Для меня

— Очаровательно, — он шептал прямо на самое ухо, от горячего дыхания было немного щекотно, но от того не менее хорошо. Папа иногда говорил странные вещи, томным шепотом, до ужаса слащавые, настолько не вяжущиеся с его мрачным образом, что против воли вызывало улыбку. Все равно до непонятного приятно, до блаженного покалывания в, казалось бы, немеющих от его голоса конечностях. Ведь Джорно знал, что такой он был только с ним, ни с кем больше, он видел, слышал — ни с одной из женщин, которым посчастливилось, — а может и не очень, — оказаться рядом с ним, отец не был настолько мягок. Скорее даже наоборот. Жестким, требовательным. Неудивительно, редко когда после встречи с ним наложницы оставались в живых. Даже забавно, что при встрече с ним все равно никто не испытывал страха. Отдавались с готовностью, не желая и на шаг отступить. Гипноз какой-то, что ли? С ним папа так не сделает. Джорно не знал почему, но был почти уверен в этом. Может даже слишком опасно доверял, подставляя иной раз беззащитную шею, где хватило бы всего одного движения и вырваться бы он уже не смог. Мысли об этом противоестественно возбуждали. Пальцы коснулись виска, убирая спадшую прядь волос, следом за ними к коже прижались губы. Всего на пару мгновений, а Джорно показалось, что он уже растаял от столь незамысловатой ласки. — Ты красивый, — урча, отец выдохнул едва слышно. Только черт да он сам знали, считал ли он так на самом деле, но внутри что-то приятно екнуло, заставляя заулыбаться только больше. Что же это такое, неужели папе даже делать ничего особо не нужно, чтобы заставить его почти что растечься в его объятиях? Глупости это все какие-то, но это внимание, такое чертовски необходимое, вызывало просто ненормальный восторг. И так невыносимо хотелось отдавать еще даже не выказанные ласки, трогать его грудь, плечи, гладить по подбородку и шее, с тихим смехом притягивать к себе только для того, чтобы прижаться лбом к его лбу. А на его губах он увидел бы ту же самую довольную улыбку, как у него самого. Джорно даже потянулся руками, чтобы покрепче обнять отца. Тот и не против был совершенно, тихо усмехаясь под нос. Все их неправильные отношения такими были, нахально-нежными. — Весь день смотрел бы на тебя, — Джорно нестерпимо потянуло спрятать довольную улыбку у папы на груди. Не может он вот так слащаво говорить правду, ну никак не может, но почему-то хотелось ему верить. Не стоило бы, конечно, но сейчас его это нисколько не волновало. Хотелось только теряться в звуках его тихого голоса, такого бархатного, глубокого, который будто проникал под кожу, и становилось так тепло и хорошо, что стоило бы еще и раствориться в отцовских объятиях вдобавок. Неужели может простой голос творить такие невероятные вещи и заставлять совершенно терять разум? — Мой ласковый мальчик, — папа все так же тихо мурлыкал, и, не желая разочаровывать его, Джорно потянулся к его лицу, кончиками пальцев ведя по линии челюсти, касаясь подбородка и щек. А после и вовсе притянув ближе, добравшись губами до скул. И отец совершенно не вырывался, не пытался отвернуться, да и вовсе, будто наоборот охотно подставляясь. Это длилось совсем недолго, словно короткая прелюдия к продолжению. Папа ткнулся носом ему в висок, выдохнул еле заметно. Его руки, кажется, всего на мгновение, но сжали чуть крепче в объятиях. — Съел бы тебя… — Его голос всего на мгновение прозвучал почти резко. Слова едва ли заставили слегка покраснеть, и Джорно вздрогнул, когда отец прихватил его ухо губами. Нет, не только губами — вполне отчетливо он ощущал и острые зубы. Его ладонь оказалась на шее, пальцы гладили прямо у самой венки, где так хорошо ощущался участившийся пульс. Черт, да он ведь был бы даже не против. Прямо сейчас бы дал отцу упиться его кровью, чтобы в упоении и тихих стонах ощущать горячее дыхание у открытых кровоточащих ран. Да как вообще дошло до такого? Это ведь ненормально, испытывать такой экстаз и возбуждение. Это даже не похоже на безумие. Это оно и есть. Отец говорил какие-то странные вещи. Слишком приторные, вкрадчивые, льстивые. Он редко так делал, может именно поэтому это вызывало столь немыслимый восторг. От его слов Джорно порой ощущал свою исключительность даже больше, чем от прикосновений и ласк. Папа больше ни с кем так не разговаривал. Сейчас он замолк, потираясь носом у него за ухом, повисла какая-то неловкая тишина. И чтобы хоть как-то разбавить ее или может даже вытянуть еще несколько приятных слов, Джорно уже потянулся за поцелуем, таким желанным и нужным. Случайно, буквально на несколько мгновений столкнулся взглядом с взглядом отца. А может это и не такая случайность, больно у него улыбка хитрая. Но, стоило ему только рот открыть, дыхание даже перехватило почему-то. — Sei importante per me. Неужели, отец это ради него выучил?