Приятного аппетита!

Лунный лучик проникал через небольшую ржавую железную решетку, выходящую на каменную площадь с несколькими виселицами и эшафотом, ослепляя глаза, давно отвыкшие от света. В тюремной тишине слышны звонкий скрежет кандалов узников, размеренные шаги сурового надзирателя и хруст щепок факела, освещающего небольшую часть длинного коридора. Мужчина смотрел на свои железные холодные кандалы, с которыми он уже успел подружиться в течение недели, сидя в омерзительно сырой камере. Лохмотья его грязной белой рубахи распластались по полу струящимися лоскутами, попав в небольшую лужу, образовавшуюся по неосторожности самого узника. Он отвык от дневного света, пребывая в мрачной камере семь дней и семь ночей, как особо опасный преступник. — Особо опасный преступник, - мужчина усмехнулся, облизнув сухие губы. В коридоре послышалось эхо тяжелых громыхающих шагов и позвякивание стальных доспехов тюремщика. Узник повернул голову к решётчатой двери. Яркий свет огня приближался к его месту пребывания. Мужчина невольно закрыл глаза ладонями, стиснув зубы. Огонь звал за собой, пылал, щекотал своими горячими языками... Или это ему казалось? — Посмотрите — типичный еретик! - грубым голосом сказал пожилой мужчина-тюремщик, держа в руках факел с тем самым желанным огнем, согревающим душу и тело. Он ничем не отличался от других старых стражников и рыцарей: те же тяжелые доспехи, потерявшие свой блеск и величие от многочисленных боев и покрытые заметными царапинами; тот же грубый, немного высокомерный взгляд на простых людей, чьи руки совершили преступление; седые пряди волос, падающие на изуродованное шрамами лицо и колючая щетина, добавляющая сморщенному и загорелому от времени лицу суровость и непоколебимую решительность. — Вижу я, вижу... - оскалился монах, стоя рядом с тюремщиком, с интересом рассматривая грязного еретика и поглаживая свою длинную тёмную бороду. - Как интересно... Новый еретик, уже троих поймали. Развелось вас, старообрядцев, как чертей в аду, тьфу, несчастные! – священнослужитель сплюнул на и без того мокрый гнилой пол, растерев свою слюну сапогом. Мужчину передернуло. Нынешние монахи не только сходили с ума от их, так называемой, Инквизиции — священного суда, так еще и позволяли подобное поведение в присутствие простого люда. — Зачем ты пришел, бритоголовый монах? Не видишь, что руки мои в кандалах? - узник с трудом поднял руки, звякнув ржавыми цепями, показывая потемневшие тяжелые кандалы. - Ведь ты знаешь, могу пришибить холодным железом. Монах как-то безумно расхохотался, закрывая свои серые глаза большой ладонью, некогда раздающей простым людям тупые грамоты отпущения грехов — индульгенции. Ах, чертовы Индульгенции, как же он ненавидит их! — Каков шутник, а? - монах склонил свою бритоголовую голову на бок, рассматривая молодого еретика. Он присел на корточки. Аккуратный подол его черной рясы опустился в сырую лужу с многолетней «благоухающей» гнилью. — Фу, испачкался! - поморщился старик, брезгливо смотря на ткань и поднимая края своей длинной рясы. - Как ты в этой камере живешь, заблудшая овечка? Неужели твоя душа этого желала? — Не пекись о моей душе, таковой нет уже, - бросил грязный мужчина монаху, смотря на него через длинную влажную челку, при этом со скучающим видом растягивая цепи на кандалах. Вся эта чертова Инквизиция с ее не менее чертовыми порядками раздражала многих язычников, верующих в совсем не тех Богов, которых предлагают нынешние священнослужители в католических Церквях. Тьфу! Церковь изменилась. — И отпевать меня бесполезно, - добавил узник, косо смотря на густую изогнутую бровь «святого мучителя», отчего второй звонко рассмеялся, чуть не свалившись на гнилой пол. — Отпевать его бесполезно, вот умора! - монах вытер выступившие от смеха слезы рукавом рясы, но потом, учуяв неприятный запах и окинув взглядом сырой рукав, испачканный воняющей грязью, брезгливо отдернул руку от глаз, ненавистно смотря на чёрную хлопковую ткань. - Вставай, бесполезный Каин, вставай по воле Божьей! Пора почитать тебе истинные законы Божьи. Мужчина неохотно и с трудом встал, немного пошатнувшись в сторону. Сырые холодные лохмотья его бывшей рубашки неприятно приклеились к бледной коже, заставляя который раз «мурашкам» пробежаться по коже. Затекшие ноги забыли, как ходить, поэтому каждый шаг мужчины был неуверенным, нетвердым, шатающимся, сопровождающимся смешками священнослужителя, мощными толчками кулаком в спину от тюремщика и сожалеющими взглядами от бывших друзей-единомышленников. Узник судорожно вздыхал, иногда упираясь руками в сомнительно крепкую с темными, от времени засохшими пятнами крови. За это он время от времени получал глухой удар в спину стальной рыцарской перчаткой и одобрительное хихиканье мужчины в рясе. «Черт бы вас побрал, фанатики Инквизиции!» - мысленно выругался еретик, пнув ногой отвалившийся кусок камня стены. Грохот распространился по всему тюремному коридору. — Ты думаешь, куда мы тебя ведем, а? - начал монах, поправляя поясок на талии. - Исповедаться, дорогой мой, исповедаться! Грехи отпустить, помолиться перед казнью... Ты же знаешь, что делают с такими ничтожествами, как ты? - мужчина резко повернулся, фанатично-зверски посмотрев на подсудимого в предвкушении яркого огненного костра. Еретик фыркнул. Костер, костер, костер... Инквизиция, инквизиция, инквизиция... Сколько можно? Деревянная хлипкая дверь со скрипом открылась перед бедняком, и в мрачный коридор резко ворвалась ночная темнота, отчего мужчине пришлось снова закрыть глаза ладонями. За те несколько минут ходьбы мужчина привык к нежному свету огня и теплу языков пламени. А здесь... снова мучительный сумрак, весёлый танец цветных пятен на чёрном фоне, размытые очертания каких-то сооружений. — И чего ты встал, как баран на новые ворота? - разозлился тюремщик, ткнув неслабо кулаком спину Еретика. - Дома никогда не видел? Пошел, поганая тварь! Подсудимый пошатнулся, скрипнув зубами от досады. Мог бы и ведь пришибить этими тяжелыми кандалами, только жаль, что на этом старикашке стальной шлем, хоть и потрепанный. Пробить череп не удастся, к сожалению, а вот оглушение заработать можно без проблем. В темноте появился яркий оранжево-жёлтый свет, осветив загорелое улыбчивое личико старого монаха. Мужчина брезгливо отвернул голову от ненавистного священнослужителя. Раздались удаляющие шаги и удар перчаткой по спине. Еретик двинулся вперед, неуверенно шагая по пыльной площади. Вдали проносились отдельные огоньки и лязг стальных доспехов, ржание бравых коней и негромкое похрапывание из окон деревянных домов, тяжелые шаги и нечастое карканье ворон. Все было так обыденно, привычно, если бы его не вели в Церковь. Та самая Церковь. Высокая, величественная, с неприятной шершавой серой стеной, сверкающим позолоченным крестом на верхушке и несколькими башенками, мозаичными окнами с изображением святых и небольшими арками с прекрасной резьбой, по сторону которых расположены кованые фонари с заранее зажженной тканью и щепками. Тяжелые дубовые двери с витражным стеклом со скрежетом открылись, впуская людей в роскошный светлый зал кремового цвета, с росписями ликов святых и навесными коваными фонарями с горящей древесиной на цепях, дубовыми резными скамейками и белоснежным алтарем, накрытый красным полотном с позолоченной каймой, с нежными цветами и иконами в золотой оправе. — Ну, что, будем петь псалом? - монах вприпрыжку подошёл к алтарю, стряхивая с него пылинки и лепестки цветов. - Красивый алтарь, не правда ли? - мужчина в рясе достал толстую книгу в кожаном переплете. — Не пой свой псалом, меня не стошнит! - еретик подошел к алтарю, встав на колени и опустив свою лохматую голову. - Ты знаешь, я предал друзей и родных, ты знаешь, я душу продал Сатане. Я предал всех тех, меня кто любил, всех тех, кто дорог и близок мне был, и знаешь, я всем этим вполне доволен! - он поднял голову к бритоголовому, скучно смахивающему с листьев ромашки пыль. — Уф... Какие вы скучные, еретики, - вздохнул мужчина. - Что ж, время близится к рассвету, костёр скоро, - и, открыв книгу, священнослужитель начал петь грубым, омерзительным голосом «хвалебную песнь», которая неприятно резала уши и заставляла содрогаться даже огонь на подвесных фонарях. Песня за песней, слово за словом... Даже звон стальных доспехов ночного караула не слышно из-за баса бритоголового. Уф, когда его поганый рот закроется, или, хотя бы, глотка разорвется? У него вообще есть глотка, или он какой-нибудь демон, изгнанный из Ада самими чертями за его голос? Кажется, именно так. Время в Церкви плавно перевоплотилось в вечность под стук часовой стрелки. Монах, как назло, не замолкал ни на секунду, продолжая мучить ненавистным псалмом еретика. Мужчина фыркнул и качнул головой, упав боком на прохладный пол. Сквозь мозаичные стекла пробирались первые лучи солнца, падающие на темные дубовые скамейки и на нежные лепестки ромашек. — Ой, уже утро? - растерянно сказал монах, с удивлением глядя в окно. - Ну, что ж, вот я исповедовался, грехи отпустить не прошу я тебя, не в состоянии ты этого сделать, монах, - вздохнул узник, благодаря всех Богов за конец пыток. - И не призывай своих пошлых святых, в ад я войду на своих двоих, и, если Дьявол позволит, с кубком в руках. «Священный мучитель» стиснул зубы, в порыве гнева толкнув глиняную вазу с цветами, отчего та звонко упала на блестящий пол, разбившись и оставив лужу воды с намокшими, вконец испорченными ромашками. Звон колокольни. Такой долгожданный, желанный не только для публики, но и для самого казненного. — Уф, ну и намучился я с тобой, тварь еретичная! - «певец» вытер со лба пот хлопковым платочком, вздыхая. - Ведите его на костёр, - с трепетом сказал он стражникам, прибывшим за подсудимым, кинув платок на ближайшую скамейку. Раздались звонкие шаги железных сапог, и сильные руки подхватили лежащего еретика, заставляя его вставать босыми ногами на холодный пол. Сам же монах, потирая руки в предвкушении зрелища, шел впереди, несколько дрожа и оглядываясь на жертву костра. Нервно хихикая, он вышел из Церкви. На огненное зрелище сбежались даже жители отдаленных деревень, с энтузиазмом ожидая увидеть виновника и его смертную казнь. Детей они предусмотрительно решили оставить дома, мол, негоже смотреть на горящего дядьку-язычника — проклятым будешь вовек. Народ требовал хлеба и зрелищ. Народ любит кровавые зрелища, наверное, ради этого и была создана Инквизиция. Монах подвел Каина к Смертному Кресту, косым взглядом посмотрев на пленника. А тот улыбался, глядя на крест каким-то родным, ожидающем чуда взглядом. Когда же взметнулся огонь до небес, языки пламени начали обжигать тело, он громким голосом песню запел: Ваша вера - костёр инквизиции, Жгущий только лишь тело. А так как души уже нет, то ешьте жаркое! Приятного вам аппетита! Приятного вам аппетита!