До завтра

Ойкава думает, что он гений. Даже будучи в девяти цепях. Будто он ключевой игрок. Его грязный разум великолепен. Он единственный, в кого люди верят; таких как он нет, так что он самодовольно проповедует со своей кафедры. Никто не способен видеть сквозь его паутину лжи. Еще несколько раз он будет уверен, что его суперстереосистема снесёт всем мозги. Без всяких намёков вглядывается в мелькающие лица, щенячья растерянность заставляет отвлечься на звуки. Он думает, что все мы сорвемся с каната и тогда, в переломный момент, когда все пройдет, лицо его будет непоколебимым, как у статуи. Прекрасно было представлять себя бумажной птицей, видеть закрытые глаза. Для него облака были и есть юными, а под ними маяк, к которому путь всегда открыт. Ойкава был розой, годами стоящей в хрустальной вазе. Такая же была его любовь — хрустальной чистоты, прочная. Можно было ломать всё по сто раз, но Тоору улыбался всегда. Потому что можно было. Он находил смысл, будучи полный сомнений. Воду в вазе меняли каждый день. Но в эту воду так же с каждым днем подливали что-то, что отравляло её. Он окружал людей шумом. Каждого. Это считалось защитой и это видели и знали все, потому что Ойкава привлекал каждого. Жалко, но прекрасно. Иваизуми говорит, что Тоору слишком крут, чтоб знать его. Выделывается. Тоору считает это слишком крутым для того, кто проводит с ним всю жизнь и, наверное, проведет столько же. Иваизуми кажется, что Ойкава иногда пьян, чтобы слышать, что он, Хаджиме, говорит. Ойкава возвращается домой под вечер и Иваизуми не интересуется, где тот был, потому что лежать на кровати и читать книгу интересней. Тоору никак на такое не реагирует, но он ведь прилипала: все надо вынюхать, знать. Он всё же сообщает о том, что встретил в спортивном магазине Кагеяму. Того надоедливого и глупого кохая, ну ты же помнишь его, Ива-чан? Он даже не изменился, говорит Тоору, пока снимает кеды, бросает их у кровати. Шатен поглядывает на Хаджиме, продолжает свой рассказ, который не интересен ни брюнету, ни Тоору. Однако эти наивные попытки, которые пожирает глубокое разочарование и тяжесть под ребром, не оставляют и он даже улыбается. Делает вид, что злится, как лет пять назад, когда он с маниакальной раздражительностью пытался быть выше Тобио, уже зная, что тот выиграл. Он делает это для того, чтоб хоть как-то заинтересовать, да хоть даже взбесить, надоесть. Ойкава знает, что это бесполезно и ему это не нужно, Иваизуми — тоже. Брюнет неоднозначно отвечает короткой фразой, еще одной, вроде той, что он когда-то говорит Ойкаве на разминке, когда удавалось о чем-то быстро переговориться. Шатен снимает с себя носки и джинсы вместе с верхней одеждой, теперь в одних трусах щеголяя по комнате. Одежда мешающимися комками валяется на полу. В их однокомнатной квартире пол с подогревом, окно открыто. Но тепло все равно. Он ложится на спину Иваизуми всем телом, обхватывая того руками и ногами, не обращая внимания на то, что грубая ткань его одежды впивается и неприятно скользит по коже Тоору. Ойкаве все равно, он и так чувствует тепло через одежду. Грубые и покусанные губы скользят по уху, приподнимаются, нашептывают. Целуют и сразу становятся влажными, мягкими, горячими. С мочки капает слюна, стекая уже по шее. Слышится раздраженный вздох. Пальцы вплетаются в тёмные иголки волос, ворошат их, стискивают, чтоб почувствовать кожей мягкость и шелковистость. Ойкава боится, что его оттолкнут. Потому что кажется, что оттолкнут. Это не будет больней всего, давно уже нет. Просто он в очередной раз почувствует, что всё кончено. Ойкава еще с минуту вылизывет тёплое ухо, покрывая его слюной, причмокивая в тишине комнаты. Его рука вцепляется в книгу, которую Ива-чан так крепко держит, наверное даже и не читает. Книга летит на пол, а рука, что держала ее так крепко, теперь царапает чужую руку, которая раздирает кожу на его, Хаджиме, руке. Когда Ива переворачивается на спину, он не смотрит в глаза Ойкавы. Ойкава это замечает, но делает вид, что ему всё равно. Они вгрызаются друг в друга, передавая множества слов через глубокий поцелуй, столкновением языков. Две плоти, казалось, вечность сплетаются и расплетаются, бьются друг об друга, скользят, рты наполняются слюнями, воздухом, влагой, которую они смешивают и сглатывают. Они оба знают, что это ни к чему. Глупо пытаться воссоздать ярость и страсть, вместо которых на самом деле сожаление и жалость с горечью. Иваизуми отталкивает Ойкаву первый, но тот высовывает язык и успевает притянуться вновь, завладев ртом брюнета всего на пару секунд, бешено вылизывает подбородок, целует его. Надломано выдыхает куда-то в еле смуглую кожу, успокаиваясь. Ойкава знал, что если чай остывает, то можно расслабиться. Так они оба негласно и сделали. Они не знали, когда это началось и никогда не обсуждали случившееся. Их уста полны прикрытой лжи, уходя, они отворачиваются друг от друга. Все что хотелось — же достигнуто и непонятно, где тот край, приводящий к нормальному завершению. Их проклинают остаться. Они засыпают вместе, тесно прижимаясь голыми телами друг к другу, полностью укрытые одеялом. Ойкава со всей силы своей души окутывает брюнета, цепляясь за каждый кусок его кожи, перенасыщается теплом, потому что нет ничего жарче. Иваизуми же просто позволяет, терпит невыносимый жар, про себя пыхтит и хочет треснуть. Он засыпает после того, как слышит выравненное и спокойное дыхание Ойкавы. Ему кажется, что даже в собственных снах Тоору всех заебал. Он засыпает после того, как укладывает руку на талию шатена. Так легче. Ойкава любит смотреть на то, как расцветают цветы и сталкиваются поезда. Но цветы не распускаются там, где нет дождей. Он стоит на широкой и обширной площадке, перед ним — команда, позади них — надежда команды. Они смотрят на него с уверенностью, поддержкой. Не помнит, как подкидывает мяч, игра идет стремительно. Ойкава не знает против какой команды они играют, мяч просто отлетает и возвращается на их сторону и так тысячу раз, в коротких перерывах которых он отвлекается на прямую спину. Иваизуми стоит и не двигается, кажется, что он и вовсе прозрачный. Тоору не может остановится: мяч перелетает с одного конца поля на другое, приходится отбивать и отбивать, пока ладони не начинают гореть, а мышцы не сводит. Ойкава оседает на кровати и озирается по сторонам. На душе мерзко и пусто, мерзко и пусто потому, что ему приснился такой сон. Мерзко и пусто еще потому, что он проснулся опять без Иваизуми. Одежда, раннее раскиданная на полу теперь аккуратной стопкой была сложена на стуле. Шатен встает с кровати и, не накинув на себя даже халат, подходит к окну. Широко раздвигает шторы, с неприязней оглядывает серый город под его окнами. Когда-то они приехали в этот город в изношенных ботинках, с глазами полными азарта. Он вспоминает те дни, когда прощался с командой, с парнями, которые наполняли его жизнь юношеской дуростью и радостью, от которой он ловил удовольствие. И дикий смех был смыслом всей жизни. Но не до тех пор, пока глаза впереди потускнели. Не ясно, когда все пошло не так. Они поедут медленнее, за поворот надеясь, что все изменится. Оставалось только желать то, что будет завтра. Но уповать на грядущее не было никаких сил и смысла. Он никогда не думал, что хорошее не повторяется. Ойкава захлопывает окно. Он пьет кофе, жарит яйца и попутно слушает телевизор. Завязки болтаются на полах халата, неприятно ударяются об ноги во время движения. Яичница выходит подгоревшей, а кофе — слишком горьким. На протяжении всего дня Тоору успевает позвонить Куними и Матсукаве. Прежде чем сделать каждый из звонков, он долго собирается с духом, борясь со своим страхом и умирает, услышав чужие голоса, когда-то казавшиеся ему родными. Ойкава умирает со стыда и от своей ничтожности, потому что никто не ждал его звонка, Матсукава так вообще удивляется и секунды четыре молчит, как только слышит голос Ойкавы. Они говорят ни о чем: Ойкава задает тупые вопросы, пытается шутить. Ему кажется, что даже через телефонную связь они знают, что он сейчас жалкий. Он решает больше никому не звонить. Остаток дня он проводит за размышлением о том, как сложилась жизнь у каждого из команды. На душе становится гадко уже в который раз. Тоору любил всё. Ива-чан должен вернуться с работы к девяти. Ойкава застилает кровать и проветривает комнату, потому что Хаджиме не любит беспорядок. Тоору любит тумаки брюнета. На середине дня решено прибрать комнату, пускай она и убрана. Просто скучно. На всю комнату играет радио какой-то неизвестной станции. Ойкава решает утопить мешающиеся мысли, с каждым днем убивающие с новой силой, запоздало подпевая почти знакомым песням. В память нехотя врезаются звонки бывшим друзьям, которые теперь уже кажутся просто знакомыми, оттого тоже неуютно и сыро где-то под рёбрами. Ему, кроме как Иваизуми, больше некому позвонить. Ойкава ничего не хочет, не стремится к чему-то. Даже мысль о том, чтоб просто поиграть в волейбол, не кажется ему такой хорошей. Потому что не с кем. Можно было бы покидать с Ивой мяч, но тот вряд ли согласится, сославшись на усталость или занятость. Хаджиме предпочтет тихий и спокойный вечер, книгу или просмотр телевизора, но никак не перемахнуться мячом. Тоору задумывается и убирается так, что потом ничего не найти. Становится так невыносимо скучно, что он вытаскивает вещи из шкафа, с равнодушием сметает с полок всякую хрень которая громко валится на пол. Шторы сдернуты, одеяло летит на пол. Музыка продолжает играть. Она продолжает играть на всю даже тогда, когда Ойкава возвращается домой с блоком сигарет, весь промокший под дождем. Он курил всего лишь один раз в своей жизни, так, ради интереса. Теперь вспоминает, как после удачной фотосъемки его увели отмечать; какой-то закрытый клуб с горой алкоголя, кальяна и шумная компания. Тогда он посчитал своих сокомандников жалкими, потому что так хорошо время он еще не проводил. Потом ошибся. А сейчас думает, что нужно и необходимо, что способов избавиться от гнёта внутри себя нет, словно это на самом деле что-то даст. На первой сигарете он кашляет, шмыгает носом и весь красный жмурится, вспоминая, как курить так, чтоб зашло. На второй сигарете он лежит на диване, медленно, со знанием дела, выпускает дым изо рта и смотрит в потолок. Начинает играть какая-то песня, которую он не знает, но она кажется ему весёлой и он даже думает, что на миг стало все хорошо, что всё как обычно. Будто он вернулся в ту беззаботность года на три-четыре назад. Даже этот страшный беспорядок среди которого он сейчас находится, кажется ему счастливым хаосом. Так начинается вечер. Проходит время, за которым он игнорирует озлобленных соседей, которые свирепо стучат в дверь, крича о том, чтоб этот засранец сделал потише. Он делает громче. В комнату врывается дождь из открытого окна, мелкими каплями тушит сигарету и шатен начинает ненавидеть это большое окно на всю квартиру. Через час электричество в квартире перестает работать, чему Ойкава удивляется всего на несколько секунд, уже позже догадываясь, что соседи мстят. Или как там. Но он ничего не предпринимает, продолжая прокуривать квартиру, лежа на кровати. Иваизуми возвращается через час после того, как отключают электричество. Ойкава неподвижен и весь полон интриги, глаза его сияют. Страшно. Сигарета в руке. — Что это, блядь, такое? Сначала его взгляд растерянно оглядывает комнату, наверное, это последнее, что в своей жизни хотел бы видеть брюнет, потому как даже не знает как на такое реагировать. — Привет, Ива-чан, я скуч… Иваизуми пытается включить свет, кулаком долбит по включателю и не дает договорить шатену, оттянув галстук, ударяет того по лицу. Тоору, вполне себе ожидавший такого приема, но не ожидавший такой силы, переворачивается на бок, даже не хватаясь за больную щёку. Сигарета лежит на полу в небольшой луже, уже потухшая. Кто-то из соседей вызывает полицию, потому что крики Иваизуми и грохот в квартире слышен даже с последних этажей, соседних стен. Электричество появляется тогда, когда Ойкава сплевывает на пол кровь изо рта, проверяет языком полость рта, не выбиты ли зубы. Это длилось всего полчаса, пока Ойкава молча и заслуженно принимал свою судьбу. Брюнет бил туда, где можно было получить меньше всего повреждений, но бил так, что можно запомнить на всю жизнь и взять за основу, не забывать. Он остается минут на десять один, пока Ива уходит разбираться с полицией; его пиджак и галстук брошены на полу. Ойкава успевает подумать о том, какой кретин и что сейчас даже не хреново, потому что Иваизуми выпустил пар. Хоть какая-то реакция на него. Но он боится того, что по приходу брюнет опять замолчит, а доводить вновь того нет желания. Когда Иваизуми возвращается, он ничего не говорит, молча и напряженно подбирая с пола всё говно, что Тоору тут натворил. Ойкава же сидит на кровати, прижав колени к груди, наблюдает за Хаджиме, подпитывая себя ядовитой виной. — Я сегодня звонил Матсукаве и Куними и, кажется, они больше не считают нас друзьями, — шатен выдавливает из себя улыбку, которая тут никак не поможет, потому что сейчас не имеет значение. Знает, что Иваизуми плевать на них. Потому что им двоим никто не нужен. Брюнет сам так решил. Это греет, думает Ойкава, уже улыбаясь так, как велит душа — полноценно и чуть радостней. Они курят вместе на кухне, Иваизуми — устало, потерянно, раздраженно, спокойно, Ойкава — тихо и немного улыбчиво. Радио теперь стоит на холодильнике и выпускает опять же незнакомые песни, которые играют вместо разговоров. Множество песен проносится сквозь их уши, заполняя пустоту и безмолвность вечера. За вечер удается сказать гораздо больше, пока они молчат. Можно нести глупость и слушать чужую чушь. Трудно целоваться и обниматься, вместе теряя рассудок на пару недель. Или изливать душу теперь уже менее пессимистичной улыбке. Все замедляется в потоке необратимости. — Мне нравится как ты выглядишь, когда я спорю с тобой. Ойкава тушит сигарету об блюдце, которое лежит между ними. — Почему ты закурил? Иваизуми затягивается быстро и отворачивает голову к окну, морщит брови. — Как твои дела на работе? Ойкава разглядывает белоснежную рубашку и рукава, закатанные по колоть. — Я думал, что когда вырасту, ты не будешь воспринимать слухи обо мне, что я наполовину не так плох, как говорят. Ойкава берётся еще за одну сигарету, не сразу затягиваясь, дает себе время разглядеть Хаджиме. — Раз уж купил сигареты, купил бы сразу нормальные. Брюнет ворчит и тоже тянется за сигаретой. Блок лежит под столом. — Я не разбираюсь в этом. Однажды он хочет сказать Иваизуми о том случае, когда его пригласили на вечеринку по случаю удачной фотосесии, но осекается, думая, что окончательно упадёт в глазах брюнета. Иваизуми видел его любым, он и знает его как никого другого, но никогда бы не подумал, наверное, что Ойкава, — надежда волейбольной команды, искуситель дамских сердец, будет наслаждаться пьяным угаром и выкуривать по пять-шесть сигарет за час в каком-то клубе. Ойкава и сам себе не верит, не верит в себя уже давно. Даже потеряв всякое уважение к себе не сказал бы. — Позже я постираю твою рубашку. Нельзя сказать, что он испил жизнь до дна. Испробовать все, но не быть собой. Иваизуми считает, что надо быть собой или вообще никем, но к Ойкаве это не относится. Тоору знал, что в конце концов Хаджиме устанет от него и они будут делать вид, что этого не произошло. Ойкаве больше некуда идти, да и не хочется, потому что его место здесь, даже если уже ничего нет и Ива делает смирительные одолжения каждый день. Можно было бы уйти навсегда, куда-нибудь далеко уехать, однако врожденная наглость не давала сделать ему этого. Даже стыдно не было, как бы себя не винил. Можно было бы и правда уехать, только вот… Иваизуми редко о чем-то говорил, хмуря брови, и Ойкава пристально наблюдал за каждым его движением: как покусанные губы мнут фильтр сигареты, как пальцы, измазанные в ручке расстегивают пуговицы на воротнике, как красуется почти незаметный засос на шее, как он ловит взгляд шатена и опускает глаза, продолжая говорить. Только вот у Хаджиме кроме Ойкавы никого и не было никогда. Иваизуми может ненавидеть шатена, перестать любить, отстраняться, но не из чувства одиночества будет держать Тоору рядом. Брюнет никогда не цеплялся за то, что выглядело надёжным и, как Тоору, не шел по дороге в никуда. Потому что держит его в двух шагах от пропасти. Ойкава всегда беспечен, когда рядом Иваизуми, он верил, что они воспорят над всеми, и от этого каждый раз вскипали слезы в глазах. Людей всегда ослепляло то, что было написано у шатена на лице. Их роскошь проста, как египетский хлопок. — Делай, что я говорю, а не то, что я делаю. Переезд в этот большой город не был чем-то запланированным, — нет, просто хотелось сбежать. Когда Ойкава просыпается утром, ему не нужно так много. Однако брюнет вне пределов его досягаемости. Он считает, что любовь — это прекрасно, потому что живет без неё. — Все любят победителя, пока он не проиграет. Не так ли, Ива-чан? — у Тоору сатирический взгляд и улыбка такая глумливая, в глазах сокрушительная печаль. Хаджиме легко удавалось и удается подстроить себя под восприятие этого поганца. — У тебя тупой глумёж, — Ива опускает глаза, позволяя себе немного подумать и все же нехотя, но прыснуть со смеху, откинувшись на спинку стула, вытягивает ноги под столом. — Мне иногда кажется, что мы тормозим Мир. Промозглость вскоре начала прилипать к окну, заглушая громким стуком капель уже тихую музыку. Кухня уже полностью пропиталась сигаретным дымом и легким миазмом одеколона Иваизуми. Родители Иваизуми спрашивают, как сложится его будущее. Говорят, что он живет с чудовищем, шепчут, что он сошелся со злодеем. Но он не видит клыков, когтей и драконьей чешуи. Ойкава на это только улыбается. Он глядит на руки, которые его обнимают и понимающие карие глаза. Все, что надо Хаджиме в этой жизни — это упорядоченный процесс преобразования множества входов во множество выходов, еще — степень удовлетворенности клиента. И быть уверенным в том, что по приходу домой его ждет придурок, который приготовит ему ужин. Когда он, усталый возвращается с работы домой, то думает, что Ойкаву все же навещают пришельцы и понимает, что все в космосе похожи на Ойкаву, потому что таких, как Ойкава просто не существует. Потому что Тоору считает, что небо и звезды — декорация живого шоу и пришельцы наблюдают за нами сверху. Хаджиме говорит, что ничто не имеет значение. Бог знает, как Тоору удается валить народ как домино в свои объятия, не оставляя надежду на рациональность этих людей, беспощадно пользуясь своей живопистностью. Он повышает ставки, причиняя сердечные страдания. Позже, самовлюбленно говорит, что он — Купидон, потому как знает слова о любви на семи языках. Первым покидает кухню Хаджиме, сетуя на то, что завтра рано вставать. Не может сдержать руки и нервы, чтоб не задушить этого критина. В импровизированной пепельнице уже нет свободного места и окурки валятся на стол, загрязняя его. Ойкава вдогонку говорит, чтоб брюнет хотя бы умылся, но вместо ответа слышит, как хлопает дверь в комнату. Все, что он замечает впереди себя, задрав голову кверху -это трещина в потолке, которая кривой стрелой доходит до стены. Он понимает, что потерян. Каждую ночь просит магии, чувствуя, что легким упованием она танцует в минутной безмятежности, но становится холодно и приходится отпустить её в ночную тень. Мысли Ойкавы приносят ему фантазии, боль, грязными пастями гиен забирая у него шанс на чудо, они говорят, что заберут все бриллианты и заменят их на сталь. Обузданно умывать лицо болью. Он всегда мечтал, чтоб его кости похоронили на луне. Все закончилось и никто не поддался. Грязь так и остается на кухне, — Ойкава не хочет с этим разбираться, решая заняться этим завтра, потому что вообще ничего не хочет делать. Иваизуми всегда думал, что Ойкава живет противоестественной системой, находящейся в его голове — дикой, но прекрасной. Тупая вселенная в его чертовой голове. Уже неделю или чуть меньше он не меняет одежду, потому что редко покидает дом, выходя на улицу только за продуктами. Они никуда не ходят вместе, потому что Иваизуми убивает свое время на работу и прочтение книги перед сном. Ойкава тихо проходит в комнату, забыв выключить на кухне свет. Слышит, как сопит во сне Хаджиме, что-то кряхтит и ежится от холода. Тоору мало одеяла и оно даже не прикрывает ноги; Ива-чан всегда смеётся над ним из-за этого. Сегодня в первый раз за их совместную ночь Ойкава ложится спиной к спине брюнета.