Отдан

       — Скажи, что ты меня любишь!        Евгений давным-давно уже потерялся. Бесконечные странствия не помогли ему излечить ту давнюю болезнь, пустившую корни в его душе много, неимоверно много лет назад. Ровно так же, как и не смогли хотя бы немного облегчить бремя его вины. Воспоминания о неестественно алом снеге, быстро растаявшая в небе дымка от выстрела, очках, как будто бы комично съехавших куда-то в бок на лице уже мертвого друга, преследовали его, подобно эриниям, терзая снова и снова, снова и снова!.. Но только одна из этих проклятых фурий умела издевательски улыбаться, выворачивая душу этой улыбкой наизнанку. Только одна из них была с самого начала и до самого конца.       Эти слова… Кому же, кому он их говорит?! Она, этот… демон здесь! Совсем рядом, кажется, что стоит только руку потянуть — и он может прикоснутся. А она все улыбается, все также насмешливо, все также сводя с ума. Так кому же? Ужель он променял тот светлый образ, что снова привел в волненье давно умолкнувшие чувства, завладевший снами и реальностью, когда-то давно — такой близкий и родной, а ныне недоступный на темной власти сладостную прелесть, на ту, что была рядом всегда, но при этом никогда не была с ним?       Чья же любовь ему нужна? Яркий, дающий надежду свет прощения иль иллюзорный, но успокаивающий полумрак забвения?       — Я вас, — голос Татьяны предательски дрогнул. Она подняла свой взгляд, до этого опущенный, будто бы смущенная или провинившаяся дева (нет, никогда она не станет для него дамой, в памяти все равно живо лишь то воспоминание), наконец решившаяся сказать или сделать что-то, отчаянно, будто бы в последний раз, Онегина. В темных глазах, блестящих от непролитых слез, плескалась горечь напополам с сожалением — зеркальное отражение его собственных эмоций. Но все же, он чувствовал, Татьяна скажет ему то самое заветное «люблю».        И она сказала бы, сказала, но…       Все застыло, замерло, неумолимый бег времени был нагло прерван. Настолько же нагло, насколько и неожиданно.       Впервые на ее устах не было уже практически привычной улыбки. Впервые маска самоуверенной строптивицы не просто треснула, а рассыпалась в прах. И за ней скрывалось гораздо большее, чем можно было представить. Страх. Инстинктивный, толкнувший на такой необдуманный поступок, как зачем-то остановить время, как будто бы, чтобы у них тоже было рандеву.       — Нет-нет-нет-нет-нет, нельзя так поступать было, нельзя. Ход истории не должен прерываться. Я сделала все возможное, нельзя больше, нельзя, — он впервые услышал ее голос — до этого, чтобы взаимодействовать, им не требовалось слов, они понимали друг друга с полужеста, полувзгляда. Да и что-то подсказывало Онегину, что так Демонесса просто чувствовала себя солиднее, что так она возвышалась над остальными. Но внезапно она стало такой… человечной. Способной чувствовать все те же чувства, что и он, Татьяна или хоть кто ещё. Она вздрогнула, практически испуганно, почувствовав на себе взгляд Евгения.       Они не знали, что же сказать друг другу, хотя и высказать хотелось многое. Они лишь смотрели на друг друга, глаза в глаза, будто бы пытаясь найти ответы на все незаданные вопросы. Коварства бог, низверженный с небес, упавший прямо в грязь, но при этом все равно стоящий ровно и Демон, поднявшаяся из недр Ада, чтобы сотворить по-настоящему хорошую историю с плохим концом, но почему-то так сейчас похожая на обычного человека.       — Ты не сможешь быть с ней, — разрушает воцарившуюся тишину её тихая фраза, эхом отдающаяся в голове у Онегина. Такой суровый приговор, о котором он, разумеется, знал, но почему-то все равно пришел объясняться с Татьяной. Демонесса вздыхает, сделав шаг вперед. Теперь с ним, а не рядом. А потом поморщилась, будто бы о чем-то вспомнив, весьма неприятном, и продолжила: — Не только в ней проблема. Её любовь безгранична, сколько бы она не отдавала её мне вновь и снова, у неё все равно останется на тебя. Но ты не сможешь быть с ней, — снова повторяет она. На её лице по-прежнему смятение и страх, из-за чего могущественнейшее существо, сломавшее ему жизнь, казалось таким хрупким и беззащитным.       Чего она боится? Что история, наконец, закончится и конец будет недостаточно плохим? Или того, что пророчество её все же не сбудется? Или того, что в этом случае Демонесса потеряет его?       По её щеке не скатилось ни единой слезинки, она так и не сделала последний шаг, что нарушил бы личное пространство Евгения. Он бы обнял её, обязательно тогда бы обнял, а она бы поцеловала его. И тогда бы он бесповоротно попал под её чары. Но их отповедь, почему-то больше напоминающая исповедь, осталась лишь отповедью. Она щелкнула пальцами и произнесла нечто подобное на «делайте, что хотите» — Евгений больше почувствовал, чем увидел, что время снова пошло своим ходом.       Демонесса грустно улыбнулась и скрылась в тени. И у Онегина появилось ощущение, что он видит её в последний раз в своей жизни.       Татьяна судорожно вздохнула и, закрыв глаза, произнесла:       — Прошу меня оставить, пусть больше мы и не увидимся. Я люблю вас, Евгений, люблю, но… Мы не сможем быть вместе. Вы и я, — Татьяна сглотнула и незаметно вытерла слезинку, катящуюся по щеке, — уже отданы другим, — Онегину удалось словить мимолетный взгляд Татьяны, направленный на место, где совсем недавно стояла Демонесса, — и будем век верны, хотим того или же нет.       Как только хрупкий силуэт Татьяны скрылся, Онегин засмеялся. Он хохотал долго, до боли в животе, и в его смехе явно слышалась истерика. Все чувства, образы и воспоминания смешались в одно целое, хаотичное и безумное. Ни спасительный свет, ни вечная тьма так не приняли его.