Морские виды

Море неторопливо катило холодные волны, стыдливо шурша ими, словно скромница - нижними юбками. Песок, в который мистер Бекер воткнул кончик своего черного зонтика, потускнел и потерял всю свою летнюю прозолоть. Домики для переодевания стояли за деревянным помостом между дюнами, белые и скромные, краска на них хотя и облупилась, еще не обвисла неряшливыми хлопьями, все вокруг — и негромкий рокот моря, и отсутствие купальщиков, и похолодавший ветер, и солнце, прячущееся за кашемировыми тучами — говорили о том, что лето покинуло пляжную косу. «Вы, мадам де Врие, - начал мистер Бекер, сжав ручку зонтика, сделанную из лакированного тростника, - живете одним днем, как стрекоза. Вы уверяете меня в том, что женщина способна сама распорядиться своей судьбой, но ваш выбор супруга и жизнь, которую вы ведете сейчас, свидетельствует об обратном. Вы приняли решение о замужестве самостоятельно, презрев как волю отца, так и доводы разума, теперь вы пожинаете плоды». «Вас, мистер Бекер, - ответила мадам де Врие, положив на колени записную книжку в красном сафьяновом переплете, покрытом изображениями золоченых турецких огурцов, - оставила невеста, которая была моложе, чем вы, беднее, чем вы, и намного безнадежнее, чем вы, только потому, что удел гувернантки был для нее привлекательнее, чем союз с вами. Вы пожинаете плоды решений, принятых вами, но это должно даваться вам легче, чем мне, в вашей семье ведь больше внимания уделяется долгу и обязательствам, нежели простым человеческим чувствам». «Моя семья, - чопорно ответил мистер Бекер, глядя куда-то поверх головы мадам де Врие, и кабинок для переодевания, и дюн, плавно гнувших спины, с которых бриз сдувал крупинки песка, принуждая их с течением времени извиваться, меняя контуры с изгибов на изгибы, двигаясь, и, в то же время, оставаясь на месте, - знает, что такое долг: долг перед семьей, долг перед обществом, долг перед супругом. Моя невеста не обладала тем же пониманием долга, что и я, поэтому она приняла столь неосмотрительное решение. Вскорости она пожалеет о нем, но тогда уже будет поздно что-либо менять». «У вас, мистер Бекер, - сказала мадам де Врие, поднимая горящий взгляд темных, как маслины, глаз, к мистеру Бекеру. Если бы взгляд мог воспламенять, мистер Бекер вспыхнул бы, как факел, погружаясь в воронку расплавленного стекла, в который взгляд мадам де Врие превратил бы песок, - словно нет ни сердца, ни души. Вы живете, как машина, и вы заставляете всех, кого встречаете на своем пути, думать о вас, как о машине. Другое дело, что машина встречает машин, и люди, с которыми вас связывают деловые или дружеские сношения, превыше всего ценят умение соблюдать приличия даже ценой собственного счастья и делать деньги даже из собственного несчастья, а вы способны и к тому, и к другому. Если ли у вас живое сердце, мистер Бекер, ощущаете ли вы его биение, знакомо ли вам неясное томление души — что в целом свете заставляет вас верить в то, что вы живы?» «Сердце, - мистер Бекер желчно усмехнулся не столько ртом, сколько глазами, скулами, всем своим бледным, невыразительным лицом. - Душа. Для достойной жизни нужно вовсе не это, а осознание того, что все, что ты делаешь, ты делаешь верно, в соответствии со своими убеждениями, достойно и таким образом, который не вызовет сплетен и пустых пересудов, и в этом, мадам, и выражается сила человеческой души — в стойкости перед лицом бурных житейских волн». «Сила человеческой души, - мадам де Врие раскрыла и закрыла записную книжку, переложив длинный атласный язычок закладки сзади наперед. - Вот вы и сами заговорили, словно поэт, и словно дурной поэт, лишенный и вкуса, и меры. Вы решительно невыносимы, Эдвард. Вы скучны, упрямы, настойчивы сверх всякой меры в желании научить других своей правде, вы знаете меру в деньгах, но в заведении дружеских знакомств вы словно растерянный купальщик, который робко пробует воду, долго жмется к лесенке, отказываясь спускаться, и уже там, в воде, громко жалуется, что ему слишком холодно». «По крайней мере забавно, - по-женски пожал губы мистер Бекер, - слышать упреки в растерянности и неумелости от женщины, которая окружила себя приживальщиками и прилипалами, и живет в долг, проматывая те остатки состояния своего беспутного супруга, которые могла бы вложить в акции, принесшие ей если не блистательную, то по крайней мере пристойную жизнь, не вызвавшую бы столько кривотолков». «Мой супруг, - мадам де Врие перекинула конец длинной, украшенной черными кистями шали через плечо, высоко задирая маленький узкий подбородок, - был повесой, беретром и идиотом, но я, по крайней мере, любила его всем сердцем. Я горжусь тем, что по собственной воле и выбрала супруга, с которым недолго, но, все же, была счастлива — чего не могу сказать о вас. Были ли вы влюблены? Были ли вы счастливы? Поступали ли вы согласно собственным желаниям хоть раз в жизни, уважаемый мистер Бекер, эсквайр?» Кровь прилила к лицу мистера Бекера, выдавая в нем склонность к апоплектическим ударам. Его щеки покраснели той краской, что выдает скорее ярость, чем смущение, а нос побагровел и как будто бы раздулся, увеличиваясь в размерах, отчего и лиловые жилки на крыльях, и поры на нем стали разом больше, ярче, притягивая взгляд. Каждое несовершенство пульсирующая краснота превратила в уродство, и каждое уродство, налившееся красным, угрожающе нависло над крахмальным белым воротником сшитой на заказ сорочки, над атласным вырезом жилета и черными отворотами пальто. «Откуда вы, мадам де Врие, можете знать, любил ли я когда-нибудь? Для вас любовь представляется нескончаемой чередой безумств и кутежей, поступков, непонятных любому разумному, образованному человеку, выдающих дикость чувств и страстей. Для меня же любовь имеет совсем другой вид, любовь — это облегчать бремя, упрощать сложности, находить решения для проблем, и не только в дни веселья, но и в дни скорби, всегда, каждый день, и что с того, что у меня есть деньги, чтобы устроить это? Все эти деньги я заработал сам, и именно их, плоды своего труда, я приношу в дар своей любви — неужели вам, рабам фантазий, витающим в мире болезненных романтических грез, так сложно это понять?» Мадам де Врие, услышав слова мистера Бекера, пожелтела, сливаясь по цвету с янтарными серьгами в форме пчел у себя в ушах. На пожелтевшей коже выделился слой пудры, нанесенный мадам в попытке осветлить природную смуглость кожи, рыхлый и осыпающийся, как мука с просевшего пирога, в то время как средиземноморские глаза мадам де Врие, антрацитовые в своей библейской непокорности, метали молнии, грозившие испепелить мистера Бекера на месте, оставив от него только горстку золы и превосходно скроенный костюм. «Вы оскорбляете меня, мистер Бекер?» «Ничуть, мадам де Врие, - красный мистер Бекер прикоснулся к полям своего цилиндра рукой в белой перчатке, с шорохом очертив полукруг кончиками пальцев у себя надо лбом. - Я выражаю огромное несогласие с образом жизни, который вы ведете. Вы, мадам де Врие, при всей сомнительности вашего брака и нынешнего положения, женщина не пропащая и не потерянная окончательно — взять хотя бы вашу верность супругу и в богатстве, и в бедности, как на балах и званых обедах, так и в изгнании. Так отчего же вы проводите ваши дни здесь, среди чахоточных художников и поэтов, которые заводят приятелей ради дармовых обедов в дешевых забегаловках с тощими бифштексами и жидким пивом?» «О, если дело в этом, только в этом, мистер Бекер, - мадам де Врие наклонила голову. Ноздри ее маленького, узкого носа непримиримо раздувались, - то честный ответ — ответ, который вам будет проще всего понять, потому что он столь же практичный, как вы и ваши рассуждения — в том, что мой супруг не оставил мне ничего ни от моего состояния, ни от своего собственного: только долги. Я не уезжаю потому, что у меня нет доходов, мистер Бекер, только расходы, но пусть это не тяготит вашу англиканскую совесть, ведь я не прошу у вас не милости, не сочувствия. Я только прошу вас немедленно стереть со своего лица эту отвратительную гримасу торжествующей добродетели, и сегодня за обедом составить компанию мне, устрицам и бутылке легкого белого вина». «Что, простите?» - выражение лица мистера Бекера сделалось озадаченным, как у ученого дрозда, услышавшего трель, отличную от той, к которой он привык. «Составьте мне компанию за обедом, - повторила мадам де Врие. Она все еще выглядела рассерженной, но уже не такой распаленной гневом, то открывая, то закрывая сафьяновую записную книжку, внутренность которой едва сдерживалась вместе прошивкой — исписанные чернилами листы так и торчали, опасно трепеща на ветру. - Даже несмотря на все те мерзости, учтивые и не слишком, что мы завели обыкновение говорить друг другу с тех самых пор, как познакомились, вы продолжаете приходить сюда ради прогулки со мной в течении всего своего отдыха, а это самый долгий срок, который кому-либо здесь удавалось выдержать в моем обществе с тех пор, когда я решила, что не желаю быть приятной и обходительной со всеми, с кем вынуждают приличия. Я уже начинаю думать, что вы один из тех типов, что находят неизъяснимые удовольствия в том, чтобы принижать себя и испытывать страдания». «Я могу обвинить вас в том же, мадам, - с необычной живостью заговорил мистер Бекер, не обратив внимания на то, что ветер все-таки вырвал листок, зажатый между страниц записной книжки мадам де Врие, которую она снова открыла, и, закружив в воздухе, бросил прямо на спицы его зонта. - Если я настолько скучен, бездушен и неприятен, отчего вы не избегаете моей компанией во время прогулки, а теперь еще и зовете меня отобедать с вами?» «Может быть, меня это развлекает, - мадам де Врие оперлась рукой о лежак, откидываясь назад, чтобы лучше мистера Бекера видеть. - Может быть, вы настолько не похожи на людей, к которым я привыкла, что я начала испытывать интерес к вам, вашей рассчитанной и взвешенной жизни, управляемой общественным мнением и долгом там, где должно верховенствовать сердце. Как вы живете, мистер Бекер — должно быть, я никогда этого не пойму, но ваше упорство делает вам честь: вы уже поняли, что переубедить меня дело безнадежное, но попыток не оставляете». «Поразительно, - мистер Бекер скривился. Ветер заставлял листок из записной книжки мадам де Врие трепетать на спицах его зонта, но мистер Бекер этого не видел, увлеченный разглядыванием мадам де Врие в упор с выражением лица одновременно упоенным и полным неприязни, как дуэлянт прошлых лет, примеряющийся бросить в соперника перчатку, - как вы, все же, нашли во мне что-то положительное — но добродетель в ваших глазах оборачивается грехом в моих. Я не одержим страстями, которым был так подвержен ваш покойный супруг, и я вовсе не вдыхаю никаких фантазий в свои жизнь и работу, и я...» «Что это?» - мадам де Врие перебила мистера Бекера, заметив листок, шелестящий между спиц его зонта. Мистер Бекер посмотрел вниз и, нахмурившись, взял листок за кончик и поднял на уровень глаз, разворачивая — и как раз вовремя: налетевший порыв ветра чуть не вырвал его у мистера Бекера из рук, но мистер Бекер держал крепко и мстительный ветер ограничился тем, что надорвал бумагу на изгибе. Мистер Бекер пробежался взглядом по листку и на его лице проступило выражение сдержанного удивления, которое, чем сильнее мистер Бекер пытался его подавить, тем сильнее оно проступало, и тем менее сдержанным становилось. Мадам де Врие встала с лежака и забрала у мистера Бекера листок, который мистер Бекер отдал без малейшего сопротивления, в то время, как карандашный двойник мистера Бекера на листке бумаги сидел, положив локоть на спинку стула, курил, глядел через перила, словно увидев кого-то знакомого, и без особого удовольствия улыбался, как будто бы недавно научился этой нехитрой штуке, но все еще не совсем мог понять, как она работает. Карандашный мистер Бекер подавал руку женщине, выходившей из экипажа и, с сигарой в руке и лишь слегка оживленным выражением лица что-то обсуждал, должно быть, политику или финансовые новости, ведь перед ним лежала газета, и рядом угадывались наметки окружавших его мужчин, но это было еще не все. В правом нижнем углу листка общество карандашных мистеров Бекеров разбавлял чернильный мистер Бекер, который сидел на лежаке, поставив зонтик между коленей и положив на него руки. Чернильный мистер Бекер смотрел прямо перед собой, в то время, как за его спиной маячила склоненная голова в шляпке, немного похожая на ту небольшую шляпку с пером, которую мадам де Врие надела на прогулку. Этот мистер Бекер разительно отличался от своих карандашных двойников расслабленным выражением лица, на которое падала закатная тень. Мистер Бекер, должно быть, наблюдал за тем, как солнце садится за море, с удовольствием закончившего дневные классы ребенка, и ото всей его высокой, обычно скованной фигуры веяло негой и покоем. «Это нарисовали вы?» - мистер Бекер требовательно посмотрел мадам де Врие, и та пожала плечами. «Как видите. В какой-то момент вы становились настолько скучным, что мне казалось, что рисовать вас интереснее, чем говорить с вами. Но, когда я вас рисовала, мне начинало казаться, что заговорить с вами не такая уж и плохая идея — когда вы говорите, ваше лицо меняется, и его снова становится интересно рисовать. Так вы отобедаете со мной сегодня, мистер Бекер?» Вместо ответа мистер Бекер сложил листок и подал его мадам де Врие, но та покачала головой. «Вы были моделью для серии зарисовок, и вы все равно уже все видели, так пусть он будет вашим — на память обо мне. Быть может, в холодном лондонском климате вас немного согреет тот гнев, который вы испытываете, думая обо всех тех женщинах, которые презрели требования своей семьи ради любви», - сказала мадам де Врие, придерживая шаль на груди, и мистер Бекер, кивнув, убрал сложенный листок за отворот пальто, вложив его во внутренний карман с большими точностью и осторожностью, чем такое пустяковое дело того требовало. Спрятав листок, мистер Бекер выдернул зонтик из песка и, слегка поклонившись, церемонно подставил мадам де Врие оттопыренный локоть, за который она взялась. Придерживая платье, мадам де Врие пошла вслед за мистером Бекером в сторону выложенной галькой прогулочной дорожки. Каблуки мадам де Врие глубоко погружались в песок, и пальцы, которыми она опиралась на руку мистера Бекера, заскользили по гладкой, тонко выделанной шерстяной ткани прямо ему в ладонь. Мистер Бекер сжал пальцы, не давая руке мадам де Врие вылететь из его руки, и, быстро обернувшись, поцеловал ее в ладонь у самых костяшек пальцев и чуть ниже, ближе к запястью. Мадам де Врие вздрогнула, слабо вздохнув. Когда мистер Бекер поднял голову, посмотрев на нее, словно ожидая приговора, она взяла его за гладко выбритый подбородок, и кивнула.