Курьеру всё равно

Когда горячие влажные руки Вульпеса ложатся ему на бедро, словно бы невзначай забираясь под толстые кожаные ремни, Курьер смотрит только вперёд, в выцветшую даль степи. Винтовка нагрелась на солнце, но то, как она жжёт голое плечо нагретым металлом, никак не может сравниться с тем, как обжигающи грубые руки сидящего рядом Инкульты. Вот только Курьеру совсем всё равно, он думает только о том, не заклинит ли снова его верная винтовка, как это было совсем недавно, и на сколько надо сместить прицел при таком ветре, чтобы попасть в голову вон того караванщика. Когда он подходит ко входу в "Лаки" и задирает голову, щурясь от утреннего солнца, ему кажется, будто бы этот шпиль уходит бесконечно ввысь, рассекает небо, голубо-серую грязную даль, что на секунду дрожь, исходящая оттуда, сверху, пронизывает весь мир до самого основания, только никто этого не замечает, ему кажется, будто секьюритроны смотрят на него со злобой, с ненавистью, провожают его взглядом, когда он поднимается по перемигивающимся ступеням... Но он просто слишком много принял вчера в "Трипе", вот и всё. Ничего особенного. Голос из динамиков противно верещит, когда одна за другой пули входят в светящийся экран с изображением идеального красавца далёкого прошлого, Виктор смотрит сверху словно с укором, но как только к нему подходят, услужливо спрашивает, как и всегда: "Куда теперь?". Вот только Курьеру совсем всё равно, он думает только о том, сколько чистой воды ему надо найти в дорогу до Лагеря Легиона, до лагеря, где всё встанет на свои места. Когда Вульпес ловит его за плечо совсем недалеко от самого центра Стрипа Нью-Вегаса, ему кажется, что теперь то он уже это лицо не забудет точно никогда. И этот голос... Сколько ночей после происшествия в Новаке этот голос звал его, эти глаза хитро щурились, обещая совсем не деньги, не удовольствие, не славу, но - место, его, курьерово место? Сколько раз он зарывался ладонями в густую волчью шерсть и вдыхал запах крови, восхитительно чёткий, манящий, и каждый раз мечтал наконец найти всё то, к чему его звал этот зверь? И теперь ему тоже кажется, что это только сновидение, и он пытается понять, где и когда успел заснуть... "Мы будем ждать тебя. Я буду" - отзывается тот самый голос с такими родными нотками таинственности и уверенности, и в ладонь ложится холодная медалька с портретом Цезаря. Наяву. Вот только Курьеру совсем всё равно, он смотрит в эти пьянящие глаза и видит, очень отчётливо видит, что теперь от судьбы, пожалуй, не убежать, не убежать им обоим. Когда засада идёт совершенно не по плану, он только ругается про себя, отточенными яростными движениями перезаряжая винтовку, не жалея патронов и уже не стараясь скрыть своего местоположения, дорога внизу просматривается изумительно чётко и полно, от его прицела некуда скрыться. Выстрелы звучат яркой скрежещущей какофонией, слишком много народу там, внизу, сейчас умирает, и слишком часто и резко отдается в ушах звук собственного ствола. Вот только Курьеру совсем всё равно, куда громче он слышит звук собственного бешено бьющегося сердца, тяжёлого дыхания на палящем солнце, и все те рыки, которые вырываются помимо его собственной воли - всё то, чего никак не должно быть у снайпера. Когда он подходит к всё ещё тёплому телу в броне легиона и с волчьей мордой на голове, прошитому дробью по рёбрам и с разбитым виском, он понимает, что надеется сейчас только на то, что под мехом не окажется знакомого до мелочей овала лица, аккуратных скул, тонкой линии губ... Руки в безнадёжном отчаянном жесте скользят по грубой коже, кончики пальцев обводят узкий подбородок, запачканный свежей кровью, глаза смотрят в глаза, всё ещё открытые, но теперь такие безразлично-холодные, не насмешливые, не издевающиеся. В них больше не отразятся ни презрение, ни хитрость, ни гордость за ученика, ни удовольствие, - понимает Курьер и приникает лбом ко лбу к Вульпесу. Он сидит на коленях посреди поля боя, на грязной дороге, в луже крови, сгорбившись над одним из лучших бойцов Цезаря, и просто обнимает его в последний раз, спокойно и размеренно горячо дыша. Вокруг ходят другие легионеры, кто ранен, кто и нет, смотрят подозрительно, осуждающе, гневно, такие эмоции в легионе никому не нужны. Вот только Курьеру совсем всё равно, он наконец-то начинает понимать, что такое настоящее "безразличие", он видит и чувствует сейчас только голубые глаза Инкульты и уходящее тепло чужой кожи. Когда через пару лет прозвище "Курьер" становится в один ряд по известности в легионе с Горелым, Ланием и даже Цезарем, самому Курьеру совсем всё равно. Он мёртв, пустил себе пулю в висок в Гудспрингсе, в старом здании школы, там, откуда всё начиналось. И ничего, что Виктор зачем-то той же ночью что-то делал на кладбище, а тело Вульпеса так и не нашли после той бойни. От судьбы ведь не сбежать, верно? Вот только Курьеру...