Рагнарок Старшего Бога Евангелиона

Рей Аянами находилась на вершине одной из гор близь Токио-3. В белой футболке и в белых штанах. Босиком. Девушка пребывала среди снега в позе лотоса. Метель свободно заметала. Никаких движений. Бледная кожа сливалась с окружением, холод души — с холодом воздуха. Дыхание, казалось, почти отсутствовало. Веки — очень мягко, но совершенно неподвижно закрыты. Тон губ при этом нормальный, никаких признаков обморожения или замерзания. Фиолетовый космос, красноватые, желтоватые разводы, серебряные звёздочки и вспышки. У космоса вдруг есть верх и низ. Длинная черта света впереди. Три души держат путь сквозь мироздания. Рей видит, как за ними тянутся красноватые и бледные корни «деревьев», фрагменты чего-то материального или отдалённо похожего на плавающие в невесомости камни. Арка каких-то красных и твёрдых элементов, насыщенные белизной разводы среди фиолетового небосвода. Город — призрачный город, где вытягиваются храмовые или похожие на них конструкции. Пара бледных босых ступней становится на приглушённо-фиолетовую, каменную поверхность — полностью однородную. Нет, это не Рей. Каору оглядывается по сторонам и касается своей шеи — на той пульсирует бледный шрам, идущий ровно через шею. Сейчас Табрис одет в расстёгнутую белую рубашку, сквозь которую белеет торс, под ней нет привычной оранжевой майки, на ногах — коричневые брюки. — Я вернул себе здесь тело? — Каору оглядывает себя с долей лёгкого удивления. — Да, — звучит голос за плечом, — потому что мы теперь в мире, который предшествует нижнему миру. Этот самый верхний, мир идей, мир демиургов, где самая глубокая часть нашего духа — полностью первична над материей. Вся твоя прежняя история — лишь страна теней, мимолётный сон, от которого мы проснулись. Вокруг нас — можно сказать, настоящая реальность. Каору слушает и попутно особенно обращает внимание на то, что позади за его собственными лопатками пронзительно белеют крылья. Да, теперь они у Каору-Табриса как у стереотипного ангела. Нельзя сказать, что они состоят из перьев, потому как если к ним приглядеться, то покажется, что крылья настоящего ангела скорее хрустальные, мраморные или кварцевые. — Синдзи-кун! Икари Синдзи-кун! — Каору сразу бросает, полный беспокойства, взгляд на возлюбленного. Тянет руки, чуть дрожащие. Смуглый Ньярлатхотеп с золотыми глазами, в одежде античного фараона, в алой ризе. Он свободно держит на руках Синдзи — полностью пребывающего без сознания, босого, в грязной одежде со следами крови. Красные турецкие башмаки с загнутыми носами — Чёрный Фараон стоит рядом с Каору на такой же светлой, фиолетовой поверхности посреди безлюдного города. Безлюдного ли? Звучит музыка — Каору поворачивается голову, настороженный взгляд — флейты и барабаны. Это настоящая реальность, которая следует за сном привычной жизни и смерти, от которого он проснулся? Сейчас Рей видит кол, похоже, состоящий из каменной породы. На него, словно бабочку, поместили изуродованный и обнажённый труп взрослого мужчины. Тень скрывает его. Кол входит между ног и выходит изо рта. Вокруг этого трупа водят хоровод трое детей. На первый взгляд те дети — совсем обычные, земные дети — парень со светлыми волосами в одних штанах, мальчик с тёмными волосами и расстёгнутой рубашкой, рыжая девочка с парой кос, самая младшая на вид, хорошо одетая. Все трое прибывают в незатейливой радости. Каору и Ньярлатхотеп проходят мимо них, пока дети всё кружат вокруг трупа. Позади пляшет мохнатый, фиолетовый демон-сатир — с длинными рогами, покрытый шерстью, с торчащими ушами, он играет на гармошке. Бледные, сплошные серые глаза. У него очень длинный, уходящий в тень хвост со стрелкой на конце. Каору медленно поднимает взгляд — его пепельные волосы окрашены в сумрак, бледные босые ступни тихо шлёпают — над ними спираль золотой галактики, очень высоко; в противоположной части неба — россыпь белых, красноватых и пурпурных тонов. — Добро пожаловать в Абсолютный Хаос. Мой дом, — звучит Ньярлатхотеп. — Твой дом? Ты здесь живёшь, Валтиэль-кун? Взгляд Каору, перемещающийся от одной детали к другой, падает на постамент. На нём раскрыта книга, прямо в середине, страницы абсолютно чистые. — Что это? — Мы подтверждаем, — со звенящим коварством прозвучал Ньярлатхотеп, — что Аллах повелел Перу написать, а Перо сказало: «Что написать, о Господь?» И Всевышний Аллах сказал: «Пиши то, что было и будет до Судного дня, согласно словам Всевышнего Аллаха» [1]. Каору моргает, кивает, потом берёт фиолетовое перо. Чернил нет. Каору без лишних слов одним движением пронзает себе палец и начинает собственной кровью писать на страницах. Движение изящной брови в такт перу — Каору в один момент бросает взор на горизонт, где его с одной стороны застилает ужасное существо, как вихрь, в лучах и в воронках, с чем-то, что отдалённо ассоциируется с когтями; оно клубится и похоже на пожар и грозовое облако, на бесконечный ядерный взрыв посреди густых туч; кажется, там выдыхала плазму длинная, как горизонт, пасть, с ней в беспорядке раскрывались и пропадали глаза-молнии — длинные и короткие, входящие друг в другая и идущие спиралью и водоворотом его части — оно проваливается само в себя и вырывается из самого себя… — Кто это? — только спрашивает Каору, одновременно выводя пером иероглифы. Ньярлатхотеп с демонстративным пренебрежением зевает: — Табрис, я бы сказал, не «кто», а «что» — местная достопримечательность: всего лишь Султан демонов Азатот, чьё настоящее имя нам лучше не произносить всуе, Повелитель всех вещей, Всевышний Бог, Безумный идиот, которому снится весь этот бардак. — Понятно… Каору опускает взгляд. Дальше пишет на станицах своей ангельской кровью. — На этот раз я сделаю тебя счастливым, Икари Синдзи-кун, — Каору закончил. — И Скрижаль заполнена, — довольно прокомментировал Ньярлатхотеп, продолжая держать на руках бессознательного Синдзи всё это время, — и Перо высохло. И счастлив тот, кто счастлив, и несчастен тот, кто несчастен… [1] Рей Аянами выходит из транса, открывает глаза. Снег спадает с век. Она сидит вся как снеговик в позе буддийского святого. Белокожая ангел распрямила плечи, встала, снег пал с неё. Каору-Табрис нежно сокрыл глаза тонкими веками, тихо выдохнул, снова увидел свет, аккуратно положил перо рядом с книгой. Потом взглянул на Синдзи с глубокой, трепетной надеждой и с чуткой любовью. Ангел взял человека на руки. И заговорил очень мужественно, прямо в контраст со своей изнеженной внешностью: — Я — Нагиса Каору, названный Семнадцатым Ангелом, Табрисом, Ангелом Свободной Воли… Я — тот, кто откроет дорогу в завтра! — Каору сделал паузу, бесшумно сглотнул, чтобы снова продолжить: — В день, когда настанет рассвет, Икари Синдзи-кун, я стану солнцем, что озарит мир, — Каору взглянул в обратную сторону от Абсолютного Хаоса, вытянул свою длинную шею — и бледный шрам на ней начал исчезать, словно растворяясь в лучах восхода, как сумрак. Каору смотрел сейчас на пребывающего без сознания Синдзи: — И ты, мой Синдзи-кун, приняв в себя мой рассвет, станешь луной, что осветит мой мир самой тёмной ночью [2]. Каору чуть наклоняется и в то же время приближает Синдзи к себе — поцелуй, как только губы соединились, Каору и Синдзи обратились абсолютной белизной, чисто белыми силуэтами, вырезанными из чистой бумаги. — Хе-хе-хе! — Ньярлатхотеп выглядит сейчас немного пошло. — Хей! А-шанта ниг! Иди! [3] — Спасибо, Валтиэль! — голос Каору прозвучал в тот момент, когда его белая ангельская фигура, со спящим возлюбленным на руках, обратилась далёкой звездой среди здешнего неба. — Мой дорогой брат, пусть ваше путешествие будет безоблачным, — лик юного фараона сменился алым садистическим оскалом посреди чёрного провала, где выше лучился тройной огненный глаз, — как синее небо… [2]