несоответствия.

Есть такие песни, которые не сходятся в стиле со своими начальными аккордами в середине; есть такие книги, которые не подходят под названия; есть такие города, которые не представляются в дневном свете; и есть такие люди, которые не соответствуют стандартам — идеально подходят «не таким» песням, книгам и городам. Парень на экране ноутбука из «не таких». Ойкава знает. За сгорбившимися плечами Ойкавы — темная комната с рыжими отблесками искусственного света на полу и немного — стене, на потолке тень — лохматая макушка Ойкавы и некрасивые складки ткани на плечах. Еще у Ойкавы покрасневшие глаза, длинная царапина на щеке, перебинтованное запястье и пять часов до рассвета. Нет, даже пять часов и шесть минут; компания ютуба и миллиардов видео, на которые Ойкава переходит по тысячам ссылок в комментариях другого видео. Нет, снова нет — канал того самого парня с семнадцатью видео, которые Ойкава знает наизусть. Сегодня их стало восемнадцать. На экране перед Ойкавой был парень, камера медленно фокусировалась на его лице. Черно-белый эффект на видео, и у парня невероятно белое лицо, черные волосы и черные тени, черные обои позади и черные глаза. Кадр меняется: парень опускает голову, потом снова меняется: трогает ладонью затылок, отворачиваясь. В правом ухе неизвестного цвета металлическое колечко — все видео были в окрашены в оттенки белого, черного и серого. Ойкава хмурит брови и наклоняет голову, несколько коротких волосинок выпадают из убранной рыжими заколками челки. В глазах отражается экран; снова расфокусированный кадр, быстро сосредотачивающийся на половине лица и бледных руках — длинные пальцы обмотаны пластырями, особенно на левой руке, а на правой, возле косточки — толстый короткий шрам. Ойкава различает белую сигарету в губах, а в бледных пальцах — зажигалку, парень на видео два раза крутит колесико. В первый раз вспыхивает яркий огонек, рассыпаясь в воздухе на мелкие искорки, а во второй — появляется пламя, и кончик сигареты загорается. Позер, думает Ойкава, проведя языком по сухим губам. На следующем кадре парень убирает сигарету ото рта, поворачивает голову уже в другую сторону и выпускает белесый дым. Слишком, снова думает Ойкава, хмурясь еще сильнее. Разные ракурсы, позы, вот парень уже сидит на ступеньках где-то в темной комнате, кажется, перед окном. В руках вертит маленькую черную шляпу. Смотрит на старые наручные часы. Лохматит черные волосы. Смеется в камеру, пряча глаза… Рука нервно дернулась в сторону «пробела». Позер застыл с широкой, будто смущенной улыбкой и опущенным в пол взглядом. У Ойкавы пересохло в горле и как-то болезненно сжался желудок, выталкивая обжигающую пустоту в пищевод. На пару секунд ему показалось, что его прямо сейчас стошнит на экран — от волнения. Свое собственное сердце он слышал так четко, этот звук его раздражал, усиливал жар в висках и шее. он ненавидит этого безымянного парня. второй срыв за неделю, врач запретил нервничать — fuck off! — ответ на все запреты.  — Надо, — шепчет он в экран ноутбука с застывшим изображением, — передохнуть. Поерзав, Ойкава лениво поднялся с мятой кровати. Колени свело, от первого шага навстречу черному дверному проему в коленях разлилась неприятная боль. Надо больше двигаться, а то ноги атрофируются, вспомнил он шутливые слова Ханамаки и пообещал поблагодарить позже за дельный совет. И ударить за переданную инфекцию — зависимость от ютуба. В маленьком коридоре еще темнее, чем в комнате. Входная дверь чернеет размазанным прямоугольным пятном, зеркало — серо-черным, а дверь в другую комнату — белым, как в том видео. И Ойкава мало бы удивился, если бы увидел сейчас посреди комнаты мутные очертания черного свитера и бледной кожи. Но ничего — по полу только стелились рыжие отблески фонарей, заползали на большой шкаф и обрывались где-то на середине светлой дверцы. В ушах еще бешено пульсирует кровь, а желудок отчаянно пытается выдавить голодную пустоту. От этого горло жжет, остро и больно, как попытка что-нибудь сказать при простуде. В ногах усталость. Шея, кончики ушей, веки — все, наверно, полыхает ярким красным. Кажется, что из ушей сейчас пар повалит. Ойкава быстро пересекает комнату и подходит к стеклянной двери балкона, от которой веет прохладой. А на балконе и вовсе холодно — окна открыты. Холодные доски обжигают голые ступни, и Ойкава сильно жалеет, что не надел носки, когда его пробирает отвратительная дрожь. Вместе с жаром, заливающим лицо и шею, это ощущается, как лихорадка. Снова. Лихорадка — из-за бессмысленных двухминутных видео. Синдром ночных страданий — из-за необычного очаровательного парня. Болезнь. На маленьком столе есть пустая пепельница и почти целая пачка сигарет. С последнего раза прошло много часов, руки Ойкавы уже не пахнут табаком. Но не теперь. Он достает тонкую сигарету из картонной пачки. Зажав ее в губах, Ойкава прошелся взглядом по столу, освещенному рыжими фонарями с улицы. Зажигалки нет.  — Макки забрал?.. — пробурчал под нос Ойкава, бегло осматривая стол еще раз. Маленький пластмассовый треугольник спрятался в тени старой пепельницы — когда-то это была часть чайного сервиза матери Ойкавы; Ойкава сжимает холодный пластик в ладони, крутит колесико. Рыжее пламя, яркое, с синими переливами и резким запахом газа возникает перед лицом, освещая пылающие щеки и бледную россыпь веснушек на переносице. Бумага загорается, ее края становятся черными и ломкими, серый дым устремился к потолку. Ойкава глубоко втянул в себя воздух. Никотиновый дым разнесся по венам, наполнил легкие, проник внутрь тела. Острый запах раздражал и не доставлял никакого удовольствия. Зато перед глазами снова замелькали черно-белые кадры видео, бледный парень в черном свитере в черной квартире. Бледные пальцы с зажигалкой, губы, из которых вырывается поток дыма, изгиб шеи при повороте головы, спокойные черные глаза, взъерошенные темные волосы… И тысячи других воспоминаний из семнадцати видео на его непопулярном канале: скользящие по его тонкой шее пальцы, маленькие порезы большими ржавыми ножницами у локтя, наверно, яркая кровь, скрытая под слоями черного и белого эффекта, движение губ. Все.  — Нет… — прохрипел Ойкава, откашливаясь от дыма. Желудок снова болезненно сжался, только на этот раз выталкивал он из себя не пустоту. Бросив сигарету в пепельницу, Ойкава вбежал в квартиру, зажимая рот ладонью; быстро пронесся мимо своей комнаты прямиком в ванную. Он склонился над ванной, крепко впиваясь ногтями в гладкий борт. Ойкава даже не успел убрать ладонь — изо рта вырвалась кислотно-желтая жидкость, разливаясь по дну, пачкая пальцы. Страх заполнил собой живот и горло. С ладони быстро капала полупрозрачная желтоватая жидкость, пальцы горели, казалось, их обожгло кипятком, на губах рвота размазалась, остатки стекали к подбородку и тоже капали, барабанили по запачканному растекающейся лужицей дну. Во рту был омерзительный привкус рвоты и табака — более ужасного сочетания вкусов Ойкава вспомнить не мог. Да и не пытался. Откашлявшись, Ойкава зажмурил глаза. У него бешено стучало сердце и болела голова. Надо что-нибудь съесть. Наверно. На языке остался кислый привкус желудочного сока, который Ойкава не без отвращения пытался проглотить. Горло еще саднило от дыма. А еще его интересовала причина: голод или нервы? или гребанное напряжение из-за гребанного ютуба? этот позер… быть таким волнующим — это вообще законно? Он просидел на полу в ванной несколько минут, приходя в себя. Постепенно сырое помещение наполнял неприятный запах. Только тогда Ойкава рискнул вернуться в комнату, совершенно забыв про тлеющую сигарету на плоском дне покрывшейся пеплом тарелки. Курить ему поперек горла — в прямом смысле. На полу и стене все еще были отблески оранжевого, а на потолке — бледный свет экрана ноутбука. Видео все еще стояло на паузе, а парень с черными глазами продолжал улыбаться. Сглотнув кислоту во рту, Ойкава свернул видео. Никнейм бросился в глаза — Wakatoshi — имя или фамилия, псевдоним или прозвище? На фотографии пользователя тот самый парень, смотрит куда-то в сторону в толпе. Кажется, он даже не подозревал о том, что его снимают. Под никнеймом — рекомендованные видео того же парня. И все отмечены черным прямоугольником «Просмотрено». Ойкава, наверно, сломал бы себе обе руки и высыпал всю солонку на запястье, лишь бы стереть себе память и посмотреть эти видео снова; или не встречаться с ними на просторах ютуба вообще. ни то, ни другое невозможно — заработать амнезию он не хочет, а отписываться от разных чудаковатых людей с канала Ханамаки — обещал не делать. И разбивать ноутбук, чтобы избавиться от своей неизлечимой, кажется, болезни — тоже — ноутбук принадлежит тому же Ханамаки. Ойкава еще секунду смотрел на ноутбук, а потом просто закрыл, оставляя влажный вонючий след на крышке. Ничего — протрет влажными салфетками, и ничего — в голове. Совсем ничего, может быть текст песни из последнего видео — да, Ойкава неплохо знает английский; а может воспоминания о семи черных птицах, пролетевших размазанными пятнами за стеклом. Для Ойкавы это ничего. fuck off — размышлениям. От птиц и текста песни Ойкава вновь возвращается к лицу, длинным пальцам, черным волосам. Гребанный мазохист, сказал бы Ивайзуми, если бы умел читать мысли — у Ойкавы снова сжались внутренности — от кишок до легких. Он задыхался и вдыхал жаркий воздух, в глазах все начинало плыть, желудок снова проталкивал обманчивую пустоту в пищевод. Покачнувшись, Ойкава сел на мятое одеяло. Ничего было уже вакуумом, головокружительным и отвратным, в котором мелькали глаза и губы, пальцы и шея. господи, за что, за что эти мучения?.. Ойкава ведь ничего не сделал. Ханамаки возвращается к пяти часам, громко хлопая дверью. Кажется, его совсем не научили различать день и ночь. Ойкава подскакивает на месте от грохота, и в глазах все плывет: рябит сброшенное на пол одеяло в красный горошек, двигаются на стене широкие короткие тени от листьев цветка, скользят по полу черные провода. А потом все чернеет, в висках быстро бьется пульс. Ойкава валится обратно на подушки, закрывая глаза.  — Смотрю, мальчик, ты вчера перебрал. — Смеется в дверях Ханамаки, поправляя большую кожаную куртку со множеством металлических заклепок, маленьких кармашков и небольших шипов на плечах. Ему не идет. Но Ойкава ничего не говорит об этом — Ханамаки слушает только Матсукаву, панк-рок и безумные идеи. Такой уж Ханамаки.  — Я не пил, — в горле боль и хрипота, и Ойкава сам себе не поверил.  — А я и не про «пил», — с насмешкой проговорил Ханамаки. Вслед за его голосом скрипнула половица, затем еще раз — он вошел в комнату и остановился прямо над головой Ойкавы, наверняка сверкая своим омерзительным пирсингом в губе. Или сверкая своей улыбкой — все равно противно. — Ты же опять в ютубе зависал, да?  — Ну и что?  — Маньяк. — Ойкава смотрит исподлобья, через густые пряди челки, на, как он считал, самое мерзкое выражение лица Ханамаки: улыбается еще больше одними уголками губ, щурит свои узкие светлые глазища так, что в уголках появляются едва заметные морщинки, и во взгляде даже при всем нежелании легко прочесть насмешку. Прямо сейчас Ойкаве очень захотелось кинуться чем-нибудь. Очень тяжелым. В Ханамаки. — Ох, ладно, изменщик, — вздыхает Ханамаки, закидывая руки за голову. — Ивайзуми тебя искал. Они с Киндаичи матч собираются смотреть. Ойкава с неподдельным равнодушием кивает, устало сверля глазами потолок.  — Ты точно вернулся, чтобы не передать мне это, — вздохнул Ойкава, про себя добавляя: «И трепать мне нервы». — Ты же у Маттсуна зависаешь в последнее время. Чего в своем уголке забыл?  — Как грубо, — протянул Ханамаки, посмеиваясь. И вышел из комнаты, шаркая по полу грязными подошвами армейских ботинок. Ойкава убьет его. Через три, два, один… — Неужели нельзя домой наведаться? Ты ж тут помрешь без меня, среди стен и Ушиваки.  — Я помру прямо сейчас, если ты не уйдешь, — снова вздохнул Ойкава, сев на кровати. Впереди еще длинный, полный присутствия Ханамаки день. А потом его осенило. — Погоди, кого?  — Ушивака, — кричал Ханамаки из соседней комнаты, и Ойкава почти уверен, что сейчас он переодевается, — ну, твой ютубер… — из комнаты донеслись металлические удары клепок куртки и зашуршала ткань. — Он учился с моим знакомым. У Ойкавы перехватило дыхание и сильнее забилось сердце, он почти чувствовал, как в венах убыстряет движение кровь.  — Через неделю в восемнадцатом районе вечеринка будет, — продолжал Ханамаки. — Насколько я знаю, Ушивака там будет. Неужели пойдешь? Если да, то есть маленькое условие… Да. Да. Да, кричит в мыслях Ойкава, сжимая в ладонях одеяло до боли в ногтях. Какая разница, что за условие, если шанс познакомиться с ним выпадает так скоро?.. Множество цветных огней отражаются в глазах Ойкавы, громкая музыка отзывается в животе глубоким басом — внутри будто разрываются безвредные гранаты. В голове и перед глазами плывут разноцветные круги. Вокруг танцуют, дергаются незнакомые люди, по их лицам проплывают красные и зеленые круги, и в их непривлекательном, надоедливом свете Ойкава не может найти ни одного знакомого. Даже высокий Ханамаки, выделяющийся своими рыжими волосами, пропал среди толпы пьяных и кране веселых людей. ну и ладно. В кармане кофты — прозрачный пакетик с разноцветными таблетками. А в клубе — полно глупых-счастливых и умных-грустных людей, жаждущих получить свою маленькую дозу счастья. Ойкава отдает все американскому туристу за кругленькую сумму, и ему стыдно. Очень. Шея пылает, в висках стреляет — громко и быстро. бам-бам. Ойкаву пихают локтями, бьют под ребра, задевают царапины на руках, и ему остается только морщится от неприятной боли. Ноздри щекочет запах алкоголя — противного, горького, переливающегося. От него голова идет кругом и в животе зарождается знакомая тошнота; от темной толпы стены сужаются, неоновые лампы над выходом расплываются, отдаляются, и Ойкаве кажется, что он никогда до них не доберется, расталкивая неизвестных людей. ему не нравится здесь. ему стыдно и страшно. Он пробивается к стене, у которой по одиночке стояли парни и девушки, выкуривая электронные сигареты. Белый дым с различными сладкими запахами медленно растворяется в воздухе, Ойкава даже видит его полупрозрачные завитки; и ему становится еще хуже. Выход чернеет в паре футов. всего несколько шагов А потом Ойкава чувствует подступающую к горлу рвоту. Опять. Во рту кислый привкус желчи. А еще он чувствует, как поднимается температура в теле и мелко дрожат пальцы. это была очень плохая идея — идти сюда. Ойкава ненавидит себя. Потому что сдохнуть от в грязном клубе восемнадцатого района — точно не его мечта. Или сидеть за решеткой за продажу наркотиков. Господи. И ненавидит того парня с видео. Потому что из-за него пошел сюда. Пищевод обжигает болью; Ойкава хватается за горло — он задыхается своей собственной рвотой, запахами алкоголя и сигарет. И самое противное, отчего даже слезы на глаза наворачиваются — он никому не интересен в этом гребанном наркопритоне. А потом по спине скользит чужая ладонь. Ойкаве все равно кто это, лишь бы ему помогли.  — Идем на улицу. — Ойкава едва различает слова, тонущие в громкой музыке, и даже не кивает — просто позволяет обнять себя за плечи и вести к черному коридору, к свежему воздуху. В слабом свете красных-зеленых-синих ламп Ойкава замечает удивленные взгляды курящих у входа людей. fuck off, хочется сказать, но вместо слов изо рта начинает тоненькой струйкой течь желтоватая жидкость. Черный коридор, в котором музыка кажется еще громче, чем в клубе, душил страхом не хуже обычной рвоты — Ойкаве казалось, что он никогда не выберется из этой черноты. Но скоро тьма, глубокий внутренний бас и круговорот цветных пятен перед глазами сменился ночной улицей, свежим воздухом и грохотом машин. Оказавшись на улице, Ойкава наклонил голову, изрыгая желчь прямо на асфальт. ему было так противно от самого себя.  — Все в порядке? — спрашивает тот же мужской голос из клуба.  — Да, — ответил Ойкава, откашлявшись. Его все еще трясло от страха и паники. — Спасибо. А потом он поднимает голову. И он чувствует себя еще паршивее. так вообще бывает? Перед Ойкавой стоял тот самый парень с тех восемнадцати видео, с теми черными волосами, старинными наручными часами и черными глазами, только теперь прямо перед ним, не за пластиковым экраном чужого ноутбука… И ради этой встречи Ойкава пошел в клуб, чтобы потом предстать перед своим ночным кошмаром в таком ужасном виде — побитом, мерзком и просто неприятном? От-вра-ти-тель-но. Его сотрясла крупная дрожь, желудок заболел так резко, что Ойкаве показалось, будто его вскрыли заживо и теперь медленно, старательно перерезая каждую венку, артерию и что-то еще, вырезали желудок; в горле встал отвратительного вкуса комок — как предупреждение. Все. Bad end. Невероятно. Сглотнув вязкую слюну, Ойкава оттянул рукава свитера, скрывая ладони, а потом вытер большим пальцем засыхающую полоску желудочного сока у рта. Не-ет, в клубы он больше не ходит.  — Извини, — выдал Ойкава. Шею постепенно заливал жар, кончики ушей точно покраснели, а лицо, наверно, и вовсе полыхает алым. Ужасно. Ужасно. Просто невероятное знакомство!  — С каждым могло случиться, ничего. — Его слова закончили сирены полицейских машин, громко воющих в паре улиц от клуба — у кого-то безумный вечерок. Ойкава задрал голову к мрачной многоэтажке, по которой плясали красный и синий цвета полицейских машин. Они быстро проносились мимо дома, оглушая своей сиреной. Грудь стиснули когти волнения. Просто великолепно. В эту же минуту из клуба вылетел хилый парень, с огромным усилием сумевший открыть металлическую дверь. Он с силой впечатался в Ойкаву, а потом поднял широко раскрытые глаза и почти пропищал:  — Бегите, идиоты, кто-то толкал наркотики в клубе! На улицу свернуло четыре белых машин с красно-синими огнями. Паренек, задрожав, бросился бежать. А Ойкава, которого на миг парализовало, решил последовать его примеру: схватил за рукав своего спасителя и рванул в противоположную от полиции сторону. Адреналин ударил в виски, как пуля, за спиной слышны крики и захлопывающиеся двери машин, дружный топот по влажному асфальту, грохот моторов. Ойкава знает: помедлишь — поймают. Перед глазами, казалось, проносится весь город — рыжие фонари, размытые огни в окнах, неоновые вывески. Тепло чужой ладони согревает руку и все тело. А в голове было только одно слово — «Беги!» Ойкава бежит, не выпуская чужую руку, наверно, целый квартал. И неудачно сворачивает в темный переулок между домами. Здесь воняет канализацией, но Ойкава не чувствует совсем — воздух режет легкие изнутри, так неприятно. В городе тишина — ни погони, ни криков. Взлохматив волосы, Ойкава посмотрел на парня. зачем? — один вопрос, теперь закравшийся в голову. и где.  — Мы… Где? — задал вопрос Ойкава, прижимаясь спиной к кирпичной стене какого-то дома. Ему было так больно дышать, а еще было страшно — что теперь будет? зачем побежал? зачем потащил с собой этого парня? зачем согласился на условия Ханамаки? блять.  — Должно быть, окраина семнадцатого, — осмотрелся парень из видео, а потом поправил челку. — Малолюдный район. Однако я не понимаю, — он посмотрел на Ойкаву, — зачем мы побежали.  — Лично я бы не хотел сидеть в отделении… Ойкава долго смотрит в черные глаза парня, будто пытаясь убедить его в своей невиновности, и вспоминает все восемнадцать видео, все взгляды — и везде эти глаза черные. А какой у них настоящий цвет? По спине прокрались мурашки.  — Нам лучше переждать эту ночь, утром все успокоится. — Он переводит взгляд с Ойкавы на чернеющий переулок,. Там, где кончались дома, кончались и фонари. Темная дорога, окруженная линиями электропередач, недостроенными и аварийными зданиями-многоэтажками, не притягивала к себе Ойкаву. Вообще. Но парень уверенно повернулся в сторону мрачного пути. — Безумный вечер, — Ойкаве кажется, что в голосе своего ночного кошмара услышал нотки сарказма, и он впервые почувствовал, какие у него холодные пальцы на правой руке. Почему-то. — Закончишь его со мной?  — Ты так просто предлагаешь это незнакомцу, как будто для тебя это в порядке вещей, — усмехнулся Ойкава, делая шаг навстречу темноте, хотя в мыслях у него было совсем другое.  — А что в этом такого? — искренне удивился парень, медленно углубляясь в таинственный семнадцатый район. Подальше от фонарей и большого города. Вау. Семнадцатый район — бетонные блоки, пустые черные окна в недостроенных домах, бесконечные линии электропередач, потрескавшийся асфальт — сменялся жилыми домами, а Ойкава уже знал, что причину его болезни, наверно, даже перебинтованного запястья, звали Ушиджима, он живет в шестнадцатом районе, любит волейбольные матчи, черный чай и фотографировать; а еще инди-рок и книги, смысл которых Ойкаве никогда не понять. А небо все темнело и темнело. Наверно, до рассвета еще далеко. Как бы там ни было, а раньше утра Ойкава все равно дома не появится. А если и появится, то только с телом Ханамаки. Стопроцентно. На дороге появились фонари, дома и магазины вырастали из земли, заменяя мрачные продуваемые заброшки. Скромные вывески семейных магазинчиков, высокие дома с светлыми окнами — все-таки Ойкаве приятнее находится в городе, чувствуя присутствие людей и жизни. На дороге ездили машины — жизнь кипела сейчас, здесь, в этот самый момент, в этом самом городе. Хотя вопросы все равно оставались.  — Куда ты меня ведешь? — спросил Ойкава, поворачивая голову к Ушиджиме.  — Домой, — ответил он, а потом кивнул в сторону высокого дома, спрятавшего свои первые этажи за магазинами. — Здесь. У Ойкавы на секунду перехватило дыхание, потом зашевелились волосы на затылке, а потом покраснело лицо. Он чувствовал себя влюбленной двенадцатилетней девчонкой-девственницей, которая впервые влюбилась в парня постарше. Только у них возраст одинаковый.  — А что будем делать? — самый глупый, девичий вопрос и Ойкава прекрасно знал, что сейчас сам выдаст себя. Подсознательно он, может быть, и хотел этого. дурак.  — Ойкава, мне интересно. Я рассказал о себе и хочу узнать тебя. — Ушиджима повернул к нему голову, заглядывая прямо в глаза. А еще у Ойкавы потерялся дар речи. На секунду. И стало дико волнительно.  — Что тебя конкретно интересует? — спросил Ойкава, опуская взгляд на свои кроссовки. В свете высоких фонарей он разглядел засохшие капли грязи, маленькую дырку в шнурке и пересчитал все узелки на нем. Нет, не стеснение — стыд? А что он может рассказать? Что собирает черно-белые фотографии? Или продает наркотики, когда Ханамаки поставил гребанное условие?  — Чем ты любишь заниматься? — в яблочко! Ушиджима завернул в освещенный сквер, ведущий прямиком к железной двери многоэтажки.  — Мы с Ива-чаном, Киндаичи и Яхабой любим смотреть волейбол, — несколько подумав, сказал Ойкава. — Мне нравится разводить дома цветы… И учить английский язык?..  — Цветы? — переспросил Ушиджима, улыбаясь уголками губ. — Хорошее занятие.  — Да! — выпалил Ойкава. А потом вспомнил, что так сильно не любят в нем друзья. — А еще мне нравится наблюдать за людьми. Интересно наблюдать за ними, выявлять их привычки, какие-то личные мотивы поступков, так я всегда знаю, что они будут потом делать.  — Я полагаю, твои друзья не любят смотреть с тобой волейбол? -… Да.  — А что ты можешь сказать обо мне? — с откровенным интересом спросил Ушиджима, рассматривая лицо Ойкавы.  — Ну, не знаю. Дай мне время, — пожал плечами Ойкава. игра началась. Ойкава вошел в дом за Ушиджимой. Уличная прохлада сменилась теплом, свет фонарей — мягким светом бра, а асфальтированная дорога — ровным ламинированным полом. Не отставая от Ушиджимы, Ойкава стал подниматься по лестнице, рассматривая на этажах новенькие коричневые двери, помеченные номерами и табличками с фамилиями. Он читал их, искал знакомые. Или знакомую. На девятом этаже Ойкава выдохся, читать таблички успевал по два раза и все надеялся, что на одной будет фамилия Ушиджимы, но тот продолжал идти дальше, и Ойкаве ничего не оставалось, кроме как подниматься выше. К несчастью, он заметил наклейку «Не работает» на дверях лифта. На шестнадцатом этаже Ушиджима закончил путь, останавливаясь около третьей двери слева. Здесь было всего четыре бра, и два из них не горели, погружая конец коридора в темноту. Ойкава поежился.  — Заходи, — пригласил Ушиджима, открывая дверь своей квартиры.  — Извиняюсь за вторжение… — Внутри квартиры темно, пахнет приятным мужским одеколоном и чаем. Вау — опять будет мало. Ушиджима прошел внутрь квартиры, кажется на кухню — Ойкава догадался, услышав негромкие удары посуды друг о друга. Сам он остался в прихожей — то ли не решаясь войти, то ли рассматривая фотографии на стене: фиолетово-белая форма, наверно, какой-то школы, множество парней с номерами на животе. В центре всех Ойкава находит Ушиджиму с капитанской эмблемой и первым номером. Совсем рядом прикреплена черно-белая фотография парня с безумными торчащими волосами, обнимающего другого парня — красивого, с серыми волосами и черными кончиками. Их двоих Ойкава находит на школьной фотографии. Должно быть, друзья со школы. А потом Ойкава смотрит вглубь квартиры. В одной из темных комнат он рассматривает белые обои, как в одном из видео, а на краю дивана что-то, похожее на камеру. Его пробирает очередная дрожь и нехватка кислорода. Вдох получается неспокойным, взволнованным. Ойкаву это раздражает, но об этом он думает в последнюю очередь, когда из кухни выходит Ушиджима с двумя бутылками в руках. И дело даже не в бутылках. глаза. А глаза-то карие, думает Ойкава, рассматривая отблески света в глазах Ушиджимы. Карие, глубокие карие, с золотистыми крапинками и янтарным пятном, будто расплывшаяся капля краски на воде. Невероятные глаза, в которых Ойкава тонет, которые Ойкава ненавидит за свои миллиард страданий, к которым Ойкава стремится быть ближе, которые Ойкава хочет присвоить себе…  — Не хочешь выпить? — вырывает его из пленительного омута вопрос. Ойкава переводит все еще неосознанный взгляд на бутылки в руках и много и коротко кивает.  — Французский? — читает Ойкава надпись на этикетке бутылки; наклоняется, чтобы развязать шнурки, но Ушиджима его останавливает.  — Не разувайся. Хочу показать тебе одно место этажом выше. Лестница — последнее, о чем думает Ойкава в этот момент, волнительный и даже романтичный. Или он совсем сошел с ума. Они покидают уютную квартиру и снова поднимаются по лестнице. В руке холодное стекло — Ойкава рассматривает бутылку, переливающуюся жидкость в ней. К последней ступеньке у него гудят ноги и наверняка бешенный пульс в запястьях, но это тоже последнее, о чем он сейчас думает. Остановившись у металлической двери, Ушиджима пару раз повернул защелку и толкнул дверь. В лицо ударил холодный ветер. Ойкаве все ясно. И он чувствует, как живот скручивает от радостного волнения. Он выходит на крышу. Порыв сильного ветра сменился легким прохладным ветерком. Дверь за Ойкавой громко захлопнулась, но это ничего. Ничего, когда перед тобой — темное безграничное небо, далекие сияющие небоскребы, бесконечный горизонт…  — Это… У меня нет слов, — говорит Ойкава, делая круги на месте.  — Самое красивое здесь, — Ушиджима подошел к краю, огороженному железными перилами, и посмотрел вниз. Ойкава подошел к нему и… У него пропал дар речи. Сияющий различными огнями, переливающийся, прекрасный город расстилался далеко вперед. Небоскребы мерцали вдалеке, как сказочные замки, зеленый и красный дружно сменяли друг друга в некоторых кварталах мелкими точками, бесконечный поток сверкающих фарами машин, освещенный яркими серебристыми огнями стадион на востоке, парки, скверы, здания, магазины, школы — все было как на ладони. Бесконечный, сияющий город, где на земле он кажется ужасным и грязным, а на верху — вторым Лас-Вегасом. все. И ничего в жизни больше не надо, кроме этого зрелища, кроме безбашенного счастья в груди. Совсем ничего. Ойкава чувствует себя свободным и бесстрашным. По-настоящему. И это благодаря… Ушиджима смотрит на город с таким же восторгом, хоть и видит это, наверно, каждый день. А Ойкава смотрит на него и думает, как сильно влюблен. черт возьми, да!  — Это потрясающе! — Ойкава почти кричит от восторга. Под кофту задувает ветер, и ему все равно, что завтра будет болеть горло — он счастлив сейчас, в этот самый момент, рядом с этим человеком.  — Ну что ж, Ойкава Тоору, спасибо за вечер, — улыбается Ушиджима, открывая бутылку.  — И тебе, — дрожащим от радости голосом произнес Ойкава, тоже открывая коньяк. Первый глоток обжигает рот, горло и желудок, смывает мерзкий привкус с языка, разжигает искры внутри. И пусть весь мир подождет, фраза, которой хотелось бы остановить время на сейчас, вот прямо на этом самом сейчас. Ойкава отходит от края и садится прямо на холодный бетон. Рядом садится Ушиджима.  — Хочешь, я открою тебе тайну? — решился Ойкава, делая второй глоток. — Я знаю тебя около месяца. Ютуб. Шикарные видео, — он подмигнул, снова убавляя содержимое бутылки. — Кто подсказал тебе этим заниматься?  — Тендо. — Ушиджима задумчиво посмотрел на горлышко своей бутылки. — Он сам видео не снимает, но сказал, что мне нужно этим заниматься — так я смогу развивать навыки фотографа.  — Так ты фотограф по профессии? Круто, — пожал плечами Ойкава.  — Ну, да.  — Мне кажется, ты и моделью мог бы быть, — он снова пожал плечами, чувствуя, как краснеют кончики ушей. Ответом был тихий смешок. они молчали: наслаждались ветром, вечерней городской суетой. Бутылки постепенно пустели, и с каждым глотком Ойкаве становилось все жарче. Ему казалось, что молчание затянулось и ему хотелось кое о чем рассказать, несмотря ни на что. Глотнув, он начал:  — М-м, хочу еще кое-чем поделиться, — ему было не страшно, не спокойно. Он просто наслаждался тем, что может говорить с Ушиджимой. — Там в клубе… Кто-то наркотики продавал. Я.  — Я догадывался, — после минутного молчания сказал Ушиджима. — Но то, что ты сейчас мне рассказал — ничего не значит. Я не стану звонить и называть твое имя. Может это и неправильно, но я считаю, что если тебе нравится так жить, заниматься этим, чтобы ты это ни было, то ты счастлив. — Он посмотрел в глаза Ойкаве. — Это дорогого стоит.  — Спасибо, — хрипло сказал Ойкава, опустошая свою бутылку полностью. В голове будто преграда, мешающая получать всю информацию о происходящем, услышанном и контроле. Одна мысль все вертится, на которую у Ойкавы был ответ. Он снова посмотрел на Ушиджиму.  — Ты спросил меня… На лестнице. Что я могу сказать о тебе, — где-то внутри что-то оборвалось. Окончательно. И Ойкава может только говорить и делать, без контроля. Еще одно «все». — Ты любишь своих друзей. — С первого взгляда Ушиджима слушал внимательно, но если присмотреться, то пьяная муть в глазах была весьма отчетлива. Ойкава продолжал, придвинувшись чуть ближе, заглядывая в волшебные глаза. — А еще ты всегда смотришь в глаза собеседнику, когда говоришь… Глубоко втянув воздух, Ойкава почувствовал легкий запах одеколона, который чувствовал в квартире, приятный, красивый; еще он чувствовал теплое дыхание на своем лице, запах алкоголя, от которого обычно выворачивает, слышал неравномерные удары сердца — чужого, не своего. Близко. Идеально. Самое лучшее воплощение его мыслей. Ойкава наклоняется и прикасается к прохладным губам. Мягким, приятным, пахнущим коньяком и уличной прохладой. Внутри все пылает, множеством фейерверков взрываются все различные чувства и сердце заполняется теплом. Всего одним теплом, согревающим все тело. И становится еще теплее, когда Ушиджима целует сам, забирая инициативу легко и быстро; Ойкава ему поддается, растворяясь в этом вихре тепла и счастья. Ущипнуть, укусить, облизать — все так приятно, так волшебно. Прекрасно. Открыв глаза, Ойкава видит расслабленное лицо Ушиджимы. Да, сейчас это конец. Но впереди вся ночь и вся жизнь. Ойкава уверен. Улыбнувшись, он ложится на спину на холодный бетон. Перед глазами — темное небо, на котором наверняка сияют звезды, просто их не видно. Ведь город внизу сияет так ярко. Лежать на бетоне неудобно и прохладно, но это совершенно неинтересно Ойкаве, когда рядом ложится Ушиджима и берет его за руку. тепло и прекрасно. Ойкава чувствует себя самым счастливым человеком сейчас, здесь, в этот самый момент, в этом самом городе, рядом с этим человеком, «не таким». несоответствия — лучшее, что случилось с Ойкавой.