***
Взгляд, затуманенный сном, уткнулся в треснувший потолок, увитый кабелями и трубами. Под одеялом, грязным и рваным, было тепло и уютно во сне, а теперь — мерзко и холодно. Ноги чешутся, всё тело чешется от колючего ворса, а ещё от клопов, укусы которых расчёсывались до крови. Продезинфицировать было нечем, оставалось только терпеть. Нужно было заставить себя встать. Каждый день нужно было терпеть и заставлять. Джефри сел и свесил ледяные ноги с постели, вернее, с того места, где они с Ноем Блейком спали спина к спине. Постелью это назвать было сложно: два поставленных друг на друга деревянных поддона, застеленных вонючим матрасом, покрывалами и какими-то куртками — всем, что удалось найти. — Доброе утро, — сипло буркнул Джеф по привычке. Ганц Хелльберг, близнец Динка, сидел на противоположной «постели» рядом со спящим братом. Это он разбудил Джефа, а теперь аккуратно раздувал тлеющую щепку, чтобы затопить старенькую буржуйку. Чёрная от копоти труба уходила в маленькое окошко под потолком, но дымом всё равно пахнуло. Ганц закашлялся, Джефри потёр заслезившиеся глаза, встал и, перегнувшись через сопящее тело Блейка, пошире открыл окошко. За ночь подвал, который печь еле-еле обогревала, совсем остыл. Именно в подвале жили эти четверо: Джеф, Ной, Динк и Ганц. Четверо друзей, одногодок, совсем ещё мальчишек. Бездомные сироты, сбежавшие от правосудия верхнего города. В подвале пахло сыростью, плесенью и канализацией, бегали крысы, а на трубах жили толстые серые слизни — не самое лучшее место, но это всё, что им удалось найти. Помощи ждать было неоткуда. Когда печь немного нагрелась, Хелльберг водрузил на неё помятый алюминиевый чайник со сломанным свистком. Желудок Строуба жалобно заурчал, напоминая своему обладателю, что неплохо бы поесть, хотя бы раз за сутки, но Джеф только потёр живот и сглотнул слюну. Еды не было, кофе кончился неделю назад, пакетики чая, которые заваривали по три раза, тоже, но оставался ещё раскрошенный рафинад: двадцать три куска и сладкая крупа на дне коробки — можно поделить поровну. Пустая вода с сахаром нисколько не утоляла голод, но мозг радовался глюкозе, и голова тогда не кружилась так сильно. — Нужно чего-нибудь пожрать, — это первое, что сказал Ной, выползший из кучи тряпья у стены позади Джефри, и неприлично широко, до хруста челюсти, зевнул. — Кэп, — фыркнул Джеф устало, ероша свои грязные светлые волосы в ожидании, когда вода в кружке немного остынет. Интересно, который час? Утро? Под землёй день и ночь ничем не отличались, или Джеф просто ещё не успел привыкнуть. Впрочем, не только он. — Уже утро? — поинтересовался разбуженный возней и голосами Динк. Как давно они здесь? Кажется, целую вечность. Ранка на шее от извлечения системного чипа почти зажила, значит, около месяца. Строуб по привычке ощупал шрам, растирая затёкшую шею. — Ещё? — участливо спросил Ганц, заметив, что Строуб уже жадно высосал свою воду, обжигаясь — надоело ждать. — Нет, — бросил тот раздраженно, но спохватился и добавил чуть мягче: — Спасибо. Раздражение перекрывало даже усталость и голод, непрерывное, зудящее как укусы клопов чувство. Оно реагировало на каждый чих: громкие звуки, резкие движения, порвавшийся шнурок, случайно угодивший под ногу камень, капающая в дальнем конце подвала вода. Слово, взгляд, слишком шумное дыхание человека рядом. Это изматывало. Настолько неуютно было находиться с кем-то бок о бок в тесноте, делить постель, пусть даже это был твой самый близкий друг. Единственный теперь близкий человек. Сконфуженный своей прежней резкостью, Строуб натянул пропахшую потом куртку. Майка и джинсы уже были на нём, все четверо спали в одежде. Ему хотелось как можно скорее уйти из подвала. Куда угодно, не важно, только бы скорее. Допивая кипяток, Джефри мельком глянул на Динка, усевшегося на постели в коконе из двух одеял, и тут же вспомнил свой сон. Всю эту блажь, фантазии, мечты, которым теперь уж точно не суждено сбыться. Наяву они с Динком были друзьями и не более, и не хотелось стыдливо прятать от друга глаза без объяснения причин. Совсем уж неловко становилось от утреннего стояка, которому, наверное, и смертельная болезнь не была бы помехой, поэтому Строуб поспешил зашнуровать протёртые до дыр кеды и уйти, пообещав парням принести что-нибудь съестное. Само оно к ним не придёт, не считая крыс.***
— Простите, мистер… сигаретой не угостите? — сломанным от борьбы со стыдом голосом спросил Строуб прохожего мужчину с папиросой в зубах. Сам прекрасно понимал, как он выглядит, как от него несёт и что вообще это невежливо — приставать к незнакомцам и попрошайничать. Он бы и не стал просить, если бы нашёл хоть парочку мало-мальски сносных окурков или даже — о, счастье! — сломанную сигарету. Но не нашёл. А курить хотелось, до одури хотелось, и от этого зудящего желания даже тряслись руки. Впрочем, его вообще временами била мелкая дрожь. То ли голод, то ли простуда. Мужчина выдохнул дым в лицо беспризорнику, прищурился и ядовито процедил: — Нет, — и потом ещё долго, уже удаляясь, жаловался всем прохожим на «охамевших грязных недоносков». Джеф старался его не слушать и, буркнув ненужные извинения, скорее побрёл прочь, не оглядываясь. Предпринять вторую попытку можно было лишь скрывшись из поля зрения незнакомца и всех, кто слышал его гневную тираду. Почему? Неловко, неудобно, стыдно до жара на лице без кровинки и колотящегося сердца. Хотя стыдно было в принципе идти по улице среди людей, спешащих на службу или по каким-то своим делам. Пусть многие из них — такие же беженцы, беглецы, но всё-таки опрятные. Лица уставшие, серые, но едва ли настолько же бледные, как у Строуба. Парень шёл по краю тротуара, чтобы опрятные и усталые люди не марались об него и не толкали локтями, ведь иногда это делали так сильно, что он, ослабший, запинался и едва не падал. Глазами он снова жадно шарил по асфальту в поисках окурков, но всё же было утро, и дворники только недавно подмели. Раздобыть желаемое удалось лишь через полчаса бесплодных скитаний, а угостил его, как это ни странно, бомж. Выручил по-свойски и даже не нудил на счёт возраста. — Спасибо. Джефри дрожащей рукой сжал мятую папиросу и, обессилено привалившись к стене, неуверенно похлопал по карманам в поисках зажигалки. Ганц разжигал щепу для печки, она осталась в подвале, вот же!.. Бездомный дал парню прикурить и сам затянулся, между делом оглядывая того с ног до головы. — А ты часом не с Революции? — спросил он как бы между делом, грязными пальцами в дырявых перчатках разглаживая талоны на еду, которые прохожие накидали ему в кружку. — С Комбинатской, — Строуб кивнул, немного погодя присаживаясь рядом. — Можно? — Какой разговор, паркуйся. Это с этими… как их, чёрт… близнецами ты там? — А что? — Джеф поджал губы, насторожившись. Бомж заметил его раздражённый тон и мотнул патлатой нечёсаной головой, усмехаясь уже добродушно: — Да не ссы, это я так, для порядку. Вижу вас частенько. Аккуратно сложив и убрав талоны в карман, мужчина извлёк из-под серого от грязи пиджака маленькую пластиковую бутылку с мутной жидкостью. Резкий запах первача заставил Строуба вспомнить о своей расчёсанной до крови ноге. — Пить будешь? Джеф отрицательно качнул головой в ответ, медленно затягиваясь густым дымом дешёвой папиросы. — Ну как знаешь. Много вас там? Я слышал, пацаны с биостанции хотят сюда перебраться. Вы смотрите в оба. Нынче всё борются… кхе-кхе, за место… кхе, под солнцем, ой бля… — закашлялся бездомный после большого глотка из бутылки. — Спасибо, — Джефри слегка похлопал его по спине, бормоча себе под нос: — Если бы оно ещё было, это солнце. Они курили, сидя возле большого мусорного бака. Строуб знал, что у Синего — так представился ему бездомный — в мешке лежат объедки, которые он не так давно из этого бака достал. А ещё банки и бутылки, которые он сдаст, а ещё что-нибудь полезное вроде ножа со сломанной ручкой или интересного вроде залитого кофе журнала. Знал. И думал о том, что ему через час-другой, когда пройдет утренняя слабость, тоже придётся пройтись по мусорным бакам с таким вот мешком. Придётся рыться в чужих отходах в поисках хоть чего-нибудь, что было бы не слишком противно положить в рот. Придётся подавлять тошноту и бороться с головокружением, и так до вечера, и завтра всё повторится, и послезавтра. Неужели его тоже ждёт такое будущее? Он будет сидеть у мусорного бака возле прачечной и пересчитывать подачки, попивая самогонку в семь утра? Сколько этому человеку лет? Тридцать? Сорок? Пропитое опухшее лицо в рытвинах от оспы, неполный набор жёлтых зубов и кашель с кровью. — Есть хочешь? Строуб вынырнул из омута тревожных мыслей и уставился на надкусанный бутерброд, который протягивал ему Синий. Сухой от дыма рот сразу наполнился голодной слюной, в желудке больно кольнуло. — Это мне? — тупо спросил он, не веря в подобную щедрость от человека, роющегося в помойке. — Да знаю, что хочешь. Ешь, не выёбывайся, — бросил Синий, как-то совсем по-дружески ухмыляясь. Как он, грязный бродяга, мог так просто отдать незнакомцу лучший кусок? Ещё никогда Строуб с таким остервенением не набрасывался на еду. Бутерброд с ветчиной и сыром был смочен чем-то кислым, наверное, рассолом, но Джефу было всё равно. Он выплюнул колбасную шкурку и рыбью чешую, прилипшую к хлебу в мешке из-под мусора, он видел перед собой чёрные ногти Синего, видел, как этими же руками бомж снова копошится в отходах, но продолжал глотать, почти не жуя, всухомятку. — Да ты не торопись, малец, чё, отбирает кто? — рассмеялся Синий, и теперь уже был его черёд хлопать закашлявшегося Строуба по спине. В глазах у парня дрожали слЁзы, но даже не столько от того, что крошка попала не в то горло, а от эмоций. Благодарность к этому бездомному, жалость к себе, стыд и отчаяние от того, что в этом проклятом подземелье единственным, кто протянул ему руку помощи, был грязный бомж. От того, что сам он теперь — тоже грязный бомж. Но Джеф сдержался, потёр и без того красные глаза, ещё немного прокашлялся, даже выдавил подобие улыбки. Должно быть, к столь большой щедрости Синего расположил слишком бледный и немощный вид паренька, поскольку всё остальное содержимое мешка он перебирал очень скрупулезно и деловито, как считал бы деньги банкир. Это немного развеяло очарование доброго самаритянина. Джеф понимал, что злоупотребляет его вниманием, поэтому, посидев ещё немного, он поблагодарил нового знакомца за помощь и совет, пожелал хорошего дня и побрёл дальше.***
Мимо проплывали витрины лавок и магазинов, мимо проходили люди, проезжали старенькие кряхтящие мопеды. Строуб, пошатываясь, брёл вперёд, тяжело дышал и держался за бок одной рукой, другой прижимая к себе пакет. В висках стучало до боли, вчера у него уже шла носом кровь, поэтому парень всё-таки остановился у ближайшей лавки. Колени предательски дрожали, ведь ещё десять минут назад он бежал так, что, казалось, ноги сейчас отвалятся. На это ушли все силы То есть вообще все, он не мог больше стоять, не мог сделать и шага. Упал на лавку, опустил горящее лицо в ладони, всё ещё дрожа. Больше всего ему сейчас хотелось провалиться сквозь землю, сжаться в точку, чтобы его — такого маленького и жалкого — не замечали прохожие. Был бы он просто частью убогого уличного пейзажа, пятном на асфальте. Как же стыдно, как стыдно, и сердце всё ещё колотится в ужасе. В пакете, который он уронил на землю рядом с собой, лежал мешок крупы, упаковка дешёвых сосисок и три банки детского питания. Он взял этот пакет, как только ребёнок в коляске заплакал и мать отвернулась от оставленных на лавочке сумок, чтобы дать малышу бутылочку. Сколько всё это стоит? Сколько у неё было, когда она отправилась в магазин, сколько осталось? Небогатый набор, даже скудный, на один ужин. Она не выглядела богачкой: скромное платье, стоптанные туфли, детская коляска тоже не первой свежести. А он её обокрал. Просто подошёл, схватил пакет и побежал прочь, и ведь никто даже не попытался его остановить, хотя половина улицы всё видела и слышала. Вот так просто взял и украл, оставив мать и ребёнка голодными. Как же в этот момент билось сердце — в самом горле, до тошноты, до удушья. Как казалось, что этот чёртов ребёнок орёт ещё громче с каждым его шагом ближе к сумке. А теперь казалось, что все знают, что он сделал, и молча сверлят взглядом дырки в сгорбленной спине и голове, опущенной на руки. Это была не первая кража Джефри, но ещё никогда прежде он не воровал так открыто. Ещё никогда прежде он не встречался с тем, кого обворовывал, да и раньше это была всякая мелочь: журнал, диск с видеоигрой, банка содовой в супермаркете. Он делал это не из нужды, а от скуки, от желания стать крутым и «своим» в той компании, с которой тусовался тогда, в прошлой жизни наверху. Кто же знал, что теперь такие дурные навыки ему действительно пригодятся? — Я больше так не буду, — шептал он, мотая головой и сдавленно всхлипывая, сдерживая слёзы. — Не буду. Не могу, я больше не буду… Внутри всё до сих пор пугливо вздрагивало и болело от каждого близкого шороха. Отпустило не сразу, но через четверть часа парень всё-таки смог взять себя в руки и поспешил скрыться с глаз прохожих, свернув в переулки.***
— Не н-надо, пожалуйста. Что я вам сделал? Я же п-просто… — Джефри тяжело и сипло дышал, заикаясь, отступая назад и обречённо понимая, что за ним только глухая стена, а впереди — пятеро парней плечом к плечу. Такие же беспризорники, только постарше и поматёрее. — Ты п-п-просто что? П-п-просто не туда ты свернул в этой жизни, блондиночка. Верхним тут не место, — бросил тот из парней, что стоял ближе, и смачно харкнул Джефу под ноги. Рыжеволосый, востроносый, чем-то похожий на крысу, и сразу было видно, что он тут заводила. Четверо его дружков дружно загыгыкали, доставая из карманов самодельные кастеты. В руках у рыжеволосого мелькнуло что-то похожее на раскладной ножик, и от блеска его лезвия по спине у Строуба потёк холод. Его загнали в угол. — Делаем ставки, ребзя, сколько эта тварь выдержит, прежде чем отключится? Он всего лишь спрашивал дорогу, потому что плохо знал город и этот район, он не просил, не хотел, чтобы ему что-то давали. Но женщина оказалась сердобольной и сунула беспризорнику в руку пару помятых талонов на хлеб. Может, оно было и к лучшему, что прежде никто кроме Синего не проявлял сочувствия к голодному оборванцу. Стоило только Джефу отойти, сделать буквально десяток шагов за угол, как на него налетел этот рыжеволосый: «Да ты кто такой? Это моя точка, шевели поршнями, пока они ещё целые». Больших трудов Джефу стоило объяснить, что он не попрошайничал, а просто шёл по своим делам, ведь его поймали с поличным — он до сих пор сжимал в кулаке полученные талоны. — Ну и куда же ты шёл? — спросил незнакомец с сомнением, когда Строуб в залог своей невиновности отдал ему подачку. — На Комбинатскую, это возле площади Революции, — ответил Джеф, стараясь дышать как можно ровнее и тише, не показывать, что такой внезапный налёт его напугал и сбил с толку. — Да знаю эту проститутошную. И чё, ты там работаешь, хах? — хохотнул незнакомец, оглядывая Джефа с ног до головы и, кажется, оценивая. — Да ладно, извини. Просто ты такая блондиночка, ну, знаешь, там таких любят. Я Рэт. Рыжеволосый протянул Джефу руку, перевязанную грязным платком. Проглотив «комплимент», тот постарался крепко её пожать и представился с деланным безразличием, чтобы звучало круче: — Джеф. — Ну пойдём, Джеф, покажу тебе короткую дорогу. Пока они шли, Строуб сумел подхватить непринуждённый тон своего случайного спутника и даже немного приободрился тем, что Рэт больше его не подкалывал. Теперь тот расспрашивал, что да как, есть ли родители, где живёт, как давно, с кем, где «работает» и прочее. Джефри плёл какую-то чушь, сочиняя на ходу, потому что вспомнил предупреждение Синего о борьбе между бездомными за лучшую ночлежку. Как бы Джеф ни сопротивлялся, как бы ни цеплялся за прошлое, но теперь он — беспризорник и является участником этой борьбы, нравится ему это или нет. Глупо было делиться с потенциальным конкурентом подлинной информацией, каким бы свойским и добреньким тот ни хотел казаться. Они шли не меньше четверти часа, всё больше углубляясь в спальный район на окраине. Переулки становились теснее, темнее, грязнее, но Джеф слишком плохо знал местность, чтобы придать этому значение. Узнав, что Джефри пришёл из верхнего города, Рэт посчитал своим долгом просветить новичка. Например, рассказал, что дети без надзора в нижнем городе бывают разные: сироты, беглые, верхние. Первые остались без родителей или их бросили, вторые сами сбежали, обычно от алкоголиков и любителей почесать кулаки, ну, а последние — такие как Джефри, беженцы или преступники из верхнего города. Неприспособленные к жизни в нижнем, ничего не знающие о его законах и порядках, не умеющие даже ориентироваться на улицах, беспомощные одиночки, которых не хватятся. Наивные дурачки, которые даже не смотрят, куда идут, если их заболтать. — Где мы? — Джефри недоверчиво посмотрел на остановившегося Рэта, огляделся. Последние пять минут он действительно не смотрел по сторонам, потому что каждый переулок был похож на предыдущий. Они вышли на какую-то площадку, со всех сторон окружённую домами — тут стояли мусорные баки и всякий хлам, старый велосипед. Единственная дверь под низким косым козырьком со скрипом открылась в ответ на стук — навстречу им вышел высокий худой парень в прожжённой кожаной куртке и с намотанной на кулак цепью. Как и Рэт, он оглядел Джефа придирчивым оценивающим взглядом, под которым тот невольно отступил. — Да не дергайся ты так, — хмыкнул Рэт, беря его за плечо, но Джеф скинул его руку. Сделал ещё шаг назад, и ещё, и вот он уже рванул обратно в переулок, бросив пакет, который всю дорогу нёс под мышкой. Он умел бегать, но не знал, где он и куда бежит. Он умел драться, но был слишком испуган и слаб. Его догнали на следующей же улице, затащили в подворотню, загнали в угол как животное. Им не хотелось наживы — что взять с этого «верхнего» в рваных обносках? Пакет с краденой жратвой? Они не боролись за территорию и не отстаивали свой авторитет. А что тогда? За что? Вот так, впятером на одного. Строуб из последних сил закрывал руками лицо и голову, скорчившись на земле. От боли в глазах потемнело, он слышал только шум в ушах и чувствовал тошноту от вкуса крови во рту. От пинка в живот согнулся и задохнулся болью, удары сыпались градом, в спину, в бок, снова в живот, в голову, а потом всё пропало. Удары прекратились, крики стихли, пульсирующая боль тлела во всём теле, где-то острее, где-то глуше. Словно сквозь вату слуха достигли чьи-то беспокойные причитания: — Эй, парень, ты живой?***
— Ты живой? Строуб открыл рот, выплюнул кровь и надсадно закашлялся. — Пойдём. Снова его вели тесными тёмными переулками, но недолго, и всё это время крепко держали. Перекинутая через чужую шею рука в крови безвольно болталась, он едва шевелил ногами и сильно прихрамывал на правую. Тёмный подъезд, лестница в миллион ступеней. Тёплая вода потекла по лицу. Вода же? Да, «не вода» была там, в переулке, и аммиачный запах вместе с кровью во рту вызывал желание избавиться от съеденного утром бутерброда. — За что они тебя? — Не знаю, — парень всё-таки подал голос — тихий, хриплый. Взгляд его уткнулся в фигуру спасителя. Кроме шуток, если бы этот человек не появился, его бы, наверное, забили до смерти. Кто же герой? Это был мужчина лет сорока, в клетчатой рубашке и грязном рабочем комбинезоне. Темноволосый, невысокий, немного полноватый, с грубыми руками рабочего и проницательными голубыми глазами за толстыми стёклами очков. Почему при его появлении эти выродки разбежались? Рядом со столиком с распотрошённой аптечкой стоял ящик с рабочими инструментами. Мужчина, наверное, шёл с работы или на неё, услышал шум и не побоялся вмешаться. — Тошнит? Холодная мокрая тряпка прошлась по лицу. Джефри прикрыл глаза от блаженной обезболивающей прохлады. Левый глаз сильно заплыл, у него была рассечена скула и переносица, губа кровоточила, из носа только-только перестало течь. — Не… немного… — Давай-ка снимем это. С него сняли куртку и майку, вынудив поднять руки. Плечо тут же обожгло болью, однако других серьёзных травм не обнаружилось. Нога, рука и голова, лицо, а остальное так, помяли. Холод потёк по груди, постепенно синеющей от кровоподтёков. Из мозгов будто взбили омлет, и прошло не меньше часа, прежде чем Джеф смог выдать хотя бы одну полноценную и осмысленную фразу. — Спасибо. Они сидели на кухне под тусклой жёлтой лампочкой без плафона, и Строуб слегка покачивался на холодной табуретке. На столе, застеленном коричневой клеёнкой, стоял стакан с молоком и тарелка с кашей и жареной котлетой. — Ешь. Ты совсем без сил. Мужчина, представившийся Томом, устроился на подоконнике и курил в открытую форточку. Ещё пару часов назад Джеф отдал бы многое за такой ужин, но сейчас его мутило. Осознавая, что просто упадёт, если в ближайшее время не поест, Джеф откусил кусок котлеты и запил молоком. Как же давно он не чувствовал вкуса настоящей, свежей, домашней еды. Так давно, что даже забыл его. Гречневая каша с маслом, распаренная и мягкая, сочная котлета с хрустящей корочкой. Молоко только было странное, скорее всего, порошковое, но Джеф съел и выпил всё, только понемногу, поскольку до сих пор чувствовал лёгкую тошноту. Том не присоединился к трапезе, но не отстал, пока тарелка перед Джефом не опустела. Между делом спрашивал всякое, сколько лет, где живёт, где родители, но парень только пожимал плечами в ответ. — Может, ты хочешь кому-то позвонить? Тебя ведь будут искать. Джефри отрицательно мотнул головой. Пусть от этого Тома не исходило угрозы, даже наоборот, но Джеф не решался открыться постороннему. Если Том сдаст его патрульной бригаде, он сможет убежать и найти друзей, а если выдаст местонахождение убежища, их отправят в какие-нибудь трудовые отряды и разделят. Он не мог так рисковать. — Ну, как знаешь, — вздохнул Том, поджал губы и, затушив окурок в пепельнице, принялся возиться с посудой и чайником. — Давай сходи пока в душ, а то с тебя грязь уже кусками отваливается, ещё занесёшь какую-нибудь заразу.***
В ванной комнате было холодно, щеколды на двери не имелось, вентиляции тоже, поэтому пахло сыростью, и сломанная гардина с клеёнчатой шторкой уныло плесневела в углу возле унитаза. Но из лейки с перебоями шла то тёплая, то горячая вода, а что ещё нужно? Строуб кое-как разделся догола, осторожно забрался в ванну, и с него потекла грязь. Чистота так и скрипела под мочалкой, царапины щипало от мыла, но Джефри быстро распробовал забытое удовольствие, даже несмотря на боль и усталость. По руке опять размывалась кровь — кожу сильно рассекли ударом тяжёлого ботинка, но сейчас это казалось сущей ерундой. Он закрыл глаза и, опёршись руками на стену, чтобы не упасть, стоял под тёплыми струями целую вечность, просто греясь. Голова ещё трещала, дрожь иногда набегала от неосторожных движений, но Джеф чувствовал, как мысли встают на свои места словно кусочки мозаики. Стоило только отдохнуть, поесть и помыться, и вот он уже вновь ощущал себя человеком. Неужели наметился просвет в этой непроглядной темноте? Тревога утекала в слив вместе с пеной. Шум воды и кайф заглушали всё, поэтому расслабленный Джеф не заметил, как дверь приоткрылась, не слышал, как Том вошёл. Уже выбравшись из ванны и вытираясь не очень свежим полотенцем, Джеф заметил отсутствие штанов и белья, которые бросил на пол. Предвосхищая вопросы рассерженного юноши, стоящего посреди коридора в одном полотенце, Том примирительно поднял руки. — Я замочил их, и майку тоже. Колом ведь скоро встанет, не смеши, наденешь моё. Хотя бы чистое, — оправдывался он, вытирая мокрые руки об штаны и поправляя очки. Звучало убедительно и разумно, особенно благодаря уверенному и невозмутимому тону, и всё же Джефу было не по себе от того, что посторонний человек зашёл в ванную комнату, пока он мылся, да ещё так тихо. Разумеется, Том спас ему если не жизнь, то здоровье, привёл к себе в дом, накормил, теперь вот дал чистую одежду, и было бы чёрной неблагодарностью подозревать его в чём-то нехорошем. Однако теперь, когда мозги начали работать и в мыслях наметилась связность, у Джефа начали появляться вопросы. Как надолго он тут останется, сколько одежда будет стираться и сохнуть? Планирует ли Том сообщить в органы надзора или уже это сделал? Почему он не отвёл Джефа в больницу или в отделение городской дружины? Часто ли он подбирает на улице бомжей, приводит в порядок, а потом выпускает обратно, так сказать, в естественную среду обитания? И почему, мать твою, нельзя было постучать, прежде чем заходить, или вообще подождать?! Но вслух Джеф произнёс лишь очередное «спасибо». Надел на голое тело спортивные штаны, рубашку — всё было разношено и велико, особенно для пятнадцатилетнего пацана, а ещё пахло спреем от клопов и тараканов. Попросив у Тома сигарету, Джеф пошёл, прихрамывая, на кухню, где устроился возле форточки. Как и утром при встрече с Синим, он испытывал благодарность и стыд. Как и утром, волшебный ореол спасителя, вспыхнувший на мгновение, быстро угасал. Холод стекла, к которому Джеф прижался лбом, слабо помогал мыслить трезво, а после горячего расслабляющего душа усталость навалилась ещё сильнее. Зажатая в пальцах сигарета дрожала, он шумно и медленно дышал, силясь совладать с эмоциями. Ещё десять минут назад этот дом казался сказкой и курортом, а сейчас Строуб хотел как можно скорее его покинуть. Вернуться к друзьям, предупредить их о шайке малолетних садистов, возможно, выпросить у Тома немного еды, чтобы ребята не сидели второй день голодными. К чёрту эти блага цивилизации, он не может ими наслаждаться, пока они там в подвале цедят кипяток с сахаром и кормят клопов. Не может, не хочет и не будет. Вот только высохнет одежда, и можно убираться восвояси к чёртовой матери. Если Том такой порядочный, то наверняка сообщит, куда следует, а если нет, то тем более лучше поторапливаться. Тревога пустила по рукам дрожь, сердце сильно забилось и заболело. Хотелось скорее очутиться в тёмном сыром подвале, из которого утром так спешил сбежать. Потому что сам по себе он ничего не стоит, и друзья, его семья, нужны ему как воздух. И больше всех Динк. В память ворвалось смутное воспоминание из сна: тёплый летний день, шорох листвы, и они так близко… да, это точно снилось, вот сегодня. Джеф никогда не прикасался к нему так, как во сне, он вообще к нему не прикасался, не считая редких дружеских объятий, да и Хелльберг никогда не проявлял особой нежности к кому бы то ни было и… О чём это он? Джеф понял, что по-прежнему стоит у окна, уткнувшись лбом в холодное стекло. Неужели он задремал? Открыл глаза — всё поплыло, попытался сделать шаг — всё покачнулось. Затухшая папироса выпала из дрожащих пальцев. — Том… — позвал он слабо и испуганно, вдруг всем телом ощутив биение собственного сердца и тяжёлое дыхание. В темноте за спиной послышались шаги, приблизились, сменились прикосновениями и голосом: — Ну наконец-то. Не дёргайся, тихо. Вкрадчивый шёпот в самое ухо, и уже только от этого можно было взбрыкнуть и попытаться вырваться, но Джеф едва мог пошевелиться. Ноги стали ватными, тело онемело и не слушалось, протест застрял в пересохшем горле. Закружилась голова, слабость накатила такая, что он бы упал, осел на пол, если бы сильные руки не держали его так крепко. Неужели опоил?.. У молока был такой странный вкус… Может, ты хочешь кому-то позвонить?.. — Ну, что? Проверим, сколько ты на самом деле стоишь? Заломили выблядки цену… в твоих же интересах её отработать, — в голосе Тома звучала насмешка. Так вот, как всё было — до Джефа медленно и больно доходил смысл сказанного. Никакого геройства, только бизнес. Когда он отключился в той подворотне, беспризорникам, наверное, стало скучно. Упускать шанс они не стали и продали бесчувственное тело первому желающему. Блондиночка, хах… Там таких любят… Разве тебя не будут искать?.. Не будут искать… не будут… Всё было как в страшном сне. Строуб до тошноты отчётливо чувствовал каждое прикосновение: мягкий слюнявый язык на шее и в ухе, короткие толстые пальцы вниз по животу, под рубашкой, под поясом… Спортивные штаны, до этого непонятно как державшиеся на растянутой резинке, скользнули по ногам вниз. Неприятное тепло потного волосатого тела, прижимающегося сзади, но самое омерзительное — то, что красноречиво упиралось в ягодицы, а потом тёрлось между ними, постепенно становясь твёрже. Кричать, звать на помощь — даже если голос найдётся, никто не придёт. Жители этого города борются за место под солнцем, как сказал Синий. Никто не поможет, клюй ближнего, сри на нижнего. Бей, воруй, убивай, продавай всё и всех, был бы спрос. Подсыпай в еду наркоту, насилуй бездомных мальчиков, которые настолько глупы, чтобы самим признаться, что их никто не хватится. Слёзы текли по щекам без остановки, сердце заходилось в приступе паники, ком в горле не позволял дышать. Хотелось сбежать. Или отключиться, умереть, провалиться сквозь землю… Его потащили в комнату как безвольную куклу, толкнули на кровать, он упал лицом вниз. Тощий долговязый подросток, всё дрожащее тело которого — сплошная боль. Джеф знал, что будет дальше, но не мог сопротивляться. Том не очень-то спешил, позволяя ему сполна ощутить воздействие наркотика, и даже отвлёкся ненадолго, чтобы взять что-то из тумбочки. Затем раздвинул худые ноги, трогал липкими пальцами, настойчиво давил, пыхтел, пристраиваясь. Строуб прикусил разбитую губу до крови, на его болезненное мычание мужчина только довольно хмыкнул: — Не так уж это и больно, потерпи. И он терпел и заставлял себя держаться в сознании, иной раз нарочно зажимаясь, чтобы было больнее. Нельзя было отключаться, хотя этого очень хотелось, нельзя было сейчас жалеть себя. Держаться и думать, лихорадочно искать выход — вот, что было нужно, и ведь выход был. Он лежал всё это время перед носом у Джефа в переносном ящике с инструментами. Большой тяжёлый газовый ключ. Парень был слишком слаб, чтобы обороняться голыми руками, а чтобы ударить, например, ножом, тоже нужно приложить силу. Ключ же сам по себе тяжёлый, и нужно только суметь замахнуться. Джеф ждал окончания своей пытки с мужеством и расчётливостью, которых в себе раньше не наблюдал. В голове его выстроился план, возможно, слишком наивный из-за опьянения. Вот только хватит ли ему сил подняться на ноги? Хватит ли духу дать отпор?..***
Бежать Джефри не мог, только идти, прихрамывая. Где-то в конце улицы его вывернуло, но парень, утерев рот рукой, поковылял дальше — так быстро, как только был способен. Он не знал, как скоро очнётся Том, если, конечно, очнётся. Когда насильник наигрался с ним, Джеф притворился спящим и стал ждать, прислушиваясь к каждому шороху в квартире, пытаясь понять, что происходит, не выдавая себя. Какое-то время мужчина ещё бродил по комнатам, чем-то гремел, шумел водой, но через час, наконец, угомонился и прилёг на диван рядом с Джефри. Тот не шелохнулся, почти не дышал. Ещё через четверть часа послышалось размеренное тихое посапывание. Молясь, чтобы пружины дивана не скрипели слишком сильно, Джеф сполз на пол и едва не на цыпочках направился в кухню. Действие наркотика проходило, в разбитое тело возвращались призрачные силы. В тазу, вопреки заверениям, была замочена совсем не его одежда, а рабочий комбинезон Тома. Майку, джинсы, куртку и кеды Строуб обнаружил в мусорном мешке под раковиной — видимо, от них планировали избавиться. Избавиться от улик. Может, и от всего Джефри в итоге планировалось избавиться?.. Некогда было рассуждать, больной ублюдок мог проснуться в любой момент от собственного всхрапа. Кое-как совладав с руками и натянув одежду и обувь, Джефри по-прежнему на цыпочках прокрался к входной двери. — Куда это ты собрался? Сиплый голос раздался прямо за спиной — на этот случай Джеф и вооружился тяжёлой железякой, но Том уже ринулся на него и повалил на пол. — Сбежать вздумал?! Паскуда сопливая! Ну теперь ты у меня получишь… — рычал Том, сжимая тощую шею Строуба и наседая сверху. Тот брыкался, цеплялся за руки мужчины и царапал их, царапал его багровое от ярости лицо, сбил с него очки, взбрыкнул, пытаясь хоть как-то высвободиться из-под тяжеленной полуголой туши, и, видимо, попал коленом прямо куда надо — Том как-то сдавленно вскрикнул и отпустил. Правда, ненадолго — Джефу успел лишь отползти в угол, а затем мужчина снова бросился на него и схватил за ноги. Он чувствовал, что слабеет с каждой секундой борьбы, знал, что проваленная попытка бегства дорого ему обойдётся, и даже не сразу понял, что произошло. Он лежал на грязном полу в прихожей, цепляясь за шкаф, за сам пол и за воздух. Том стоял на коленях и тянул его к себе, схватив за обе лодыжки, затем рванул и… Джеф пнул его в лицо, и тот упал назад, прямо на приоткрытую дверь в ванную комнату. Ударился головой. Больше не вставал, не шевелился. Джеф не проверял, дышит ли он, а просто забился в угол. От страха его колотило, на шее всё ещё чувствовалась железная хватка и он надсадно кашлял, не сводя мокрых красных глаз с неподвижного тела. Он просидел так несколько минут, силясь справиться с дрожью. Затем кое-как поднялся, цепляясь за стену, не без труда открыл тугой замок, выбежал на площадку. Подъезд был пуст и тих, казалось, что других жильцов тут вообще нет. Выбравшись из здания, Строуб побрёл куда глаза глядят, не имея ни малейшего представления о том, где находится. Если бы Том последовал за ним, то непременно бы догнал. Через несколько улиц боль и усталость накрыли парня окончательно, он бессильно сполз по стене, моля бога, в которого не верил, чтобы только никто его не нашёл.***
— Эй… малец… Ты жив? Чужой голос доносился словно сквозь толстый слой ваты и очень медленно достигал сознания. Тело, перемещавшееся в пространстве, отзывалось тупой болью на каждое движение. Размытые, тусклые мысли выплывали и растворялись в тумане из страха. Беспомощный одиночка… Блондиночка, хах… Странный вкус у молока… Я такой голодный… Не надо, пожалуйста, что я вам сделал… Динк… Мама… Мне так страшному одному, я не хочу умирать здесь… Я больше так не буду… Судорожные всхлипы, слёзы жгли глаза, а спирт — рану на лбу. Во рту был гадкий привкус, голова раскалывалась на куски. Синий, натужно кряхтя, помог Джефу прийти в себя и подняться, затем повёл в сторону Комбинатской улицы, которая действительно была недалеко, Рэт не соврал. Всю дорогу бездомный что-то сипло говорил, ругался, а Джефри только смотрел себе под ноги мутными глазами, ничего не соображая. — Есть тут кто? Эй, это ваш? — хриплый окрик эхом разнёсся по тёмному подвалу. Колючее рваное одеяло плохо грело, приглушённые голоса рядом старались не будить, дружеские руки иногда ласково гладили по спине или по волосам. Наверное, Ганц. Тусклый свет из печной решётки не мешал заснуть, но Строуб не спал. Только лежал неподвижно на боку, полуприкрыв заплывшие глаза, и иногда тихо, судорожно всхлипывал. Всё тело горело болью, он обливался потом и дрожал, бормоча, что ему холодно. Холодно, как в могиле. Должно быть, неспроста жителей нижнего города наверху называют отбросами. Спёртый воздух, сырость, сточные воды — разве может в таких условиях вырасти и выжить что-то здоровое, чистое? Все люди полны дерьма, но здесь это заметнее. Тесная грязная тюрьма, камера без освещения. Все друг у друга на голове и дышат в спину. На одного приличного приходится с десяток мудаков. Один готов поделиться объедками, а пятеро других изобьют до потери сознания просто так, себе на потеху. Кто-то сжалится над убогим, а кто-то воспользуется его беспомощностью. Так страшно, стыдно, что ты с ними — одной породы, человек разумный. Самый лютый зверь в подземелье, без совести и жалости. Присоединяйся или будешь сожран. Присоединяйся добровольно или будешь сломан.***
— Знаешь, мне когда-то снился сон. Давно, лет десять назад. Мы с тобой были наверху. Сидели в парке — помнишь парк в третьем районе, рядом со спортивной площадкой? Было лето, тепло, ясно. Мы ели мороженое. Солнце так красиво светило через купол, и получались маленькие радуги. Джефри лежал на диване, прижимаясь к Динку сбоку. Откинул волосы со лба, утёр пылающее лицо. Хелльберг обнял его одной рукой, другую заложив за голову. Оба ещё тяжело дышали, разгорячённые голые тела мокро поблёскивали в полумраке гостиной. Динк усмехнулся: — Почему ты вспомнил об этом сейчас? Джеф слышал, как стучит его сердце, ощущал пальцами мурашки на его руках. Сейчас Динк был так близко, как он и мечтать не мог. Тогда под грязным одеялом в подвале, видя этот сон раз за разом, Джеф хотел чего-то чистого, светлого, прекрасного. Нежности и взаимности, искренности, счастья. Но внизу это невозможно, теперь он знал это наверняка. Теперь он понимал, каким нелепым и жалким казался всем вокруг, почему им так легко и бессовестно пользовались всякие ублюдки. Сложно сказать им за это спасибо, однако именно они помогли мальчишке освоиться, ощутить на собственной шкуре, что к чему. — Не знаю, вспомнилось. Джефри приподнялся на локте, собираясь встать, но помедлил. Заглянул Динку в глаза, пытаясь вспомнить, какими они были тогда. Такими же внимательными и строгими? Такими же холодными и бесстрастными даже после секса? Впрочем, это ведь только секс. Джеф променял любовь на похоть, искренность на притворство, честь на выгоду. Он уже не помнил, каково это, осталась только картинка из сна и тусклые образы прошлого. Иногда Джеф жалел, что те беспризорники его не убили. — Я пойду спать, — бросил он, вставая с дивана и собирая разбросанные по полу вещи. — Доброй ночи. — Снов. Тихо скрипнула кровать, тёплое одеяло, чистое бельё, но уснуть Джеф не мог. Он уже давно перестал надеяться, что уснёт раньше трёх, а потом увидит что-то кроме кошмаров или порно. Что-то пошло не так, что-то в нём сломалось. Он перестал чувствовать стыд и благодарность, перестал бояться, перестал мечтать. Он больше не был верхним. Рэт был прав — не туда он свернул в этой жизни.