Он

      Мне нравилась его безумная страсть к чтению, она его поглощала, захватывала и давила. Иногда он был апатичен к книгам, пренебрегал ими, считая, что прочел уже «все». Потом он находил иного достойного представителя литературы, и захлебывался в его авторской мысли, в его письме, в его чувствах, в его книгах и переживаниях. Он запоминал многие фразы наизусть, не стремясь к этому, просто был слишком восхищен той или иной книгой. Он окунался «врубался» в автора полностью, и плыл по течению его жизни, следуя от одной книги к другой, прерывая свое монотонное изучение одного персонажа другим, тем, кто что-то значил для ведущего для него сейчас автора. Иногда он забывал то, как восхищался той или иной книгой, как бурлила в нем страсть поделиться ей со всем миром, находя в лицах других людей лишь непонимание и легкомысленное одобрение. Но все что ему надо было, это чтобы кто-нибудь также врубился в эту книгу, понял ее, прочувствовал до мозга костей, пожил ею вместе с ним. Потому иногда он чувствовал себя одиноко. Друзей и людей, понимающих, часто заменяли ему писатели, которых он читал. Он слыл эрудированным, начитанным, умным, но никогда не считал себя таковым, потому что его безудержное любопытство могло смениться апатией и деградацией, лишь потому, что ему быстро все наскучивало. Ему наскучивали его привычки, его образ жизни, его мышление, а потому он все время менялся, был экстраординарным, невероятным, сущим безумцем. Он жил сказками и иллюзиями, он рассуждал как философ, но был практически не приспособлен к действительной реальной жизни, в которой нужно не читать и писать, чтобы кормиться, а работать. Делать те наискучнейшие наитяжелейшие для него вещи, которые он извечно обзывал «рутиной». Он не брезговал ей, иногда упивался ею, но иногда, когда он жаждал изменений, весь его оптимизм сходил на нет и все в округе становилось для него серым, промозглым, безликим. Лишь потом, спустя время, он понимал, что в этом тоже есть своя прелесть. Но это химерическая прелесть, двуликая. Денежная валюта засасывает, а ее достижение всегда казалось ему безобразным. И грустно ему становилось оттого, что в нем было безумно сильное чувство долга. Если он долго прозябал за счет других, его начинал есть червь совести, который заставлял отвлечься от своих прелестных мечтаний и обратить свой взор на ту мещанскую безликость, которой так старался избегать.       Знаете, ведь он был из тех людей, кто мог просидеть, склонившись над книгой весь день, всю ночь, и это была не одна из тех книжек дешевых романов или детективов, которые держат читателя за жабры только благодаря подогреванию интереса, нет, это были экзистенциальные, философские труды, это были дикие письма одного художника другому или дневники какого-то забытого политика. Он поглощал не все подряд, у него был свой вкус, он был избирателен, а потом все эти полученные знания плескались из него наружу. Они рвались из него как из-под крышки кипящая вода, ошпаривая каждого, кто находился достаточно близко. В такие минуты он был буквально перевозбужден. Глазища красные, от непродолжительного или полностью отсутствующего сна, лицо припухшее, лихорадочно красное, руки трясутся, в губах подрагивает сигарета. Он весь трясется. И старается-старается-старается вкратце изложить вам все интересности, которые прочитал сам, считая их безумно важными и безумно великими. Он все судорожно записывал, чтобы потом показать это вам. Он даже не просил вас это читать, гораздо интереснее ему было пересказать самому, и показать какие выводы сделал он, какие параллели нашел. Он выдавал такие подробности авторской жизни, которых не было в учебниках и энциклопедиях, разве что в биографиях, да и то немногих. Потому что он читал автобиографии, он читал книги тех людей, которыми восхищался. Он буквально был стоящим за спиной творца, когда тот по той или иной причине выводил на бумаге определенные символы. Он вслушивался в каждую строчку, в каждую букву, и если ему встречалось что-то, чего он не знал, то это только было положительным опытом узнать что-то новое. Он тратил столько часов на собирание этой информации не понимая, зачем она ему нужна и куда ее деть, он знал столько слов, фактов, столько всевозможной интересной дряни, что ему не терпелось поделиться ей с миром. И поэтому конечно, ему хотелось написать свою книгу.       Вот только он не знал, что положить в нее.