Ленты в волосах

Ал поет по дороге домой. Рассекает веткой луговую траву, пинает камушки — те рассыпаются в крупную песчаную крошку. Думает, отчего весной так громко чирикают качурки. Песню он услышал как-то в Речном Городке, еще когда был громоздким и неуклюжим мальчишкой-доспехом, непременно нагревающимся в свете яркого солнца. Услышал на карнавале, проводящемся обязательно весной, обязательно на берегу, от бородатого мужичка с инструментом, вяло напоминающим виолончель и гитару одновременно. Слова были такие, дескать, когда возвратишься на родину, не печалься по дальним краям, а пей хмельное вино и танцуй мазурку. — Как танцевать мазурку? — Спросил Альфонс непонятно у кого, скорее всего, у брата, хотя тот был занят: разглядывал причудливые ракушки на ближайшем прилавке. Таких в Ризенбурге не было. — Так я покажу! — Ответила девушка в свободном синем платье и лентами в русых волосах: бледно-бледно-голубыми и ярко-розовыми. Ал знал, что девушку звали Алина, что ее отец был птицеловом и деревенским фотографом, а мать продавала черешни на рынке. Бородатый мужичок задал рваный ритм, Ал подумал, дескать, и захотелось же такой девочке, как Алина, танцевать с неуклюжим доспехом мазурку. А мазурка, как оказалось, танец легкий, довольно милый: такой, чтобы у Алины и прочих девочек развивались ленточки в волосах при прыжках и подскоках. Эдвард смеялся слегка издевательски и громко, Алина смеялась добро и мило, говорила сквозь смех, что Ал не самый плохой танцор, что отец ее даже не понимает, куда ставить ноги и вовсе не имеет чувства ритма. Руками касалась острых плеч доспеха, хоть Ал не чувствовал. Зато ему было радостно. Тем временем на берег спускался вечер, берег чуть пустел, шум фестиваля утихал, и палатки с сувенирами сворачивались. — Завтра мы уезжаем, — Сообщил Ал Алине и, если бы мог, он бы грустно улыбнулся. Ему, честно говоря, хотелось протянуть руку и потрогать русую голову, нагретую весенним солнцем. А почему — было непонятно. — Далеко? — Думаю, что да. — Отец тоже ездит далеко, охотясь за птицами. Аж за кукурузные поля, до Березовой рощи. Иногда он берет меня с собой. Может, мы когда-нибудь встретимся, — Она пожала плечами, и ленты в ее волосах качнулись. — А может, когда-нибудь в деревне появится телефон, и ты сможешь мне позвонить. Рассказать про свои путешествия. Про то, что происходит за пределами Березовой рощи. — Конечно! — В голосе Альфонса звучал смех. Он как бы в задумчивости почесал металлический затылок, хотя делать это было вовсе не обязательно. — Не грусти, Алина. У тебя очень красивые ленты в волосах, девушке с такими красивыми лентами грустить не надо! Такой глупый-глупый комплимент, но Алине, видимо, других слышать не приходилось, и потому она чуть смутилась. Позже, когда пыльная дорога вела братьев через бесконечные кукурузные поля, а рассвет дребезжал на горизонте, Эдвард стукнул кулаком Альфонса в плечо, словно по традиции, и захихикал: — Влюбился, герой? — Ч-что?! — Воскликнул Альфонс и аж остановился. Хотя он был искренен перед собой, Эдвард любил бить в лоб. — В-в смысле? У нее очень милое лицо и… красивое платье, и… — И? — Наверное, я бы… — Он чуть усмехнулся, утыкаясь взглядом в прогретую солнцем тропинку. — Хотел дарить ей цветы, держать за руку, танцевать с ней на праздниках. Что-то такое. Разве есть в этом что-то плохое? Разве только то, что это глупо, пока я в этом теле. Эдвард улыбнулся хитро-хитро, пытаясь заглянуть брату в глаза. — Юный романтик растет, я смотрю. Вернем тебе тело, нарвешь ромашек в поле, приедешь сюда снова. — Я думаю, это уже не будет иметь смысла. — И то верно, — пожал плечами Эдвард, поднял с земли чемодан и пошел вперед. — Забудешь через недельку-другую. — Махнул он рукой. Как-то так и случилось. Имя Алина и вид бледно-голубых и ярко-розовых ленточек отпечатались где-то в душе. А остальное растворилось, словно капельки росы с приходом полудня. Когда тебе четырнадцать, привычные горизонты сходят со своих панорам из-за малейшей чепухи. Хорошо, что это вовсе не навсегда. Просто с этого момента зацветают юные ромашки, блестят под солнышком и набираются сил. Пусть у Ала и не было возможности ухаживать за ними. *** Ал поет по дороге домой. Он не помнит, откуда он знает эту песню, да и слова-то не особо помнит. Луг цветет — усеян бело-желтыми ромашками. У учителя Идзуми аллергия на пыльцу и потому она чуть хворает — лежит дома, закрыв магазин, с Альфонсом не занимается. Тот ходит на берег, играет с мальчишками в догонялки, слушает истории и небылицы: у кого-то шаровая молния в дом залетела, у кого-то хорь поцапал цыплят, приютился в уголке и не выходит. И так далее. — Какая знакомая песня! — Ал оборачивается. Девушка довольно взрослая, а в волосах — ленты. Светло-голубые и ярко-розовые. И как он ее не заметил? — Правда? Она не из моих краев. — Потому что из моих! — А вы, наверное, издалека. — Ближе к северу, там, за Березовой Рощей есть Речной Городок. Хотя деревня, — и смеется. — Наверное, чудесное место!