***
Холодная вода на жаре казалась парным молоком. Они ныряли, бесились, боролись и топили друг друга, воплями и гоготом распугивая чаек. Вода заливалась в нос и в уши, блики и брызги ослепляли, возвращаться на берег не хотелось, но пришлось, когда губы у всех посинели, а зубы начали отбивать дробь. Выйдя из обжигающе-холодного озера и упав на обжигающе-горячий песок, Давид даже забыл о своем минутном наваждении. Улегшись на горячее полотенце, он нацепил темные очки, чтобы солнце не слепило, и разбросал руки и ноги звездочкой, чтобы быстрее обсохнуть. Но мысли плавно вывернулись в сны, он не заметил, как выпал из реальности, а когда проснулся, обнаружил себя в несколько щекотливой ситуации. — Вот же чёрт… — пробормотал Давид с досадой, хотя и без особого смущения. Не лучшая идея лежать голышом на спине, когда снится знойная эротика. Сидевшие рядом Леонардо и Кристиан принялись играть в карты, попутно перебрасываясь пошлыми анекдотами. Мартинес не без удовольствия окинул взглядом их молодые, бронзовые тела и белые задницы, да и сам удобнее устроился на животе, подставляя солнцу ягодицы. Как и у всех остальных, у него был светлый след от трусов, и хотелось наконец исправить этот смешной недостаток. Друзья Давида тоже не смущались, только посмеивались и подшучивали над ним, заявляя, что не лягут в одну палатку с маньяком-педиком. — Пусть вон Джим с ним спит, он вообще в соревновании не участвовал. — Там же три места! Фил, пойдёшь сегодня с Мартинесом спать? — Не-не-не, я в эту их голубятню не сунусь. — Да, Фил у нас предпочитает курятник. — Ну да, там он доминантный самец. — То есть он все-таки петух? Все заржали, и Давид тоже улыбнулся. Он неплохо владел итальянским языком, да и сходство с испанским за счет общих корней упрощало задачу, но зачастую игру слов и какие-то оттенки разговорных фраз не улавливал. Хотя сейчас это его мало волновало. Давид то и дело косился в сторону берега, где по колено в воде и с фотокамерой в руках бродил тот самый Джим, который не бежал с ними наперегонки. Джим Бэйли был англичанином и приехал в Италию по программе обмена студентов. Это был высокий и очень худой молодой человек лет двадцати трех, в очках с толстой оправой и с огненно-рыжими волосами. Медная грива на голове, золотистый пух на руках и ногах, но он был единственным из парней, кто так ни разу и не разделся, так что об остальном Давид мог лишь догадываться и исподтишка разглядывать его зелёные шорты. Молочно-белая кожа, на которую Джим не жалел крема, тоже словно золотилась от обилия веснушек, и Давиду очень нравилось вся эта позолота. Вдруг Джим обернулся, опуская фотокамеру, и взгляд его больших глаз упал на Давида, встретился с его взглядом. У испанца сердце на мгновение сжалось: неужели заметил, как он его разглядывал? «Ты же в тёмных очках, идиот», — Мартинес облегчённо вздохнул и усмехнулся, подпирая подбородок кулаком. Джим махнул рукой, поднял фотоаппарат и, сделав последний снимок, двинулся в сторону расположившихся на полотенцах парней. — Что ты интересного заснял? Можно посмотреть? — участливо поинтересовался Давид, когда рыжеволосый присел рядом на свободное место. Не то чтобы неохотно, но заметно нервничая, Джим отдал ему камеру. — Да я аккуратно, ты чего? — Да нет, это… Ничего особенного, в-всё подряд, — Джим смущенно заикнулся и замолк, обняв собственные колени. Смущался он не столько того, что испанец поинтересовался его снимками, сколько того, что Давид лежал рядом с голым задом, а парни впереди сидели без трусов, скрестив ноги по-турецки. Усердно намазывая себя защитным лосьоном, Джим старался смотреть куда угодно, только не на них. Мартинеса это немного позабавило, поэтому, прежде чем заняться снимками, он поёрзал на полотенце и лениво протянул: — Не намажешь мне спину тоже? А то припекать начинает… — То-то чую — беконом запахло, — парни дружно заржали. Джим что-то смущённо буркнул себе под нос, но согласился, а Давид прикрыл глаза, ощутив приятное скользкое прикосновение его рук к спине. Лосьон пах чем-то вкусным и не сразу впитывался в кожу, оставляя на ней тонкий масляный слой, от чего становилось ещё жарче. По шее потекло, на лбу выступила испарина, верхняя губа вспотела, и Мартинес, облизнувшись, ощутил на языке соль. Хотя дело было не столько в лосьоне, сколько в парне, который его старательно наносил. До вчерашнего утра они с Джимом встречались пару раз, но мимоходом. Стоя на автобусной остановке с большим рюкзаком за спиной и в ожидании товарищей, Давид даже не сразу понял, что обознался. Высокий худой парень шёл по другой стороне улицы, одной рукой поправляя лямку рюкзака, а другой расчёсывая гриву медных волос. То ли свет так падал, то ли Давид был сонным, то ли он просто хотел увидеть то, что увидел, или все это вместе, но на минуту ему показалось, что это — Нико. Испанец уже хотел кинуться через дорогу, поспешить ему навстречу, чтобы поскорее извиниться за свою глупую выходку, из-за которой они поссорились в последний раз. Мысли об этом инциденте не давали ему покоя весь прошедший день, совесть кусалась и грызла. Воображение, прежде распускавшее бурным цветом при мысли о Нико Леони, теперь подменялось памятью и выдавало лишь картинку с его расстроенным и рассерженным лицом, с этим практически злым выражением, с записью тона его отчаянных и осуждающих причитаний: «Я же просил!» Да, он просил, а Давид не сдержался, эгоистично поддался своему сиюминутному желанию. И было так паршиво на душе, так стыдно, и поначалу Мартинес даже подумывал о том, чтобы позвонить парням и отказаться от поездки. Но потом решил, что будет полезно отвлечься, развеяться и собраться с мыслями. Джим перешёл дорогу по зебре, и воодушевлённая улыбка на лице Давида погасла. Не он, не Нико. Похож, конечно, но всё-таки другой человек. А между тем этот другой человек уже приблизился, поздоровался и вежливо уточнил, не опоздал ли. И в тот момент Давид сокрушался о том, что два дня ему предстоит теперь провести в обществе человека, так похожего на Нико, о котором он собирался не думать… Теперь уже не сокрушался. Джим оказался милым, добродушным парнем, любознательным человеком и интересным собеседником, страстно рассуждающим о науке и обожающим комиксы. Они быстро нашли общий язык. Правда, как и большинство «ботаников», Джим был довольно стеснительным, в отличие от Давида, который нисколько не смущался, например, голышом лежать на пляже даже при посторонних. Лежал, потягиваясь под чужими скользкими руками, листал фотографии на небольшом экране камеры. Вот автобусная остановка и он сам с довольной широкой улыбкой, вот вся их компания, вид из окна автобуса, много интересных снимков с пеших прогулок, замок, античные развалины, взятые напрокат велосипеды, дурачества во время разбивки лагеря, пляж, чайки, пейзажи, снова люди. Что примечательно, фотографировал Джим в основном парней, много было у него фотографий Давида. Наверное, потому, что именно Мартинес дурачился, кривлялся и позировал больше всех. А что? В конце концов, это его день рождения они запоздало отмечали. Но подлинная причина была скорее в самом фотографе. Девушки присутствовали на снимках как-то фоном. Кстати, где они? — Заплутали наши добытчицы, — Леонардо, скинув задумчивому Кристиану двух королей, бросил взгляд в сторону дороги и проверил мобильный. Филипп, вальяжно прислонившийся спиной к его спине, тряхнул длинными чёрными кудрями, усмехнулся, и их ленивая беседа как всегда перешла в обсуждение девушек. Давид почти не слушал, лишь иногда обращая внимание на взрывы гогота и хрюкающего смеха. Он был весь поглощён разглядыванием серии фотографий самого себя на фотоаппарате Джима и его прикосновениями, плавно спускающимися вниз по спине. Кажется, тот немного увлёкся, и затянувшееся нанесение лосьона перешло в массаж. Мартинес оглянулся и успел заметить, что англичанин, трогательно закусив губу, беспокойно заглядывает через его плечо в экран фотокамеры. — Эй, у меня кроме спины ещё много другого загорать… Загорает… — Подгорает, — снова взрыв смеха. Давид беззлобно рассмеялся, а Джим покраснел как рак от корней медных волос до зелёных шорт. — Д-да, извини, — он собирался с духом, кажется, целую вечность, чтобы наскоро размазать остатки лосьона по ногам Давида и спешно ретироваться, прихватив с собой фотоаппарат. — Тц, совсем засмущал парня, — Кристиан, проигравшийся в пух и прах и закончивший кукарекать на четвереньках, улёгся на освободившемся полотенце рядом с Мартинесом и продолжил, лениво закуривая: — Он всегда такой, не обращай внимания… К слову… Как у вас дела? — поинтересовался он шёпотом. — Вчера ночью мне на уши подсел, не давал заснуть. Давид то, Давид сё… Мартинес улыбнулся и, сняв очки, взъерошил подсохший ёжик на голове: — Он... милый. — Ну так и?.. Насколько милый? — они переговаривались шёпотом, хотя Фил и Лео рядом увлеклись игрой и громко о чем-то спорили, не замечая ничего вокруг. Джим, усевшись возле палатки, иногда поглядывал в их сторону. — У тебя же сейчас никого нет? — … Нет, — согласился Давид после недолгого задумчивого молчания. О Нико он никому не рассказывал. Да и было бы о чем рассказывать! Он просто безответно влюбленный кретин. — А Джим тебе нравится. И ты ему нравишься. Действуй, чемпион… — Оле! Чемпио-он! — Лео понятия не имел, о чем идёт речь, но на последнее слово среагировал молниеносно и кинулся расцеловывать Давида. — Мадрид чемпио-он! Amigo, buenas noches, corrida de toros! Porque no tiene, porque le falta мarihuana que fumar… — и прочий бессвязный набор глупостей и национальных штампов. Крис и Фил подхватили, началась свалка с воплями, смехом и матами. — Юху! — из-за холма, размахивая панамками, появились девушки. — Что это за нудисты у нас тут собрались? — они смеялись, спускаясь к пляжу и ведя велосипеды, на ручках которых висели объёмные пакеты из супермаркета. Внутри тихо позвякивали бутылки. — Кого это тут совращает мой гордый лев, м? — Альба, скинув лёгкое голубое парео, обняла Леонардо со спины и поцеловала в шею горячими пухлыми губами. — Меня, — Давид рассмеялся, сел и, отряхнувшись от песка, потянулся за плавками, — сидит тут как курица на яйцах, коварный соблазнитель… — Слыш!.. Они смеялись и играли в собачку, перекидывая друг другу шорты, отобранные у Леонардо. А потом все вместе пошли купаться, и только Джим, перетащивший на пару с Крисом пакеты и велосипеды в тень, остался на берегу со своей камерой. Давид украдкой следил за ним и видел, как тот наводит фотоаппарат на них и жмёт, жмёт, жмёт на кнопку. Наверняка теперь у него будет ещё одна серия снимков Мартинеса.***
Зной не спадал, на небе не было ни облачка. Альба обсасывала ложку с мороженым; Лео, устроив голову у неё на животе, курил и читал вслух сборник Рэя Брэдбери — неторопливо, с выражением и чувством, он это умел. Кристиан меланхолично перебирал гитарные струны; Фил слушал и раскладывал на полотенце красивые камушки; его девушка Франческа, больше походившая на сестру из-за точно такой же пышной копны чёрных кудрей, слегка покачивалась под музыку и голос, медитируя с закрытыми глазами. Давид сидел рядом с Джимом, ел подтаявшее мороженое, слушал выразительный голос Лео, но при этом умудрялся думать о своём. Джим Бэйли. Странный парень. Забавный в своём бесконечном смущении и вежливой деликатности, в молчаливой, немного робкой безотказности. Он казался младше их всех, младше своего возраста, хотя был даже старше Давида. Другие подшучивали над ним, пытаясь насильно втянуть в развлечения, как-то растормошить, и больше попыток неуверенного сопротивления всех веселила его неуклюжесть. Всех, кроме Давида. Джим пугливо отскакивал от волейбольного мяча. Он краснел и заикался, когда играли в слово или дело. Вымазывал на себя два тюбика солнцезащитного крема в день, чтобы бледная кожа, привыкшая к английской хмари, не обуглилась под горячим итальянским солнцем. А та все равно порозовела местами, ха! Бедняга. Мартинесу, любящему быть в центре шумной компании, всё казалось, что Джим скучает и втайне жалеет, что поехал сюда с шумной компанией. Но когда вечером они пошли в лес за хворостом, подозрения Давида были опровергнуты. — Так здорово, — рыжеволосый поправил очки и сорвал с кустика пару спелых ягод земляники. — Я никогда не ездил на природу с друзьями, эфо фсе Кфис, — жевать вкуснятину хотелось, но замолчать он не мог. — Извини, кхм. Беспокоился, что в общежитии я сварюсь заживо. Хотя у нас есть кондиционер в общей комнате и… Джим говорил на английском с дико сексуальным акцентом, торопливо, тихо и восторженно. Он вовсе не был молчуном, как казалось на первый взгляд, просто ему было легче и комфортнее общаться с одним человеком за раз. Или он хотел произвести на Давида впечатление. Взять хотя бы прошлое утро: они неплохо поболтали до того, как подоспели все остальные. Потом ещё в автобусе обсуждали нового Дэдпула и другие фильмы, слушали музыку, разделив наушники Мартинеса. Джим слегка вздрагивал и смущённо улыбался, отводя взгляд, когда их колени или руки случайно соприкасались. Потом они вместе ездили в город за едой, а назад какое-то время шли пешком, ведя гружёные велики, и тоже болтали. В ответ на легко брошенный вопрос о том, есть ли у него девушка или, быть может, парень, Джим за считанные секунды превратился в ушастый помидор, но всё-таки выдавил робкое «нет». Несмотря на разницу в темпераментах, они с Мартинесом быстро поладили — испанец умел располагать к себе людей, даже таких недоверчивых, как Джим. «Как это называется?.. Интроверсия, вот», — Давид слушал его с улыбкой и не перебивал. Они медленно продвигались в направлении лагеря, вниз по склону, и было так приятно просто шагать по редкому, но тенистому лесу вдвоём, слушать этот бесконечный рассказ, чувствовать кожей тёплое дуновение ветра, пахшего травой и хвоей, нагревшимися за день изнуряющей жары. Воздух был как патока — густой и вязкий, и мир был полон звуков: шелеста листвы, криков чаек, отголосков далёкого радиоприёмника. Выше по склону по дороге проехал автомобиль — гулко, шумно, внезапно, но шшшурх — и нет его, снова только природа, хруст сучьев и пружинки мха под ногами. Шли между деревьями, собирали опавшие ветки побольше. Англичанин периодически ронял свои, иногда запинался, но при этом говорил и говорил, и говорил, и все смотрел на Давида. Они явно нравились друг другу, и пусть это была не влюблённость, от которой дрожат колени, но просто симпатия и понимание того, что человек тебе интересен. Оставалось прощупать почву. И учитывая робость англичанина, первый шаг был за Давидом. «Ну что ты за недоразумение, а? Прелесть», — испанец беззвучно рассмеялся, когда Джим вляпался в паутину и выругался, а потом залился краской, поймав на себе внимательный и улыбающийся взгляд парня. Когда, если не сейчас? Ведь лучше момента не представится: они вернутся в лагерь и навряд ли смогут побыть наедине, когда Джим чувствует себя свободно и комфортно. — Постой, — они уже собирались двинуться дальше, но Давид свободной рукой придержал парня за плечо и развернул к себе. — У тебя тут… Вот… — он указал на волосы и протянул руку, чтобы убрать веточку или паутинку, но ничего там не было на самом деле. Давид просто искал предлог, чтобы остановиться и приблизиться. В паре сотен метров от лагеря, на холме среди сосен и кустов шиповника, когда внизу ещё стрекочут кузнечики, а где-то в чаще без умолку щебечут птицы. Когда солнце уже опустилось над горами, кроваво-красное небо в оранжевых прожилках рябило от жара, а закатный свет хорошо освещал веснушчатое лицо Джима и заставлял его волосы сиять золотом. Озадаченный и немного испуганный взгляд устремился на Давида сквозь очки в массивной хипстерской оправе. Было непонятно, какого цвета у Джима глаза. Быть может, тоже золотого? Были они смуглые и золотоглазые, как писал Брэдбери. «Человек-солнышко», — подумал Мартинес и коротко улыбнулся. Шагнул навстречу, встал вплотную, слегка потянул за воротник, потому что Джим был на полголовы выше. Мягкий поцелуй коснулся губ. Затем другой, чуть более чувственный и настойчивый, и ещё один… и ещё… Джим не отступил, будто оцепенел от страха, и поначалу даже толком не ответил на внезапный страстный порыв. Но стоило ему это сделать, как в следующее мгновение ветки из его рук с треском повалились на землю. — Ой… Извини, я… Я… — Джим, красный как рак, кинулся подбирать хворост, а Давид так и стоял на месте, прикрыв глаза и хмурясь, тихо вздыхая от досады. Даже сейчас он думал о Нико. Рядом — интересный, очаровательный парень, с которым у него в равной степени и много общего, чтобы общение заладилось, и много разного, чтобы не было скучно. И у Кристиана он уже выспросил о парне все, что можно: гей, свободен, немного со странностями, но у кого их нет. И не просто так у него на фотоаппарате столько снимков Давида. И не просто так он аж подпрыгнул с места, когда Мартинес предложил ему прогуляться вдвоём и собрать хворост. Это было очевидно, всё располагало к продолжению знакомства. Джим ползал по земле, собирая ветки и без конца извиняясь, Давид поначалу стал ему помогать, но в итоге уронил свою охапку и, как-то болезненно рассмеявшись, просто сел на траву под деревом. — Извини, я не должен был этого делать, — испанец невесело усмехнулся. Теперь была его очередь стыдливо отводить взгляд. И не потому что так смутил рыжеволосого, а потому что не хотел на самом деле целовать его. Он так похож на Нико. На Нико, чьи губы для Давида под запретом и которого он обидел, нарушив этот самый запрет. И сколько бы он ни убеждал себя, что разница между этими двумя людьми есть и она велика, что ему можно и нужно переключиться, нужно перестать бредить и мечтать о невозможном. Все едино: время от времени то же самое чувство, что охватило Давида тогда утром на остановке, начинало ползать под кожей и сжимать сердце. Чувство нелепой радости, нетерпения, возбуждения: «Вот он! Вот он Нико!» Здесь, с ним, перелистывает комиксы, тасует карты, достаёт мороженое из сумки-холодильника и все время смущённо улыбается, смотрит так, будто хочет что-то сказать. Потом он мотал головой, отгоняя глупое наваждение, и видел только Джима. Милого, интересного и свободного парня, и вот они даже поцеловались, пусть англичанин немного смазал момент своей неуклюжестью, но… Земля не ушла из-под ног, мир не перевернулся. И на душе снова скребут кошки. Нико, Нико, Нико… «Я схожу с ума. Это все жара. Перегрелся», — Давид сжал пятерней волосы на макушке и несильно стукнулся затылком об дерево позади. — Нет, ничего. Я… Кхм, — Джим присел рядом, вытирая перепачканные корой руки друг об друга. Хмыкнул, улыбнулся чуть смелее, чем обычно, хотя голос все равно прозвучал смущённо: — Я думал, что ты меня понял. Видел снимки… — Я понял, — Давид медленно вздохнул. — Дело не в тебе. — Я не всегда такой рассеянный — честное слово. Просто… — он зажмурился, собираясь с духом, — если мне кто-то нравится, я начинаю нервничать. Вот так всегда… Каких трудов ему стоило произнести это — Мартинес мог себе представить, и волна сочувствия заставила испанца пошевелиться. Он пересел ближе, ободряюще приобнял рыжеволосого и ласково поцеловал в горячую от румянца щеку: — Не бери в голову, ладно?.. Идём. Ребята нас уже, наверное, потеряли. — Ладно... что ж. Идём.***
Костёр полыхал ярко и живо, сосиски, гренки, зефир — все это поджаривалось и аппетитно пахло дымом. Бутылки постепенно пустели, по кругу пошёл косяк, музыка звучала задорно и соблазнительно. Ноги в песке, искры летят, девушки уже пошли в разнос и устроили стриптиз. — Ну пойдём потанцуем! Ну львёночек… — Альба в одном жёлтом бикини, парео, повязанном на бедрах, и со стаканом джина в руке пыталась поднять Лео с покрывала. Тот заботливо дёрнул девицу на себя и, опрокинув стакан, начал тискать, вжимая в песок. Визг, хохот, музыка, дикая пляска пламени. Кристиан в полумедитативном состоянии отбивал ритм на бонго, в зубах дымился косяк — Давид аккуратно перехватил его и сам затянулся. Ночь такая светлая — самая настоящая летняя ночь, и даже вдали от городской иллюминации всё ещё хорошо видно вокруг. Кроме леса и гор на той стороне озера — они терялись в собственных тенях и будоражили воображение неизвестностью, щекотали нервы. Небо растянулось над головой в россыпи алмазов — необъятное, живое, манящее — туда улетал дым, пепел и искорки. Джим мусолил свой стакан с тех пор, как ему первый раз налили, и тихо сидел на покрывале рядом с палаткой, таинственно улыбаясь и сжимая в руках свой фотоаппарат. — Компромат собираешь? — Мартинес присел рядом с ним, затягиваясь. Резкий запах марихуаны заставил англичанина поморщиться и беззвучно рассмеяться. — Конечно, вы бы себя видели. — Пойдём танцевать, — Давид был навеселе, язык у него немного заплетался, мысли путались, а глаза лихорадочно поблескивали. — Мм… Нет, из меня плохой танцор… — Ну пойдём, давай же, я тебя научу… — испанец потянул его за руку, поднявшись на ноги и немного покачиваясь. Видно было, что в душе Джима идёт какая-то ожесточённая борьба, но интерес всё же одержал победу. Наверняка он боялся показаться Давиду слишком скучным, и страх этот был сильнее страха показаться неуклюжим. А что Мартинес? Дурь в голове, алкоголь в крови, он уже бросил отчаянные попытки прекратить думать о Леони и просто ловил кайф и галлюцинации. Тем более, что Джим снял очки, чтобы не разбить их случайно, и теперь сходство с Нико было ещё явственнее. — Хочешь? — испанец выдохнул дым в сторону и кивнул на косяк. Джим неуверенно пожал плечами, затем кивнул. Чтобы он осторожно затянулся, Давид держал тлеющую самокрутку двумя пальцами у самых его губ. С непривычки от резкого дерущего дыма Джим закашлялся. Вторая затяжка пошла мягче, и Мартинес вовремя прильнул к его губам, сперва вдыхая дым, а потом целуя. — Еще?.. После третьей затяжки рыжеволосого знатно повело. Он танцевал немного неуклюже, но его это уже не тревожило. Он допил свой стакан и взял ещё один, разделив его с Давидом. Он глупо смеялся, хихикал и что-то рассказывал заплетающимся языком про звезды и созвездия. Давид лежал рядом на боку, вплотную, касаясь носом его щеки и поглаживал его по боку, тихо посмеиваясь. Зелёные шорты лежали в песке где-то рядом; на покрывале томно сопели, постанывали и смеялись Лео и Альба; Фил и его темноволосая подружка танцевали пока не свалились, потом уползли в палатку, а Кристиан продолжал безостановочно стучать по своим бонго, уйдя в глубоких транс и вновь дымя косяком. Потом все стихло.***
Ночь была очень тёплой, совсем не душной из-за близости воды, спокойной и невероятно тихой. Смолкло всё, и только волны мерно шуршали галькой, но это белый шум, его не замечаешь. Давид не спал. Он засыпал, но держался, из раза в раз поднимал голову, чтобы в свете пламени, которое все ещё плясало на углях, увидеть его — этого человека-солнышко. Такого милого, трогательного и легко поддающегося на уговоры, чтобы понравиться кому-то. Мартинес чувствовал себя распоследней сволочью, и не оправдывало даже то, что между ними ничего не было — он слишком много выпил и устал, да и под накуркой больше хочется просто лежать и смотреть на звезды. Так приятно было танцевать с ним, прижиматься, обнимать, целовать, ощущать всей кожей зной его тела и чувствовать аромат костра, вкус соли. Видеть его очаровательную улыбку, слышать смех и ощущать над ухом сбивчивое шумное дыхание — такое горячее, такое летнее. Волшебно. Вот бы эта чудесная трава не отпускала, но Давид постепенно возвращался к реальности. Небо светлело, костёр затухал, кому-то нужно было сторожить вещи, и он тяжело поднялся, сел, потёр глаза, ощущая сушняк, голод и стыд. Джим что-то замурлыкал во сне и заворочался — Мартинес укрыл его пледом и пошёл на берег, пошатываясь, чтобы умыться. Все это время, пока они пили, танцевали, лежали в обнимку и целовались до удушья, изучая друг друга, он думал о Нико. Представлял его на месте Джима, и именно это возбуждало его, это доставляло удовольствие. И именно от этого было теперь так стыдно и гадко, что сколько ни умывайся холодной водой, сколько ни три руки песком — не отмоешься. Позади тихо зашуршали шаги. — Привет, — сиплый потусторонний голос Кристиана раздался совсем близко, парень сел на песок и, сделав большой глоток, протянул Давиду бутылку минералки. — Как ты? — Отвратительно. Пауза. Мартинесу казалось, что он слышит, как со скрипом двигаются мысли в чужой голове. — А где Джим? — Спит. — Курить хочешь? — Давай. Лёгкий тёплый ветерок нёс табачный дым вдоль берега, солнца ещё не было, но светлое небо означало утро. Часов пять. Они курили и молчали каждый о своём. Вдалеке щебетали птицы, белые паруса спали, свернувшись, в гавани, шелест леса и тихий плеск волн был подобен дыханию спящего. Давид смотрел, как алеет небо над холмом, думал о том, где и с кем встречает этот рассвет Нико, и от сожаления, что не здесь и не с ним, глаза противно щипало. Мартинес повернул голову — Кристиан смотрел на него внимательно и серьёзно. Он — травокур, музыкант и любитель духовных практик — что-то такое, казалось, знает об этом мире, что мурашки бегут по коже. Но не говорит. А спрашивать не хочется, ведь куда важнее приобрести эти знания опытным путём, своим путём. Не подвернись ему под руку этот милашка-англичанин, и кто знает, что бы тогда было. Теперь же Давид был уверен, что по возвращении в Верону отыщет Нико, извинится и осмелится пригласить на свидание. Ведь так хочется… До дрожи хочется, чтобы он — не Джим — был с ним здесь, мурлыкал во сне, кутаясь в плед, ел мороженое и слушал, улыбаясь, как выразительно читает Лео, как играет на гитаре Кристиан, как щебечут по утрам птицы. Чтобы его мягкие тонкие руки, перемазанные кремом от загара, вырисовывали на спине Давида узоры, чтобы его мелодичный смех разносился над истоптанным пляжем. Чтобы его ласковые глаза смотрели на таинственные тёмные горы и лес, на россыпь звёзд в чернильном небе и считали оттенки синего в глубине воды. Чтобы Давид полюбил лето ещё больше.