не отправил Нарциссе вторую часть обещанных расписок. Снейп беспокоился и, может быть, даже решил проверить, не собирается ли Гарри теперь, после всего, прибить Драко. Он поднял руку, заставив Гермиону замолчать, и застыл, пытаясь обрести равновесие.       — Дела Снейпа меня больше не касаются.       Гарри в тот же день прошерстил кассу казино и выгреб оттуда все расписки Драко. Отослав их с курьером, Гарри не стал ни звонить, ни встречаться с Нарциссой, потому что это означало разговор о Северусе, а о Северусе он не мог говорить.       И теперь, завидев Драко в казино, Гарри настолько разозлился, что кинулся сквозь толпу, бесцеремонно расталкивая посетителей, и схватил его за локоть.       — Ты снова здесь? — рявкнул Гарри.       Вытащив Драко на улицу, он швырнул его к стене.       — Какого хера ты тут опять ошиваешься?       Драко мялся, но смотрел как-то иначе. В его глазах не было привычного апломба, и он выглядел пристыженным.       — Я… Вообще-то я тебя искал. Хотел «спасибо» сказать.       — Сказал? Теперь вали отсюда! И запомни: если я тебя увижу ещё раз в этой богадельне или любой другой, которая принадлежит мне, я тебя над входом распну, понял? Будешь висеть как предупреждение тем, кто не любит платить по счетам.       Гарри развернулся и собрался уходить, но Драко остановил его.       — Я уезжаю, — сказал он тихо. — Родители оформили мне академический отпуск и отправляют меня в Германию. Там клиника есть с каким-то новым методом лечения.       Гарри взглянул на него пытливо.       — А как же твоя учёба? Закончишь потом?       — Не знаю, — ответил Драко после паузы. — Я не очень хороший скрипач. Мне Северус сказал. А я не хочу быть каким-то там протеже. Нельзя мне играть.       Он смотрел в сторону, и Гарри увидел, что его глаза блестят. Гарри спросил растерянно:       — И что ты будешь делать?       Драко скривил губы в слабом подобии своей прежней высокомерной усмешки.       — Я не знаю.       Гарри молчал, тоже не зная, что на это ответить.       — Ну, тогда удачи тебе…       Он сказал это запнувшись, но искренне, и протянул Драко руку. Тот снова как-то криво усмехнулся и вяло пожал её в ответ.       — Слушай, — внезапно сказал ему Гарри, — по-твоему, непременно надо называться гением? Ты же как-то учился столько лет в колледже, значит, что-то ты умеешь. Если так хочешь заниматься музыкой, занимайся. Всё равно найдёшь десяток своих слушателей.       Драко фыркнул, но уже без прежней горечи. Гарри подождал, пока он не сел в машину и не исчез с территории казино.       — Надеюсь, я тебя больше тут не увижу, — пробормотал он.       Гарри испытал удовлетворение при мысли, что Драко уезжает из Лондона. Хотелось уничтожить всё, что связывало с Северусом, и на следующий день Гарри с ещё большим рвением ринулся в новый бой.       Вечером ему позвонил Дамблдор, и Гарри услышал в свой адрес вежливое одобрение и приглашение на чай. Гарри поблагодарил и приглашение отклонил. В голосе Дамблдора слышалось уважение, и Гарри решил, что старый козёл теперь побоится к нему приставать. Гарри доказал ему, что не являлся нерешительным мальчишкой. Вероятно, Дамблдор теперь сто раз подумает, прежде чем приводить свои угрозы в исполнение. Сириус об интересе Дамблдора, конечно, ничего не знал. Он только довольно хлопнул Гарри по плечу.       — Ты серьёзно решил влезть в парламент? — спросил он за ужином.       Гарри смотрел в тарелку, механически орудуя приборами. Он ответил спустя некоторое время:       — Ветераны не вечны. Они только символы. — Он вдруг вспомнил, как эти же самые слова произнёс Дамблдор, и Гарри больно кольнуло воспоминанием о том дне. — На арене нужен молодой и сильный.       Сириус нахмурился.       — Дамблдору не понравится, что ты готовишь почву под себя.       Гарри равнодушно взглянул на него.       — Дамблдор знает. Он стареет, поэтому подыскивает себе преемника, чтобы управлял его империей, когда придётся уйти из парламента. Ему нужен некто, достаточно умный и сильный, чтобы продолжать удерживать власть, и в то же время достаточно управляемый, чтобы плясать под его дудку.       Сириус недовольно покачал головой.       — Мне всё это не по душе. Ты ещё слишком молод. Дамблдор тебе не по зубам. А быть марионеткой в руках такого человека означает стать разменной фигурой. Ты понимаешь? Он не захочет тебя удерживать близко, потому что, если ты поднялся сам, значит, ты слишком опасен. Ты захватишь всё, тогда он уберёт тебя и посадит на твоё место кого-то более послушного и не такого смелого. — Сириус задумчиво добавил: — Твой отец уважал силу. Ему нравилось работать вместе с Дамблдором. А я вот никогда не рвался к власти. Деньги — это важно, но власть… Она сегодня есть, завтра — нет, а цена слишком высокая.       Гарри молчал. Он нехотя отодвинул тарелку.       — Я не собираюсь обсуждать это решение, — сказал он вдруг, подняв на Сириуса уверенный взгляд. — Я хочу свалить Дамблдора.       Гарри сам не знал, как в нём пробудилась такая ненависть к этому человеку. Всё, что произошло, до сих пор вызывало в Гарри дрожь отвращения, но ещё он помнил, что сам был Альбусом Дамблдором — в отдалённом будущем или не таком далёком прошлом. Ему казалось, что, уничтожив Дамблдора, он наконец убьёт и себя самого.       При всём своём уме и изворотливости Гарри всё равно недооценивал старика. Он не догадался, что отсутствие реакции со стороны Дамблдора отнюдь не означало его недальновидности, нерешительности или невнимания к персоне Гарри. Дамблдор уже сыграл по всем фронтам, о которых Гарри даже не подозревал и теперь направлялся прямиком в ловушку. Желая стать как можно сильнее, Гарри бросил все свои резервы на новые подвиги. Он буквально озолотил Уизли, потому что доходы с захваченных районов и улиц они делили пополам. Однако доверенных людей у них было не так много, а раздутое королевство Гарри Поттера требовало надёжных наместников. Сириус уже обратил внимание Гарри на то, что ему всё чаще приходилось отрывать верхушку синдиката от их непосредственных обязанностей и посылать их на другой конец города, чтобы усмирить очередной бунт не проникшихся серьёзностью ситуации мелких бандитов, вымогателей и не желавших платить дань скупщиков краденого, прижать к ногтю размножавшиеся, как грибы по дождю, бордели или наставить пару фингалов за своеволие одинокому гению, сумевшему вырастить на подоконнике декабрьского Лондона полкило травки.       Гарри понимал, что Сириус прав, но не мог остановиться. Ему казалось, что если он перестанет с отчаянием приговорённого к смерти с утра до ночи куда-то нестись, кому-то угрожать и с кем-то драться, он снова упадёт замертво. Было похоже, что сотня огнедышащих драконов пожирала его изнутри. Агрессия в нём росла, и Гарри, весь дрожа от ярости, искал ей выход. Он ненавидел себя с головы до ног и оттого становился ещё более безжалостным. Теперь он понимал, что значит разрушать, — он хотел бы стереть Лондон с лица земли, и это желание заставляло его продвигаться дальше на запад города. После вмешательства Гермионы газеты притихли как по мановению волшебной палочки — о синдикате больше не писали. Рита Скитер переключилась на освещение международных новостей, а Гарри занимала только одна мысль: у него остался последний самый сильный противник — Линдсен. Выкурив Линдсена из города, Гарри станет фактически единолично влиять на подпольный бизнес. И при этой мысли Гарри снова ощутил, как на него накатывает знакомое бешенство. Он вставал по утрам переполненный ненавистью и едва сдерживался, стискивая зубы, чтобы не наброситься на Сириуса, который, впрочем, не говорил больше ничего такого, что могло бы вызвать гнев. Ярость гнала Гарри вперёд — из этого неуправляемого чувства тоже можно было выжать немало. Он даже посмеялся над тем, что ещё несколько недель назад у него, казалось, не оставалось сил жить. Он уже понял, что резервы человеческого организма поистине огромны, и если не сдаваться, можно выдержать всё. Гарри убедился в этом в течение последующих нескольких дней.