Моя живая легенда

*** – Бож-же, Кас, – прохрипел Дин, едва глотнув воздуха после протяжного стона. – Ты смерти моей хочешь, не иначе. Я сейчас точно сдохну. – Нет уж, точно не сегодня, – бездумно пробормотал Кастиэль, чувствуя, как медленно ослабевает железный захват пальцев Дина на его бедрах, и в противовес этому напряг мышцы, насколько это было возможно после их бешеного «заезда», словно пытаясь выжать из Дина все семя до последней капли. – Уж поверь мне. Дин ухмыльнулся, скорее почувствовав, чем услышав влажный чмок жидкости, склеившей их тела – и, боже правый, какая часть ДНК отвечала за эту ухмылку, которой будет не дано повториться ни в одном из его потомков?.. – У меня почти весь мозг стек в яйца. Не то, что бы я жаловался, – Дин едва заметно поморщился – зарубцевавшаяся было ранка на губе снова закровоточила, да и ребра, наверное, ныли. – Ты редко бываешь таким буйным. Мне нравится, вот только... М-м… Кастиэль зажмурился и еще раз плавно скользнул вверх-вниз по его еще не опавшему члену. И еще раз. И еще. А потом мучительно медленно отпустил на свободу, даря Дину еще один повод для бессвязно-восторженного мычания, а себе еще несколько секунд контроля над ситуацией. Кастиэль улегся рядом и потянулся к Дину, чтобы промокнуть кровь уголком простыни, за что получил недовольный, но совсем невесомый шлепок по руке. Впрочем, поцелуй, как нежность другого рода, Дин принял со снисходительным и вполне умиротворенным ворчанием. Кастиэль усмехнулся и осторожно провел кончиками пальцев вдоль багровых, местами уходящих в грозно-лиловый, кровоподтеков на его боку, и в тысячный раз пожалел, что не может потратить силы на исцеление. Они и так таяли, словно снег на апрельском солнце. Он был здесь с другой целью. – Кстати, о птичках. – Дин, вроде бы, лениво приоткрыл левый глаз, но Кастиэль теперь уже прекрасно понимал, что степень внешней легковесности его трепа ничуть не влияла на глубину изучения предмета. Секс кончился, и вот он – Дин-снайпер. – Дерьмово выглядишь. Это же не я так тебя укатал? Колись, что случилось. – Почему люди используют слова, обозначающие фекалии, чтобы охарактеризовать состояние?– механически выдал Кастиэль, запоздало вспомнив, что «Стартрек: бесконечность» выйдет только летом 2016 года, и Дин уже не успеет его увидеть. – Все нормально. Ничего такого, о чем я не мог бы тебе рассказать, когда ты выспишься. Дин открыл второй глаз, коротко хмыкнул, но, видимо, пока удовлетворился тем, что увидел. – Никуда не уходи, – сонно пробормотал он. – Вздремну часок и потом уж с тебя не слезу. Во всех смыслах. Кастиэль вздохнул, откинулся на подушки и позволил телу расслабиться. Время утекало. Оно всегда работало против, деспотично диктуя, что говорить и как поступать, и для него не имело ни малейшего значения, кто ты и сколько в тебе могущества. Порой Кастиэлю во время тех самых их коротких встреч после хотелось не заполошно вытряхивать друг друга из одежды, усыпляя бдительность и подозрительность своего человека единственным известным способом, а просто стиснуть Дина в объятиях и, пропуская мимо ушей, как белый шум, смысл его возмущенных восклицаний, слушать только голос и биение живого сердца. А потом, презрев все законы и договоры, рвануть сквозь время. Мимо той трижды проклятой весны, когда тело Дина расщепило на атомы в ослепительной вспышке, унесшей с собой Тьму. Забрать. Спасти. В конце концов, сам Дин шел напролом, круша все грани возможного, когда хотел уберечь тех, кого любил. Кастиэль стиснул в кулаке угол драгоценной простыни, на которой остались пятнышки крови, и закрыл глаза, не желая наблюдать, как тело спящего Дина в какой-то момент станет зыбко-полупрозрачным, а потом совсем растает в воздухе. Достаточно было того, что когда Кастиэль откроет глаза, удобный матрац под его спиной превратится в мешок, набитый ссохшимися разнокалиберными комьями, а амальгама небольшого зеркала, висящего на стене недалеко от изголовья, станет гораздо более мутной. И все вещи, которых Дин не касался вот уже почти три столетия, если не рассыплются в прах, то обретут свойственные всему покинутому ветхость и печаль. Бункер был построен на совесть и хранил свое содержимое в условиях, способных, безо всякого сомнения, составить конкуренцию лучшим музеям мира. Вот только у Дина было не так много вещей, которые он действительно ценил, а все остальные Кастиэля и прежде не особенно интересовали. Теперь это было подземелье, набитое древним хламом, среди которого когда-то давно существовал Дин. Приходить сюда было грустно, но это было самое удобное место, из которого Кастиэль мог пробиться к Дину сквозь неумолимо растущую временную толщу. Виски сдавило, и Кастиэль ощутил во рту привкус желчи и чего-то металлического. Он осторожно повернулся на бок, борясь с тошнотой, которая, как он уже хорошо знал, была наименьшим из зол. Когда она отступит, тело и разум неминуемо скрутит сокрушительная боль потери. Наверное, так чувствуют себя люди, когда срывают струпья с зарубцевавшейся тяжелой раны. Если бы дело было только в том, что рывок сквозь время требовал колоссального количества энергии, Кастиэль уходил бы в прошлое каждый день, даже если для этого пришлось бы высосать досуха этот стерильный новый мир. Но каждый раз после возвращения Дин словно умирал для него снова. Сегодня это было в четвертый раз. Кастиэль успокоил дыхание и сердцебиение, стараясь думать только о том, что ни кровь из носа, ни рвота не должны попасть на прихваченную из прошлого простыню и испортить образец крови. Мелкие задачи способны были отвлечь от мысли, что в глобальном масштабе все… дерьмово. Уж Дин-то, постоянно чистивший оружие и врывавшийся в дома с привидениями, чтобы упокоить духов, всего-навсего мешавших кому-то спать, прекрасно это знал. Тепло, которое всего несколько минут назад разделяли в этой постели два тела, стремительно уходило. Кастиэль не без труда заставил сосуд перестать мерзнуть, в очередной раз пообещав себе когда-нибудь разобраться, каким образом люди могут испытывать одновременно облегчение и сожаление. Идеальным вариантом было бы, конечно, спросить Дина, когда он вернется. Если он вернется. Хотя, было не исключено, что вопрос однажды уже обсуждался и был признан нерешаемым. Сейчас Кастиэль этого просто не помнил. К счастью, одежда перенеслась из прошлого вместе с ним и лежала в весьма художественном беспорядке на полу, покрытом толстым слоем пыли. Кастиэль сполз с кровати – усталость и упадок сил попытке отключения своенравно не подчинились – и принялся одеваться старым добрым человеческим способом. Клочок простыни отправился в заблаговременно приготовленный контейнер для биологических образцов и обосновался во внутреннем кармане плаща, остальное Кастиэль скомкал и бросил в бельевую корзину. Оглянувшись на пороге, он убедился, что за исключением следов на полу все в комнате осталось неизменным, и осторожно прикрыл за собой дверь. В коридоре слабо теплились умирающие аварийные лампы, выработавшие свой предполагаемый ресурс уже в те времена, когда Сэм и Дин еще ходили по закоулкам бункера во плоти, а не в виде призраков из печальных воспоминаний Кастиэля. Наверное, ему следовало быть готовым к тому, что однажды светильники не оживут, и передвигаться от комнаты к комнате придется в кромешной тьме, но свет каждый раз загорался, словно бункер вместе с Кастиэлем ожидал чуда, какого-то проявления божественной воли… или еще чего-то. В гараже фонари горели только у въездных ворот и над боксом, в котором он оставил свою машину. Случайно или нет, но Импала стояла в соседнем отсеке, и свет отбрасывал рыжевато-ржавый отблеск на ее потускневшую радиаторную решетку. Кастиэль виновато отвел взгляд и поспешил забраться в салон безликого детища азиатского автопрома, на котором приехал сюда, и марку которого затруднился бы назвать, даже если бы от того, сумеет он это сделать или нет, зависело нечто важное. Кастиэлю несколько раз приходило в голову, что с его теперешними возможностями не составило бы большого труда восстановить Импалу и ездить на ней. Это был бы, наверное, вызов всем тем, кто ушел, и тем, кто остался, но отказывался помнить прошлое. Но потом он каждый раз приходил к мысли, что это еще означало бы, что он смирился с тем, что Дин никогда уже не вернется. Взошла луна над лесопарком, от которого ближайший к бункеру городишко, выросший за прошедшие столетия в серый и душный город и стремящийся стать еще более серым и душным мегаполисом, постепенно отгрызал кусок за куском. Тусклая и облупившаяся, как пластмассовая жемчужина на потертом бархате шлюхиного платья, она отливала нездоровым румянцем, а ее множащиеся в маслянисто поблескивавших лужах отражения своим насыщенным багровым цветом и вовсе вызывали в памяти древние поговорки о дурной крови. Но автострада была пустынна, лента разделительной полосы послушно стелилась по дорожному полотну, и это успокаивало. Видимость была хорошей, и время в пути летело незаметно. Ночь с ее огнями, запахами и звуками была совсем такой же, как те, что были привычны Дину. Было легко представить, как он и сейчас где-то на просторах Америки точно так же рассекает ночную тьму дальним светом фар и смотрит на эту же кровавую луну, которая кажется ему не более зловещей, чем грейпфрут, съеденный на завтрак его братом. Эта ночь сама была Дин, эта дорога была его эквивалентом ангельского полета. Иногда в такие вот моменты Кастиэлю казалось, что он до конца понял Дина, а иногда, в самые темные часы перед самым рассветом – что он его придумал. – Нет уж, точно не сегодня, – повторил он, проверяя контейнер с образцом в нагрудном кармане. – Не сегодня. Сегодня Кастиэль виделся с Дином, и его легенда была живой, как никогда. *** На пороге утра браслет коммуникатора, небрежно прицепленный на руль машины, нетерпеливо зачирикал старомодной телефонной трелью, оповещая о важном сообщении. То ли для кого-то из краткоживущих участников его проекта эксперименты еще не утратили новизну, то ли им просто хотелось впечатлить курирующего институт ангела. Ранний звонок свидетельствовал о нетерпении, но в то же время звонивший постарался соблюсти древние рамки приличия, созданные самым физически уязвимым из господствующих сейчас на Земле видов. В принципе, Кастиэль ощущал себя достаточно восстановившимся, чтобы оставить машину на обочине и остаток пути преодолеть более быстрым и привычным способом, но ему оставалось не более полутора часов пути, и он счел такую отсрочку несущественной. К тому же, надежда на то, что образец, «созревший» сегодня, будет более удачным, чем несколько десятков предыдущих, была невелика. Это была всего лишь ступень, и в ближайшее время им предстояло двигаться дальше. На стоянке перед облицованным холодным черным стеклом зданием института стояло всего несколько машин – проект был приоритетным для института, но слишком личным для Кастиэля, чтобы демонстрировать промежуточные результаты даже в научных кругах, не говоря уже о зеваках. Он торопливо пересек подъездную дорожку, уже почти машинально поминутно проверяя содержимое внутреннего кармана. Одна из стажерок-нефилимов с большим планшетом наперевес выскочила ему навстречу, словно все полтора часа ожидала его у турникета. – Мы извлекли его из капсулы, сэр, он уже с полуночи дышит легкими, – взволнованно сообщила она. – Никаких сбоев, полностью здоров. И за исключением приобретенных признаков почти на девяносто процентов идентичен оригиналу. Очень получился красивый, просто замечательный! Руки девушки, умело избегавшей в речи слов «клон», «объект» и «образец № 29», запорхали над планшетом, выращивая над его плоскостью кривые и диаграммы, измеряющие и описывающие всякую несущественную чушь, вроде завитков ушных раковин и формы ногтевых пластин. Кастиэль отмахнулся от диаграмм, рассыпавшихся в воздухе веселыми песчинками медленно тающих пикселей. – Не будили? – Что вы, сэр! – оскорбилась подобным предположением девушка. – Ждали вас, все по протоколу. По этому протоколу Кастиэлю предстояло в одиночку войти в белую комнату, произвести внешний осмотр существа, которое его там ожидало, а потом разбудить его и, в зависимости от того, насколько удовлетворят его, как заказчика, результаты наблюдений, вынести свой вердикт. Он делал это уже двадцать восемь раз. Намного чаще, чем виделся с Дином после его смерти. На этот раз между встречей с оригиналом и осмотром копии прошло всего несколько часов, и Кастиэль ожидал, что различия покажутся ему более разительными, чем обычно, как бы сильно ни постаралась на этот раз команда генетиков. Однако образец № 29 на самом деле был хорош. Его кожа, была, пожалуй, слишком светлой, но лишь потому, что он, выглядевший как вполне зрелый мужчина, еще ни разу не бывал на солнце. Линия губ была чуть мягче, как у более юного Дина, и как у старшего из правнуков Сэма, или как у дочери Бенджамина Брейдена, все-таки приходившейся Дину внучкой. А вот горькая складка, залегшая меж бровей, полностью принадлежала его Дину – он хмурился точно так же, засыпая в их постели в бункере несколько часов и почти триста лет назад. Что могло тревожить человека, за несколько месяцев выращенного в заполненной жидкостью стеклянной колбе, чтобы сейчас впервые открыть глаза? Кастиэль бегло, без особого интереса, окинул взглядом тело, которому пока не хватало массы и силы, и решительно надавил на поршень шприца, впрыскивая в систему янтарную, цвета любимого напитка Дина, жидкость. Пару минут ничего не происходило, потом пульс образца №29 слегка участился, ресницы, по-девичьи пушистые, совсем как у Дина, затрепетали, а потом он открыл глаза. Кастиэль усмехнулся, оценив иронию – глаза были голубыми, и в них не было и тени узнавания. Образец смотрел на него без испуга, с тем же абсолютно невинным детским доверием и интересом, что и предыдущие два десятка образцов, гораздо меньше похожих на конечную цель. – Все хорошо, дитя, – Кастиэль ласково коснулся его плеча, и образец ответил ему знакомой солнечной улыбкой, от которой защемило в груди. – О тебе позаботятся. Он на секунду задумался, припоминая, как окрестил результаты предыдущих более или менее успешных опытов, полученные путем целой цепи генетических модификаций, произведенных над биологическим материалом потомков Сэма, и объявил отчетливо, для ведущейся записи: – №29 с присвоенным индексом качества 8/10, в дальнейшем называть Дилан… Ремингтон. Заняться обучением с последующей полной социализацией. Серию «Си» считать закрытой. Открыть серию «Ди» с новым образцом ДНК. – Но у нас на подходе тридцатый и еще пять в разной степени готовности! – Стажерка с планшетом, которая, скорее всего, уже давно была не стажеркой, а одним из ведущих докторов-генетиков, просто Кастиэль позабыл об этом, встретила его на пороге белой комнаты, едва не подпрыгивая от волнения, граничащего с возмущением. – Как закрыть? Уничтожить оставшихся? Откуда взялся новый образец ДНК? Вы нашли еще кого-то из потомков? – Я просто нашел образец ДНК. – Усталость снова словно придавила Кастиэля к земле. Ему едва удалось выпутать контейнер из кармана. – Держите. Ближе к оригиналу просто быть не может. Что делать с оставшимися, решим чуть позже. Сейчас я, с вашего позволения, хотел бы побыть один в своем кабинете. Глядя на его неестественно прямую спину, доктор, которую Кастиэль иногда пытался называть именем ее матери, мстительно решила, что тот, кто не оценил факт, что она старательно создала Дилана Ремингтона похожим на возможный плод их с Винчестером любви, как минимум, не заслужил предупреждения, что в кабинете его ждет посетитель. В конце концов, это не входило в круг ее обязанностей. *** – Институт генетики и клонирования? – нежданный визитер резко развернулся на принадлежавшем Кастиэлю кресле. – Серьезно, братец? Я склонен был представить тебя в центре чего-то вроде сети клиник пластической хирургии, «мы сделаем вас красивыми, почти даром сменим пол вашего весселя за полчаса», и что же я вижу? – Габриэль. – Кастиэль остановился у двери, красноречиво оставив путь к выходу свободным. Как бы он ни был рад видеть брата, вернувшегося из небытия, обсуждать с ним свой проект, особенно после очередного, пусть и вполне ожидаемого провала, у него не было ни малейшего желания. Впрочем, о чужих желаниях Гейб всегда судил с высоты своего собственного храма, и надеяться на то, что он уйдет, не высказавшись, не приходилось. – Ты всерьез полагаешь, что если создашь идеально кривоногое и конопатое тело, мятежная душа твоей великой любви возжаждет в него вселиться и слетит с ветки в… – В Раю его нет, – тяжело уронил Кастиэль. – И в Аду тоже. И в Чистилище. Я знаю это потому, что искал. И… знаешь что, брат? Видишь девушку? – Он кивнул в сторону стеклянной стены, сквозь которую была видна негодовавшая, но не решавшаяся уйти доктор с планшетом. – Это одна из дочерей Наоми. Наша сестра не стала матерью всех ангелов, но у нее есть теперь большая семья. Нефилимы больше не воплощение греховной мерзости, а просто дети от смешанных браков. Уриэль управляет вулканами, создает острова в Тихом океане. Самандриэль поддерживает музеи. А каково твое последнее приобретение? Диснейленд? Сеть «Баскин-Роббинс»? Тебе не кажется несправедливым, что Отец вернул всех, кто хоть сколько-нибудь этого заслуживал, кроме него? – А еще Он всех достойно наградил, – понимающе кивнул Габриэль. – Рай на Земле. Все получили то, чего хотели. То, что заслужили. В том или ином виде. Кроме вас двоих, не получивших друг друга. Это печально. Но чего я в толк никак не возьму, так это зачем тебе вся эта возня с ДНК и кадаврами в банках? Перегнувшись через стол, что выглядело довольно комично, учитывая рост его сосуда, архангел вперился в лицо Кастиэля так, будто пытался решить величайшую мировую проблему. – Ты однажды идеально воссоздал это тело из грязи и тлена. И это заняло, как бы не соврать, далеко не триста лет. Ну, хорошо, откинем время блужданий по облакам и кругам ада в поисках его светлой и прекрасной души, но даже не сто. Так в чем смысл? – В том, что Дин получил покой, а я – надежду, – помертвевшим голосом сказал Кастиэль. – Надежду, которую нужно было подпитывать какими-то действиями. Габриэль потупился с выражением лица, красноречиво говорящим – это твои слова, не мои. Тишина оглушающе звенела в ушах, звон набирал силу, трансформируясь в вибрацию, от которой задребезжали стекла. Кастиэль не мог спросить брата, зачем ему потребовалось разрушать поддерживающую его все эти годы иллюзию движения к результату, и не в силах был смотреть на его сочувствующее лицо. Он сам не помнил, как вышел из кабинета и куда его повел нарастающий рокот. Трещали, выламываясь из стен, дверные косяки, звенели стекла, сыпалась с потолка штукатурка, во дворе выли машины. Кто-то рядом кричал, пытаясь его остановить. Два человека попытались преградить ему дорогу в святая святых – зал, где умная автоматика год за годом поддерживала жизнеспособность искусственных организмов. Огромный выброс энергии отшвырнул их, как картонных солдатиков, и Кастиэль мог только надеяться, что они остались целы. Пахло горелой проводкой, откуда-то летели искры, под ногами хрустело стекло, и хлюпала киселеобразная «околоплодная» жидкость – очевидно где-то в ней плавало и то, что осталось от клонов, находившихся на ранних стадиях развития. Продвигаясь в дыму вглубь зала и методично уничтожая все следы своих глупых экспериментов, от пробирок до автоклавов, Кастиэль едва не наступил на скорчившееся на полу обнаженное тело. Тридцатый образец кашлял, выплевывая розовую жижу, очевидно, в тщетной попытке заставить работать недоразвитые легкие. Кастиэль занес руку, чтобы уничтожить несчастное существо, обреченное на мучения из-за его желания воссоздать свою давно умершую легенду, но тридцатый поднял голову и взглянул на него отчаянными глазами Дина. Его хриплый каркающий голос прозвучал для Кастиэля слаще музыки небесных сфер: – Кас… какого хрена ты творишь?.. Все еще лениво покачивающийся в дорогом кожаном кресле Кастиэля архангел, который удивительным образом за время их разговора не развернул ни одной конфеты, прислушался к внезапно установившейся тишине, вздохнул, неуловимо меняясь, становясь выше и стройнее и обретая облик, сходный с когда-то широко известным в узких кругах писателем и сценаристом. – Этот мир надо было уже немного встряхнуть, – словно оправдываясь, сказал он. – Скучно тут стало как-то…