Начало

Солнце поднималось из-за горизонта, прогоняя прочь ночную темноту. Оно золотило крыши домов: и бедных лачуг, и роскошных особняков; заставляло искриться окна лавок на рыночной площади; расцвечивало фонтаны и ухоженные дорожки в городском парке. Благодаря утреннему солнцу заблестели зеркала на центральной площади, зазолотились башни королевского дворца; казавшиеся ночью темными (говорят же, что ночью все кошки серы) его стены теперь стали светлыми, яркими, приветливыми и радующими глаз всякого, кто оказался рядом. Даже зловещая Башня Смерти, чей силуэт возвышался над городом мрачной тенью, перестала казаться жутким ночным призраком. Столица сказочного королевства просыпалась: хлопали ставни и двери, на улицах слышались голоса, ржание лошадей, цокот подков по мостовой, скрип телег. На заднем дворе королевского дворца, около двери черного хода стоял, явно ожидая кого-то, мужчина в поношенном костюме; из коровника вышла с двумя ведрами парного молока женщина в белом чепце и переднике. Увидев мужчину, она махнула ему рукой, улыбнулась, аккуратно поставила ведра у стены и подошла ближе. ― Здравствуй, сестра,― мужчина сердечно пожал женщине руку. ― Доброго утра, дорогой брат! ― Какое уж тут доброе, Аксал, ― невпопад пробурчал он. ― День новый наступил, вот и хорошо, сам знаешь, что уж теперь на жизнь жаловаться-то? Какая ни на есть, а она у нас одна, Алис, тебе ли не знать. ― Да знаю, знаю, а только… ― А только, ― перебила Аксал брата, ― довольно этих разговоров, милый, сам знаешь, чем может кончиться. Алис только тяжело вздохнул в ответ. Затем он, зевнув, потянулся, тут же, впрочем, поморщившись. ― Болит? ― участливо спросила сестра. ― Уже меньше, Аксал, спасибо твоему настою. ― Не моему, королевский медик сделал, правда, ― на миг она нахмурилась, но тут же снова улыбнулась, ― оно и стоило… ― … последних твоих сбережений! Проклятье! ― Не ругайся, брат. Что ж поделаешь, зато вот ― помогло. ― Я заработаю! Вот увидишь, мы с тобой… ― Ладно, дорогой, тебе уже пора, иначе опоздаешь. ― Да, ― спохватился Алис, ― не хватало еще только опоздать в мастерскую и выслушивать вопли управляющего. ― Хорошо, ― сестра обняла его, ― удачи тебе! ― И тебе, сестра, доброго дня. ― Да уж какой… ой, ― спохватилась вдруг Аксал, ― подожди, я мигом! Принесу тебе поесть. С собой возьмешь. ― Да не… ― начал было Алис, но сестра уже скрылась в дверях дворцовой кухни. ― Вот, ― спустя минуту Аксал вынесла небольшой сверток из плотной бумаги и протянула брату, ― держи. ― Ну, спасибо, ― Алис обнял сестру и торопливо зашагал вниз по улице. Аксал задумчиво посмотрела ему вслед, вздохнула и, подхватив ведра поспешила на кухню. Брату незачем, разумеется, это знать, но ей и так уже пришлось выслушать нагоняй от королевского повара (явился ни свет ни заря, знать, плохо спалось этой ночью, переел, видно, вчера перепелов, оставшихся от королевского ужина), что она так запоздала с молоком. Она вернулась на кухню к уже растопленной печи, засучила рукава и принялась процеживать молоко. Следовало поторопиться, его величество терпеть не может, когда запаздывают с завтраком… Аксал снова вздохнула, убрала упавшую на лоб прядь волос. Да, прав все же брат, когда говорит, что собачья у них жизнь! Конечно, здесь, в городе им живется все же лучше, чем раньше, когда они еще не переехали из родной деревни. Похоронив родителей, она в свое время осталась одна с маленькими братом и сестрой на руках. На рисовых полях, где испокон веков трудились их родители, ей пришлось тогда работать за троих, чтобы прокормить брата и сестру. О том, чтобы скопить хоть что-то не было речи, все, что она тогда получала, они тут же и проедали. Когда брат подрос, он стал работать вместе с ней, стало, разумеется, чуть легче, но тут, как на грех, заболела сестра. О том, чтобы показать ее лекарю, даже мечтать не приходилось. Лекарю нужно было платить, а денег у них не было… Старая Ялпац, слывшая в деревне мудрой травницей и знахаркой, осмотрела ее и сказала тогда, что из этих гиблых мест им нужно бежать. ― И как можно дальше, детки, иначе вы тоже погибнете тут, а девочке нужно поторопиться. Еще немного, и болото убьет ее. ― Что же делать? ― спросил у Аксал брат, когда они вернулись домой. ― Может быть, все-таки попробовать к лекарю? ― Да, ― невесело усмехнулась сестра, ― скажи еще к самому королю! Ты же и сам знаешь, что это пустые мечты! Где мы, во-первых, денег найдем на лекаря, а во-вторых, даже если и найдем, нас с тобой к господскому дому и близко не подпустят. Только подойдем, тут же собак натравят. ― Скоты! ― зло процедил Алис. ― Чтоб им там… ― Тихо! ― зашикала на него сестра. ― Тебе, что, жить надоело?! Молчи уж лучше. И давай подумаем, как помочь бедной нашей сестре. А что до господ… какой толк их ругать? Ругай, не ругай, а они никуда не денутся, вот господин Абаж, как был тут, так и останется хозяином. Брат сжал кулаки и крепко стиснул зубы, но промолчал. Аксал, поплакав, продала дом и увезла брата с сестрой в город, к двоюродному дядьке по линии отца. Старик служил привратником во дворце и сумел пристроить племянницу на кухню. С тех пор дела пошли на лад. Сестра поправилась, вскоре вышла замуж за булочника, родила двоих детей и жила счастливо. Алис поступил работать в зеркальные мастерские. И все бы ничего, но… Аксал сильно волновалась за него. И не только потому что это была тяжелая работа, которая забирала все силы и здоровье, а еще потому, что брат свел там дружбу с людьми, которые собираясь иной раз у нее в крохотной каморке, вели такие разговоры, что у нее сердце сжималось от ужаса при мысли, что будет, если кто-то посторонний услышит их и донесет куда следует. Алис шел вниз по улице, погруженный с свои отнюдь не веселые мысли. Сестра отдала последние сбережения, чтобы достать лекарство. Если бы он не вышел тогда на работу в свой свободный день, если бы не выполнил двойную норму, он не сорвал бы спину, да так, что подняться с постели смог с трудом. А что было делать? Ведь мальчишка, которому он вызвался помочь, был вынужден остаться дома с больной матерью. ― Меня это не касается! ― вопил тогда управляющий. ― Сегодня мать, завтра отец, послезавтра брат! Какое мне дело до всех этих чертовых голодранцев, ваших родственников! Когда хозяин приедет, чтобы вся работа была сделана, ясно? Меня не волнует, как вы тут выкрутитесь, но чтобы все было готово! Мне, знаете ли, своя голова тоже дорога, она у меня как-никак одна, а господин Нушрок не выносит бездельников и разгильдяев! «Чтоб этому вашему господину Нушроку самому бы тут погорбатиться за те гроши, что он нам платит, хотя бы денек, ― подумалось тогда Алису, ― глядишь, дошло бы, что это такое, когда не на что кормить семью и родных». Разумеется, мысли эти пришлось тут же прогнать куда подальше, не говоря уж о том, чтобы произнести вслух. Хотя, конечно, были и у них в мастерских люди, которые не боялись ни подобных слов, ни мыслей, но все же… все же следовало проявлять осторожность. Во всяком случае, пока не пришло время. Алис остановился и постучал в маленькое окошко покосившейся лачуги. ― А, это вы, ― паренек лет пятнадцати, вышел на крыльцо и протянул Алису руку, ― доброе утро! ― Ты, Гурд, прямо как моя сестра, ― улыбнулся Алис, ― она тоже любит вот так здороваться, дескать, каждый день пусть будет добрый, ― пояснил он, заметив недоумение в глазах Гурда. ― Сегодня, ― улыбнулся паренек, ― оно и впрямь доброе. ― Матери стало лучше? ― Да! ― обрадованно воскликнул Гурд. ― Она просила передать нижайший поклон вашей сестре. Матушка еще просила сказать, что лекарство, которое прислала госпожа Аксал, очень ей помогло. ― Передам, ― кивнул Алис. ― Ты сам-то как? ― Да со мной-то что будет, я в порядке. ― Тогда давай-ка, друг мой, поторопимся, иначе опоздаем ненароком, и уж тогда не сносить нам с тобой головы. От управляющего и так житья никакого, ― вздохнул он. ― Не говоря уж про самого хозяина, ― пробормотал Гурд. ― И вообще, ― добавил он еще тише, ― ради чего мы там надрываемся? Кому, скажите, нужны эти кривые зеркала, какой в них прок? Будто неизвестно, что все это один обман! ― Тшш! Парень, ты, никак, сдурел?! ― одернул его Алис. ― Тут, знаешь ли, у любой стены в каждом закоулке уши есть, и за такие разговоры нас с тобой по головке не погладят, ясно? ― Ясно. Да только вы же сами так говорите. Да и другие тоже, я слышал, и это ― правда! ― Да кого это волнует? ― наклонившись к уху Гурда зашептал Алис. ― Правда эта может дорого нам стоить, если про нее узнают те, кому покуда знать ничего не нужно. А посему ― держи рот на замке. Пока, во всяком случае. Понял? Гурд не ответил, только кивнул. Алис усмехнулся и, крепко взяв паренька за руку, прибавил шагу. День разгорался. К обеду солнце уже во всю припекало, поэтому пришлось приказать камердинеру закрыть окно и задернуть шторы. Слуга осторожно поставил на стол стакан с холодным лимонадом и удалился, повинуясь небрежному жесту господина. Министр Абаж даже не взглянул на лакея, он слишком был занят своими мыслями. Он знал, что в передней дожидаются управляющий и главный надсмотрщик с рисовых полей, но ему пока было не до них. Подождут. Сейчас главное дождаться гонца, что вот-вот должен прибыть. Тут министру вдруг вспомнился недавний разговор с сыном, он тяжело вздохнул и прикрыл глаза. ― Я уезжаю в город, ― сын осторожно заглянул в кабинет, он знал, что отец не любит, когда его беспокоят после обеда, но решил, что это все же лучше, чем уехать без предупреждения: подобных выходок министр Абаж не любил еще больше. ― Опять? ― вздохнул Абаж. ― Так полагаю, домой вас сегодня можно не ждать? ― Не знаю, ― с беспечностью, свойственной всем юным шалопаям, ответил сын, ― мы просто хотели немного повеселиться. ― И снова эти ваши приятели! Вот что, сын мой… ― Отец, это все отпрыски уважаемых семейств, вы же знаете, я вожу дружбу только с достойными! ― Что ж, ― вздохнул Абаж, ― постарайтесь, по крайней мере, чтобы о вас не судачило потом полгорода, мол, молодые люди из первых семей королевства ходят по непотребным кабакам в обществе портовых девок! И, словно этого мало, задирают каких-то голодранцев-зеркальщиков. ― Отец, ― смутился мальчишка, ― это… ну, это же была просто шалость! А что до тех мужиков, так мы их не трогали, они первые начали! ― Ваши шалости могут мне дорого обойтись, любезный сын! ― Абаж посмотрел на сына в упор. ― Все же, не забывайте, что я далеко не последний человек в нашем королевстве. И дорожу своей репутацией. Да и вашей ― тоже. Не говоря уж о том, ― добавил он про себя, ― что мне пришлось выслушивать от Нушрока, дескать, какая жалость, такие уважаемые молодые люди пострадали от нищих голодранцев. И что мне с вами делать, ― добавил Абаж уже громче, ― женить, что ли, дабы вы наконец остепенились? ― Да, отец! ― обрадовался бездельник. ― Жениться я готов прямо хоть завтра! На дочке главного министра! ― Что? ― Абаж даже поперхнулся от такого безответственного заявления. ― Ну, ― сын пожал плечами, ― если вы решили, что пришла мне пора обзавестись супругой, то почему вам бы не посватать за меня дочь министра Нушрока? ― Ты в своем уме? ― вскричал Абаж, позабыв даже про правила этикета и переходя с сыном на «ты». ― А что? ― не понял этот разгильдяй. ― Во-первых, думается так, что батюшка ее не поскупится на приданое, во-вторых, происхождение и репутация, коими вы так дорожите, нареканий, думаю, вызывать не могут, ну и ко всему прочему ― она такая красавица! ― Идиот! ― простонал Абаж. ― Что ты с ее красотой делать-то станешь? В сундук положишь вместе с приданым? Думать надо не о красоте (тем более, что она недолговечна, знаешь ли), богатстве и даже не о репутации будущей жены! ― А о чем? ― растерянно захлопал глазами Абаж-младший. ― О том, чтобы как можно лучше и прочнее укрепить связи и благосостояние своего семейства! Просто удивительно, что приходится растолковывать тебе элементарнейшие вещи! ― Ну так за чем же дело стало, отец? ― Да за тем, сын мой, что я буквально из кожи лезу, чтобы подвинуть с дороги ее дражайшего папеньку, будь он неладен совсем, а вы мне сейчас предлагаете раскрыть двери нашего дома для этой змеиной семейки и принять их обоих с распростертыми объятиями! И кстати говоря, если уж вам так запала в душу эта девчонка, то вспомните, как она отшила вас третьего дня на балу у его величества. А теперь ступайте развлекаться, и мой вам совет: поскорее выбросьте эти глупости из головы! Министр Абаж по-прежнему сидел в кресле, прикрыв глаза и размышлял. А почему, собственно, нет, ― подумалось вдруг ему, когда он вновь вспомнил давешний разговор. В одном сын прав: приданое за дочерью Нушрок наверняка даст немаленькое. Абаж был одним из немногих, если не единственным, кто понимал, что на свете есть только один человек, способный вить из главного министра веревки ― его единственная дочь Анидаг, для которой он не пожалеет ничего. А сама она, насколько Абаж успел заметить, только на первый взгляд производит впечатление избалованной и капризной девицы. На деле же, несмотря на юность, Анидаг не по годам умна, хитра, расчетлива и хладнокровна. Достойная, словом, дочь своего папеньки. Да и потом, все-таки одна из самых могущественных и знатных семей королевства… Что с того, что они с Нушроком друг друга не выносят? Не им же в конце концов жениться-то и жить бок о бок. Главный министр Нушрок тоже ведь далеко не идиот, он, бесспорно, поймет всю выгоду этого союза, если и впрямь, чем черт не шутит, дойдет до сватовства. А уж если они объединятся, станут одним кланом… Кто тогда их сможет сокрушить? Если они будут одной семьей, то станут сильнее и могущественней самого короля! Собственно… пожалуй, король им станет уже и не нужен! Нет-нет, не такой уж сын у него шалопай, каким кажется, все его чудачества, это молодость, временно, пройдет! Касаемо его заявления о женитьбе… хм… нет, что-то в этом определенно есть! ― Господин, ― лакей осторожно приоткрыл дверь, ― вы просили сразу же сообщить, когда… ― Он уже здесь? ― Абаж открыл глаза и резко встряхнул головой, прогоняя ненужные мысли. ― Проси! ― Ваша милость, вот, ― прибывший гонец почтительно склонился перед министром, протягивая ему небольшой серебряный ларец, ― как приказывали. ― Замечательно, ― усмехнулся Абаж, открывая ларец и доставая оттуда массивный ключ на блестящей цепочке. ― Вы неплохо поработали! ― Все, чтобы угодить вашей милости, ― снова поклонился слуга. ― Вы свободны, ― кивнул министр. ― Ну вот, ― довольно улыбаясь, Абаж убрал ключ обратно в ларец, закрыл его и вновь поудобнее уселся в мягком кресле. ― Теперь, ― щурясь, думал он, постукивая полными, унизанным перстнями пальцами по крышке ларца, ― пожалуй, можно всерьез задуматься о будущем. И у него определенно есть, о чем потолковать с главным министром, пожалуй, откладывать в долгий ящик не стоит… Главный министр его королевского величества Нушрок устало потер глаза и отодвинул бумаги на другой край стола. Хватит на сегодня, и так уже засиделся: уже вечереет, пора и честь знать. Если бы еще его наиглупейшее величество не задерживал пустопорожними разговорами, он бы уже давно закончил все дела. ― Может быть, нам пора начать войну, чтобы развеяться, как вы считаете, мой министр? «Идиот, войну начинают ради того, чтобы получить новые земли, чтобы устрашить врагов и противников! Чтобы развеяться, обычно ездят в игорные или в публичные дома! Да, да, даже короли, если они, конечно, не такие недотепы, как ты!» ― Как вам угодно, ваше величество, вам стоит только пожелать! ― А может быть нам, если говорить о настоящем, а не о гипотетическом будущем, стоит устроить еще один бал? Все-таки разнообразие. «Я тебе, что, нянька, придворный церемониймейстер, или, может быть, первая статс-дама?! С меня хватило и прошлого, когда ночь напролет приходилось выносить общество этого… его величества, всех придворных сплетниц разом, а за компанию еще и досточтимого министра Абажа со всеми его чадами и домочадцами в виде непутевого сыночка да парочки каких-то дальних родственниц, которых они зачем-то приволокли с собой из деревни. От светских любезностей и пустопорожних разговоров к концу просто голова раскалывалась. Немного примиряло со всем этим безобразием лишь одно ― Анидаг, кажется, понравилось. Не говоря уж о том, что дочери полезно бывать в свете, не сказать, жизненно необходимо. Впрочем, чему удивляться, все эти веселые гулянья и предназначены для молодых». ― Достаточно одного слова, ваше величество, и хоть сегодня! ― Особенно, если вы снова привезете с собой вашу прекрасную дочь, Нушрок. «Этого только недоставало! Не для того я растил ее и воспитывал, чтобы она стала одной из многих придворных кукол, служащих игрушкой скучающим монархам. Тем более ― таким как ты, кретин несчастный! Она ― моя дочь и потому достойна большего! И если уж когда-нибудь она станет королевой, то без обузы в виде вашей распрекрасной персоны рядом. Уж я-то сумею об этом позаботиться!» ― Она почтет за великую честь, ваше величество. И так далее и тому подобное, отвязаться от его величества удалось только через полчаса, сославшись на дела чрезвычайной государственной важности: это всегда действовало безотказно, поскольку заниматься оными делами Топсед Седьмой очень не любил, они наводили на него тоску. Если подумать, то, в этом, разумеется, были определенные преимущества: его величество таким образом не вмешивался в дела своих министров, и они поэтому могли эти свои дела обстряпывать так, как им было угодно. Но чем дальше, тем больше это утомляло, ведь куда как проще и лучше было, кабы не мешалось у них под ногами это ходячее недоразумение по имени Топсед Седьмой. Да, некогда они сами помогли ему взойти на престол, но времена изменились, и уже давно. Настала пора убрать его величество с дороги, тем более, что он и сам любит повторять время от времени, как тяжко ему бремя власти. Ну, раз оно стало ему в тягость, то чего же проще: воля короля ― закон для его подданных. А посему, подвиньтесь-ка, ваше величество, уступите место тем, кто с оным бременем справится куда лучше вас! Нет, о себе Нушрок не думал, он слишком хорошо понимал, что по ряду причин вся эта чернь вряд ли примет его с восторгом, даже учитывая тот факт, что прежнего короля именно он и отправит восвояси. Ему попросту не поверят, даже если он лично пойдет на улицы раздавать сладости детям, а золото их родителям. Репутация, знаете ли, штука серьезная. А недооценивать простой люд ― ну, он же Топсед, в конце-то концов! Но это дело поправимое, ведь у главного министра есть достойная замена: его дочь ― главное сокровище и предмет неизменной гордости. Она будет идеальной королевой! Ну а уж своего родного отца Анидаг не бросит, и с ее помощью он свои дела поведет прекрасно, в тысячу раз лучше, чем они идут сейчас. Единственное препятствие: нужно как-то переманить на свою сторону эту старую лису Абажа, но это, думается, тоже дело поправимое. Впрочем, хватит на сегодня, у него еще будет время все как следует обдумать. Министр аккуратно сложил бумаги, убрал их в стол и позвонил в серебряный колокольчик. ― Вели подавать мою коляску, ― бросил Нушрок словно из-под земли выросшему лакею. ― Ваша светлость, ― поклонился лакей и залепетал, изо всех сил стараясь избегать встретиться с министром взглядом, ― там в приемной… ― Что еще? ― Там… с прошением к вам, ваша светлость. ― С каким еще прошением? ― слуга разве что в стену не вжимался под тяжелым взглядом черных глаз министра. ― Что за чушь ты мелешь? ― Так, ваша светлость, мать и жена одного заключенного. Вы вчера изволили приговор подписать за распространение крамолы и… еще он вроде как остальных рабочих на мятеж подбивал, ну вот они и… ― Гони их в шею! Можно было даже и не сообщать об этом, и больше не сметь беспокоить меня по таким пустякам! ― Как скажете, ваша светлость! ― слуга исчез за дверью. Лакей услужливо открыл перед Нушроком дверцу экипажа. ― Трогай, ― бросил министр кучеру, садясь в карету, ― и побыстрей, любезный, до заката чтоб были в замке. ― Ваша милость, я умоляю вас! ― женщина словно из-под земли выросла, или из воздуха соткалась, невесть как оказавшись перед каретой и бросилась в ноги главному министру. ― Уберите ее немедленно, ― брезгливо поморщившись, крикнул он слугам, ― что встали? ― Я умоляю, ваша милость, выслушайте меня. Мой сын… ― лепетала женщина, ― помилуйте его, господин министр! У меня никого, кроме него нет, он же ни в чем не виноват, господин министр! Я прошу вас! Прошу! ― кричала она, когда слуги оттолкнули ее от кареты. ― Сердца нет у вас! ― прошептала женщина вслед стремительно удаляющейся карете, опускаясь на колени прямо на камни мостовой и закрывая лицо ладонями. ― Вставай, мать! ― сказал какой-то старик из успевших собраться вокруг зевак. ― Нашла у кого милости просить, да легче вот эти камни разжалобить! ― Пойдемте, мама, ― другая женщина, помоложе, ее спутница, наклонилась, помогая ей встать. ― Говорила же, ― всхлипнула она, ― не надо было идти, бесполезно все это. Женщина с трудом поднялась, кое-как отряхнула платье от пыли и они вместе с дочерью медленно побрели вниз по улице. Старый лакей, все еще стоявший на ступеньках горестно вздыхал, глядя им вслед. Над городом сгущались сумерки… Закат, словно волей небывалого художника, уже окрасил небо в ярко-розовый, золотой и сиренево-фиолетовый цвет. Полуденный зной сменился вечерней прохладой, на горную долину опускался вечер… В замке было тихо. Слуги привычно занимались своими делами, в то время как их молодая госпожа отчаянно скучала. Задумчиво теребя висевшую на шее золотую цепочку, она стояла у раскрытого окна у себя в спальне, устремив взгляд огромных черных глаз на белевшие вдали остроконечные горные вершины. В приоткрытую дверь осторожно заглянула камеристка. ― Госпожа, ― позвала она. ― Госпожа Анидаг! ― Ну, ― повернулась к ней хозяйка. ― Бар говорит, все готово, можно выезжать. Помочь вам переодеться? ― добавила камеристка, заметив, что госпожа все еще в домашнем платье. ― Нет. Поди и скажи, пусть распрягает. ― Вы, может, верхом желаете выехать? Велеть оседлать вашу… ― Нет, ― раздраженно передернув плечами, перебила ее Анидаг, ― совсем пусть распрягает. Я никуда не поеду. Мне нездоровится. ― Я распоряжусь сейчас же послать за лекарем, ― забеспокоилась камеристка. ― Никаких лекарей! ― поспешила отсудить ее пыл хозяйка. ― У меня просто разболелась голова. ― Но, ― залепетала служанка, ― мне все же кажется, что нужно… Анидаг не дала ей договорить. ― Ничего не нужно, само пройдет. Лучше поди на кухню, поторопи их там, я жду отца к ужину. ― Господин, судя по всему, задержится, во всяком случае, уже довольно поздно, а раз он еще не вернулся, то, видно, до наступления темноты не приедет. ― Когда я захочу узнать твое мнение, Асырк, будь уверена, я персонально сообщу тебе об этом. А покуда иди и делай, что я велела! ― прикрикнула на нее Анидаг. ― Конечно, как прикажете, госпожа моя, ― поклонилась Асырк. ― Дверь запри! ― крикнула ей вслед Анидаг. Камеристка быстро удалилась, ворча про себя, что хозяин слишком уж разбаловал молодую госпожу: семь пятниц на неделе ― то одно ей, то другое. Впрочем, господам виднее, а ее дело маленькое. Анидаг вздохнула, покачала головой: «Ну что поделать с этими слугами, никакого сладу, распустились совсем!» ― и села в кресло у туалетного столика. Она достала из ящика небольшое зеркальце на витой серебряной подставке (зеркало было настоящим, прямым, а потому, на всякий случай, его не следовало держать на видном месте). Она полюбовалась своим отражением, после чего убрала зеркало, взяла расческу и несколько раз провела по черным как смоль шелковистым волосам. Потом снова вздохнула и откинулась на спинку кресла. Ей было скучно. Она собралась было на прогулку, но в самый последний момент передумала. Выходить не хотелось. Странно, иной раз она чувствовала, что ее из этого замка никто и ничто не заставит уехать, а иногда, в такие дни как сегодня, она готова была бежать без оглядки куда глаза глядят. Впрочем, она знала, это пройдет, просто приступ непредвиденной хандры. Она усмехнулась, вспоминая бал, устроенный королем три дня тому назад. Первый, стоит заметить, за долгое время, предыдущий состоялся, как ей стало известно, чуть ли не с добрый десяток лет тому назад. Что уж нашло на его величество нынче, можно было только гадать. ― Одни непредвиденные расходы, ― ворчал отец, пока она надевала новое рубиновое колье, которое он сам же ей и преподнес накануне. ― Право же, дорогой отец, не стоило так тратиться, ― пряча улыбку, произнесла она (колье ей безумно нравилось и, честно сказать, было абсолютно все равно, сколько оно стоило, но она знала также, что эти слова отцу приятны). ― Ах, да я не об этом, дорогая Анидаг, ― Нушрок довольно усмехнулся, ― это сущие пустяки, ты же знаешь, для моей принцессы я ничего не пожалею. Она улыбнулась: принцессой отец называл ее с самого раннего детства и только будучи в отличном расположении духа. А если ко всему он еще и говорил ей при этом «ты», то в эту минуту Анидаг могла просить у него все, что угодно, хоть луну с неба или дворец, сделанный целиком и полностью из прямых зеркал. ― Тогда я не понимаю, ― отозвалась она, натягивая перчатки. ― Да все эти балы! Его величество просто не знает, чем заняться. ― Просто ему скучно, дорогой отец, ― снова улыбнулась Анидаг, ― и стоит ли удивляться, что его величеству абсолютно нечем занять себя, ведь вы так хорошо ведете все его дела. Признаться, она сама не ожидала, что ей так понравится на этом балу. Главным образом потому, что она весь вечер была в центре внимания. ― О, дорогая Анидаг, вы стали просто неотразимой красавицей, ― она торопливо раскрыла веер, чтобы спрятать усмешку. Потому что, слушая комплименты министра Абажа, можно было подумать, будто последний раз он видел ее, по меньшей мере, лет десять назад. А между тем, он регулярно раз в неделю наносил отцу визиты. И они в ответ посещали его дом со столь же завидной регулярностью. ― А вас, любезный Нушрок, можно поздравить и… да, да, позавидовать: ваша дочь ― настоящее сокровище. ― Благодарю вас, ― сухо отвечал отец, хотя по тому, как блестели его глаза, Анидаг поняла, что ему, как и ей самой, эти слова доставляли удовольствие. ― Вы мне льстите, господин Абаж, не сомневаюсь, ― подыграла она, ― но все же я благодарю вас за эту лесть, ― и она протянула ему руку. А вот восторги всех остальных, главным образом, молодых людей были вполне искренни. Начиная с Абажа-младшего, которого, следует заметить, она с детства терпеть не могла (а потому ему честь разделить с нею тур вальса так и не выпала; он аж позеленел от досады), они наперебой спорили, кто первый сможет завладеть ее вниманием. И, черт возьми, Анидаг было приятно, что она им нравится, и не только потому, что она дочь главного королевского министра. ― Сударыня, если бы ваш отец не был столь важной персоной и моим министром, я бы решил, что он заслуживает наказания, ― она подавила желание поморщиться. Само собой, его величество шутил, но… шутка была не самая удачная. ― За что же, ваше величество? ― притворно-обеспокоенно спросила она. ― За то, ― король взял ее за руку, ― что он прячет от всех такой бриллиант, сударыня. ― Я считал, что она еще слишком юна, ваше величество, а кроме того, подобные праздники у нас редки, как вы сами знаете, ― почтительно отвечал отец, но Анидаг опять же по его выражению лица и по глазам прекрасно понимала, что, несмотря на раздражение, которое он испытывал всегда, даже когда просто говорил о его величестве, был рад за нее. ― Устали? ― спросил отец, когда они вернулись домой, и она без сил опустилась в кресло. ― Немного, отец, ― отозвалась она. ― Вы имели успех, дорогая Анидаг. ― Вы так считаете? ― Так считаю не только я, дорогая дочь, ― министр Нушрок сел с ней рядом. Анидаг подняла на отца глаза. ― Отец, я как-то неправильно повела себя и тем самым заставила вас испытывать неловкость? Если так, я прошу у вас прощения, просто я… ― Что вы, Анидаг, напротив. Вы просто очаровали всех, включая нашего разлюбезного Топседа. Я горжусь вами, дочь моя! ― В таком случае, я счастлива, ― улыбнулась она, ― что не опозорила вас, дорогой отец. Отец снова посмотрел ей прямо в глаза и поцеловал в лоб. ― Моя принцесса никогда не опозорит своего имени, в этом я абсолютно уверен. Она рассмеялась. ― Что такое? Я сказал что-то смешное, Анидаг? ― О, нет, отец, простите! Дело в том, что я просто вспомнила: вы меня так всегда назвали, когда я была еще совсем маленькой. Но потом, когда я стала взрослой, то… словом, теперь вы меня так почти не зовете. А вот сегодня ― это уже второй раз! ― Ну, знаете, для родителей их дети никогда не станут взрослыми, так, по крайней мере, говорят. ― Вы правы, извините меня. ― А кроме того, ― задумчиво прибавил отец, ― вы на самом деле выглядите и держитесь как принцесса. Да, верно, самая настоящая и самая достойная из всех. Кажется… настала пора. ― Настала пора для чего, дорогой отец? ― недоуменно воззрилась она на него. ― Идти спать, дочь моя, я так устал, что, кажется, несу уже сам не знаю, что. ― Спокойной ночи, дорогой отец! ― Анидаг поднялась, чмокнула отца в щеку и ушла к себе. А все же, ее до сих пор не покидало ощущение, что он имел в виду совсем другое, и явно собирался сказать ей нечто важное, просто… Ей показалось, он был не до конца уверен, стоит ли говорить. Странно, неужели отец ей не доверяет? А ведь она постоянно изо всех сил старается дать ему понять, что на нее можно положиться. С другой стороны, может быть, он еще и сам не до конца уверен? Или вообще ей просто почудилось. Как бы изловчиться, да и вызвать отца на откровенный разговор. Анидаг прислушалась: во дворе послышался стук подков и конское ржание, она улыбнулась, торопливо поднялась с кресла и поспешила вниз. Ночь опустилась на сказочное королевство, темнота окутала его, словно мягкой шалью. Мирно спали все его обитатели, набираясь сил перед новым днем, который, конечно же, будет таким же, как и предыдущий, мало чем от него отличаясь. Жителям королевства, разумеется, не дано было знать, что этот день станет особенным для них всех, совершенно, до неузнаваемости изменит их жизнь. Ведь в этот самый день далеко-далеко отсюда, по другую сторону зеркал, пятиклассница Оля проснется в плохом настроении и с самого раннего утра будет вести себя из рук вон плохо…