Часовые стрелки

      Дождевые капли продолжали впитываться в ткань широкого капюшона, накинутого на голову, делая его если не физически, то по ощущениям все более давящим. В темноте сомкнутых век дождь был представляем еще более живо, чем с открытыми глазами: скрип подошв о почерневшую от воды плитку, словно прилипающие к асфальту шины многочисленных машин, хаос суетящихся в ветре листьев - все это было дождем. В заполонившем пространстве шорохе чужой голос прозвучал бы слишком резкой нотой, и потому его заботливо, в угоду устоявшейся атмосфере, размазало по всеобщему шуму ворчание мотора останавливающегося автобуса.       Она все же открыла глаза, поняв, что ощущение чужого присутствия не проходит, и невнятное беспокойство охватило ее.       - Прости? - она виновато улыбнулась, не узнавая того, кто к ней обратился. - А ты... кто?       Собственные слова вдруг отдались ознобовым пузырем в груди, словно она сама слышала их со стороны. Теперь уже не хотелось игнорировать навязчивого прохожего, она испугалась, что он уйдет.       - Прости, - быстро повторила она, не дав ответить, и улыбка в этот раз вышла растерянной и пустой. - Ты ведь, наверно, знаешь, и кто я?       Дождевые капли продолжали неприятно барабанить по взлохмаченным волосам, которые, словно лапы ленивого чудовища раскинулись на моей голове. Даже если бы в моей прихожей стоял зонт, я бы всё равно не стал его брать. «Глупые учатся на своих ошибках, умные – на ошибках чужих», - раскатом повторялись слова из просмотренного ночью фильма. Неважно, насколько умным или глупым был я, неважно, сколько книг и кинопроизведений жадно поглотило и впитало моё сознание, – это не научит меня быть умным, это не сделает меня глупым, это не покажет мне, кто я на самом деле. Создаём мы себя, или нас создают окружающие? Даже если бы я вырос на необитаемом острове, был бы я таким, каким являюсь? Что за вопрос, конечно, я был бы другим человеком. Не адаптированным к социальной среде. Не имеющим понятия, как поступить и ответить, когда жизнь и собеседник припрёт тебя к стенке. А разве сейчас я не такой? Моменты уверенности сменяются глубокими сомнениями и вопросами, страшным ощущением быстро истекающего времени. Словно боясь опоздать на уходящий поезд, я судорожно, блуждая впотьмах, пытаюсь найти свой путь. Найти того, для кого предназначалось бы это ускользающее время.       Найти и остаться верным себе. Не окунуться в омут самодовольства и эгоизма, отравляя души тех, кого так долго искал. Эта очень тонкая грань становится ощутимо различимой лишь тогда, когда ты вновь остаёшься один на вокзале жизни и вновь начинаешь искать уходящий железнодорожный состав. Может быть, я зря всё это делаю, к чему всё это приведёт? Но если не попробуешь, не поймешь. И если попробуешь, ты всё равно останешься тем же, вернёшься к началу. Добавятся лишь новые отпечатки злого времени (нет, не злого, время безразлично ко всему). Так что, стоит мне окрикнуть её? Стоит ли вновь перейти в бег? Ответа на этот вопрос не существовало. После страшной тишины, длящейся вечность, раздался голос. Словно капли дождя, приятно барабанящие по растрёпанной голове. «Нам конец? – Нет, мы ещё и не начали», - раздались последние слова просмотренного ночью фильма…       - Не знаю. Но постараюсь узнать, - растерянно ответил я.       Всегда сложно начинать что-то новое. Даже если хочешь, даже если настраивался на перемены, когда они наступают, ты сперва испытываешь сопротивление, натыкаясь на невидимую преграду. И только от тебя зависит, вбежишь ли ты в нее с размаху или она сдвинет тебя, прорвешь ли ты пленку или отлетишь назад. Мечтая о будущем, ты начинаешь обдумывать каждый свой шаг и в итоге в любом случае проигрываешь своему идеалу, что поставил целью. «Я не хочу ничего терять», - шепот, грызущий мозг похлеще грубой дрели визга. И ты продолжаешь стоять на месте, отпуская на воздух минуту за минутой, боясь потерять то, что имеешь. «Я не сотворю себе кумира», - обещаешь ты и заглядываешься на витрины, лениво оставляешь чаевые в ресторане и смотришь одно и то же шоу каждый вечер.       Она бы хотела не думать о том, чем является все окружающее, – чужой фантазией или ее собственной, миром, в котором она родилась или в который ее забросили неведомые силы. Если бы можно было просто ни о чем не думать, она выбрала бы застыть в дрожащем желе на полушаге в то будущее, которое она хотела бы иметь, но неспособна. Но ее снова тянут куда-то, и остается только повиноваться чужой руке. Потому что ты никогда ничего не познаешь сам, не строй иллюзий. Ты видишь, слышишь и знаешь потому лишь, что вокруг тебя существует ожившая картина готовых показать тебе свое естество личностей. Тайное всегда становится явным, и тебе рано или поздно раскроется даже то, что ты никогда не пожелал бы узнать по своей воле.       Тебе все вольют, разомкнув ложкой сжатые губы и не подпихнув под подбородок платка, и тебе, увы, придется сглотнуть, а, попробовав, все чаще пить, чем отказываться от предложенного. Ибо как, не узнав, ты не поймешь, нужно ли было тебе это знать. Не заполнив себя, никогда не освободишься от того, что представляешь собой.       «Как ты можешь судить об этом? Ты ведь даже не помнишь, пробовала ли…». Если бы она услышала то, что сказало ее подсознание, она бы закричала. Его ответ сперва разозлил ее, заставив глубоко и дрожащее вздохнуть. Она снова пожалела, что он здесь. Почувствовав порыв резко развернуться и уйти прочь, она вдруг поняла, что просто не дышит. И в наступившем на мгновение вакууме наконец расслышала саму себя.       «…сдвинуться с места».       Она покатала на языке холодное как дождь разочарование и выдохнула в руки, которые замерзли сразу же, как только она достала их из глубоких карманов. Если она хочет вспомнить, если хочет понять, она должна порвать эту налипшую пленку. Пока жив, не теряй надежды, так ведь?       Она пожала плечами. То ли ему, то ли себе.       - Давай… начнем?       Прогулка по тонкому льду. Желание стать частью чего-то живого и горький стыд, прячущийся за наигранно спокойными диалогами. Человек полон противоречий и противоборствующих сторон. Вот и сейчас, с одной стороны, мне так хочется примкнуть к чему-то, открыться, показать, что я такое, стараясь не скрывать ничего. С другой стороны, мне стыдно, стыдно врываться куда-то, словно опоздавший на симфонический концерт, когда выбиваешь дверь, нарушая точный ритм отлаженных инструментов. И виновато смотришь на музыкантов, которым приходится вновь подкручивать свои орудия поэзии, подстраиваясь уже под твоё присутствие и твой ритм сердца. Но что поделать. Сколько ты не борись с эгоизмом, человек не может остаться один, пока в нём еще теплится надежда. И чувство стыда уходит, подминаемое этой сладкой надеждой, глупой и иррациональной – как и всё человеческое. Ты дышишь, живешь, ты ещё не умер. В наушниках, повисших на шее, гремит злой и надсадный «метал», так и поддевающий тебя забыть обо всём плохом, быть настойчивым.       «Дилемма дикобразов» - этот термин я услышал в одном аниме, несколько лет назад. Колючие существа не смогут существовать бок о бок, неважно, как бы одиноки они ни были, как ни велико было бы их желание. Дикобраз ли я? Если так, то мне приходится своими руками срывать колючки, притуплять и ежедневно подрезать их, потакая своим желаниям, потакая движению жизни.       Вот и опять, срубив ненавистные колючки, успевшие порядком отрасти, я вновь вношу энтропию в этот чётко спланированный и выстроенный мир. Терзаю себя, терзаю других. Приношу дискомфорт окружающему пространству. Но что поделать. Пока ты истекаешь кровью, ты жив. Были моменты, когда и я застывал, покрываясь толстой оболочкой равнодушия и безразличия, оболочкой, подогреваемой своим эго. Но как глубоко ни прячься, животные инстинкты вытащат тебя из твоего удобного места, заставят идти туда, куда в здравом уме не отправился бы. Хорошо, ты сделал это, что дальше? Никто не знает. Но постарайся не напортачить в одном – не причиняй никому боли. Будь благоразумен. Если уж сбрил колючки, не отпускай их снова. Помни о последствиях. Помни о том, что это не сказка, не новелла и не эпос. Ладно, довольно этого. Просто будь собой и не забывай о том, что таится в тебе.       Единственное, чего стоит бояться в этом мире, – смерть. Но вот незадача – после этого ты, каков ты есть, перестанешь бояться и чувствовать что-либо. Единственное, что мы можем потерять, – время. И оно не должно просыпаться сквозь пальцы.       Счастливо выдохнув, я виновато улыбнулся, словно извиняясь за ночной звонок, разбудивший собеседника.       - Начнём, – повторил я. – Ведь это самое сложное в человеке.       Вновь улыбнувшись, на этот раз теплее, я медленно протянул руку в приветствии. Из опущенного наушника продолжала урчать бас-гитара, словно подбадривая мои действия.       «Начнём…» - эхом отозвалось в моём сознании.       Времени много. Не тогда, когда сходишь с ума от ожидания, и не в моменты грусти, когда минуты тянутся как патока. Времени много, потому что оно разное, потому что может принадлежать разным людям. Его можно делить с кем-то или оставить все себе. Ты отрезаешь от него мгновения, и, только на вкус попробовав, понимаешь, каким боком повернулся к тебе сегодня этот торт. Рад ты или опечален, зол или добродушен, - только чувствуя что-то, ты двигаешься по нему вперед.       Время есть всегда. Не потому, что оно, как бытие, вечно (или бытие и есть само время?). А потому, что то самое, нужное, время, даже если и поздно, оно обязательно наступит, если должно.       На самом деле, время по-настоящему идет в те минуты, когда ты обращаешь на него внимание. Пуская кого-то в свой круг, ты пускаешь его в свое время, чтобы вместе сдвинуть с места механизм (историю) ваших общих часов.       - Что ж, - она пожала протянутую руку и, не отпуская, чуть склонила голову к плечу. Хоть и добродушно, но ухмыльнулась. - Теперь мы часовые стрелки.       Забавно, как обычное рукопожатие может обрушить на тебя такую лавину эмоций. Тепло и свет, бесконечные мириады звёзд и планет: но ты появился именно здесь, в этой системе, на этой планете у этой тёплой звезды. Ты появился в тот момент, когда оказался нужен. Странствуя в потоке времени, ты наконец-то пришел туда, куда и должен.       О, драгоценное время, бесценный человеческий ресурс. Такое двуличное вещество, горькое в одиночестве, сладкое и незабываемое вместе. Часовые стрелки неутомимо идущего механизма. Грязного и ржавого, запутавшегося в политических связях и дипломатии, цинично постаревшего и быстро взрослеющего. Плевать, плевать на этот механизм, главное, что именно мы, стрелки, идём в этот момент. Именно этот момент. Боже, как много я хочу показать, как много хочу узнать. Я хочу идти по циферблату, смотря удивительные вещи с тем, кому они кажутся удивительными. Слушать изящество и энергию с тем, кто слышит изящество и энергию. Познавать мир не так, как раньше, пропуская всё только сквозь свою призму, но и сквозь призму другого существа. Свет, преломляясь сквозь две разные, но такие схожие по очертаниям призмы даст новый оттенок, который невозможно получить, используя эти призмы по отдельности.       Тёплое рукопожатие как назло ускорило течение времени, превратив часы в минуты. Но плевать. Теперь уже плевать, это время не потрачено впустую. И больше таковым не будет.       - Мы часовые стрелки, – повторил я мягким шепотом. – И этот циферблат принадлежит нам.       Она хлопнула в ладони прямо перед его носом, брызнув во все стороны дождевой водой, словно кинув гальку и нарушив спокойное течение. Лопнул невидимый целлофан, и звуки улицы разом стали громкими и четко различимыми. Люди наконец двинулись из автобуса, и встречный поток смешал краски плащей-зонтов-лиц.       Ее слегка толкнул один из спешащих. Будто хотел, чтобы она обратила внимание на мир и происходящее вокруг нее, вернуть ее в настоящее. Она отступила на шаг, угодив в лужу, и в кроссовок протекла вода, но она не заметила этого.       Открывшись кому-то, чувствуешь опустошение. Но если ты намерен слышать другого, то скоро будешь полон снова.       Моргнув и улыбнувшись от резкого хлопка, я чуть отстранился, но заметив, как она оступилась в лужу, всё так же улыбаясь, я сам наступил в эту лужу, встав прямо напротив неё. Вытянув ладонь, поймав несколько дождевых капель, я соединил наши ладони вместе.       - Я так хочу показать тебе много чудесных вещей, семпай. Я хочу вновь вспомнить их вкус, вспомнить, что чувствовал. Смотреть на вещи вместе – это чудесно. Не знаю, почему, но должно быть именно так. Слушать одни и те же звуки, смотреть одну и ту же картинку. Идти и дышать одним воздухом. Заново открывать для себя забытое и видеть то, что никогда не замечал. Я не думал, что смогу так говорить, семпай. Я думал, что уже никогда не смогу так говорить. Но я ошибался.       Продолжая держать ладони вместе, я говорил и говорил, не замечая холодную сырость воды и назойливые порывы ветра. Всё это уже не имело никакого значения. Я заново открывал то, что должен открыть, и делал это уже не один.