First Date

В комнате светло-бежевые стены, упирающиеся в потолок, белый как молоко. Одно из двух окон распахнуто настежь, и жалюзи перешёптываются, перестукиваются и шуршат на лёгком осеннем ветру. Ветер этот уже прохладный, и стоило бы окна закрывать, но сейчас, наверное, не до того. А может и вовсе хочется помёрзнуть: чем иначе объяснить открытые дверцы огромного шкафа, словно выплюнувшего всё своё содержимое на деревянный пол? Все вещи, все до единой, разбросаны по полу, креслу, односпальной и не самой уютной на вид кровати, на крохотном письменном столе, подоконнике и даже книжной полке. Комната напоминает прибежище первобытного Хаоса, приближаться к которому опасно для здоровья. Лёгкий осенний ветер подхватывает ещё весьма сносный, купленный только в прошлом году вишнёвый шарф, по неудачному стечению обстоятельств спустивший один свой конец на улицу, и, долгими стараниями, утягивает его прочь из комнаты. С шарфом можно попрощаться. То окно, что остаётся закрытым, прикрыто плотно сомкнутыми жалюзи, и те неприятно постукивают о стену своими краями, когда проворный ветер превращается в сквозняк, и, наверное, пытается найти своё прибежище между их полосками. Сквозняк. Промозглый и неприятно лижущий ноги, забирающийся под края штанин. От него начинает как-то неуловимо свербить в носу, и едва заметно хочется чихнуть. Что категорически недопустимо. Усок шумно выдыхает, садясь на край захламлённой кровати, и обречённо смотрит вокруг себя. Да, это не мужественно, катастрофически не мужественно, жалко и даже в чём-то мерзко. Усок согласен с каждым тезисом и готов подписаться под каждым собственной кровью, да только это совершенно не отменяет огромной и всё более нервирующей проблемы: что, чёрт подери, надеть. Всё было бы ничего, наверное, подошёл бы вот этот свитер, и вот те джинсы, ну или, на худой конец, вот эти, плевать, что дырки на коленках почти до самых щиколоток. Всё было бы ничего, и проблема не стояла бы так остро, если бы не одно «но». Точнее – целый ряд весомых, приводящих в каталепсический ступор, «но». Например, если бы у него губы были попроще, можно было бы и джинсы попроще надевать. Но нет же, матушка природа наградила Чинука таким непередаваемым богатством, что Усок начисто забывает, как дышать, и с огромным трудом держится в рамках адекватного поведения. Если бы у него голос был хоть чуточку менее нежным, можно было бы чуточку меньше запариваться с выбором свитера. Но нет, матушка природа одарила его, Чинука, русалочьим голосом, голосом, за который и не такие, как Усок, поведут свои корабли прямиком на скалы, что бы это ни означало в реальности, вне метафор. Или вот, к примеру, если бы у него глаза не так жмурились в улыбке, как у чёртового кота, то можно было бы не так ломать себе голову над тем, как волосы на этой самой голове уложить посимпатичнее. Чёртов, чёртов, мать его, чёртов Ким Чинук! Усок и правда всё больше сомневается в собственной адекватности, когда думает, что вытворял бы, будь у него на то разрешение. Хотя, сам тот факт, что он ждёт чьего-то разрешения, уже мог бы заставить знающего человека испугаться. Знающие люди послушно боятся и даже крутят пальцем у виска, но за спиной Усока, потому что в лицо ему крутить пальцем дураков нет. Знающие боятся, Усок нервничает, а Чинук, чтоб его, приглашает Усока на свидание, да с таким видом, словно в этом ничего такого нет. Точнее, всё происходит ровно в обратном порядке, но от этого никому не легче. Такие, как Усок (упаси, господи, таким, как он сказать «такие, как ты», потому что каждый из них уникален, как январская снежинка), как правило, не влюбляются, потому что это ниже их достоинства, и вообще, не царское это дело. А если уж угораздит – всё, ложись, фашист, кидай гранату, поминай, как звали. Выживут только влюблённые, то есть, те, что как Усок. Остальным скиллов выживания в условиях ядерной катастрофы явно не хватит. Особенно, объекту. Потому что это только так кажется, что такие, как Усок, безоговорочно популярны среди представителей обоих полов, и что они имеют все желаемое в плане личной жизни. Да, на них смотрят, жадно и горячо, таких вожделеют, возможно, о них мечтают... Но никто к таким не приближается. Потому что почему? Потому что дураков нет. Приходится Высочествам познавать одиночество. Чинук дурак, это понятно сразу, с первого взгляда. И на свидание зовёт так, словно это в порядке вещей, словно они не оба парни, словно они не учатся в одной школе, и словно, чёрт подери, у Усока нет крупнейшего во всём районе фан-клуба, состоящего из учеников всех окрестных школ! Дурак, видно, совершенно ничего не понимающий. Просто догоняет после уроков, белые кеды пачкает в тёмной осенней пыли школьного двора, улыбается этой своей невероятной улыбкой, этими губами, которые кусать до крови хочется, смотрит чуть снизу вверх, и ещё и подмигивает, наглец! Усок-а, мол, пошли на свидание завтра? Настоящее, как полагается, пошли? Кто его знает, почему в Усоке не взбрыкнула глупая гордость, которую он потом бы ненавидел до конца дней, да только он кивнул согласно, и вот теперь мучается, что надеть, как причесать, и чем подкрасить. Чтобы идеальным. Таким, чтобы у дурака этого лопоухого ко всем чертям сердце остановилось. Чтобы никогда, никогда не смел больше ни на кого другого смотреть. Чтобы влюбился до обморока, до прощания с адекватным поведением, так же, как сам Усок влюблён уже третью неделю. Чтобы потом, после дурацкого, но обязательного свидания, быть зажатым им в каком-нибудь недостойном его Высочества тёмном углу, чтобы искусать его потрясающие, запредельно красивые губы, почти до крови. Чтобы в школу в медицинской маске ходил, врал, что простужен. Усок опаздывает на полтора часа, совершенно обессиленный, и Чинук, чей голос течёт из телефонного динамика, подобно русалочьей песне, кажется, совершенно не обижен. - Я не знаю, что надеть, - позабыв о том, что он, так-то, Высочество, обиженно тянет Усок, прижимая трубку к уху, закрывая глаза, подставляя босые пятки сквозняку. – Я так и не придумал, что надеть. - Разве это важно? - Очень важно, - Усок кивает, - мне очень важно нравиться тебе так сильно, как это возможно. Чинук на это молчит с несколько секунд, а потом широко улыбается и даже мягко смеётся. Усок думает, что, наверное, его довольно сложно вывести из себя, и это очень, очень хорошо. Чинук посмеивается в трубку, потом интересуется, есть ли кто дома, и, получив отрицательный ответ, обещает скоро прийти, и самолично подобрать, что там надеть. Он приходит с цветами, с крохотным кудрявым букетиком небесно-голубого чего-то, потому что он обещал, что свидание будет настоящим, как полагается. Усок смотрит на крохотные голубые завитки каких-то незнакомых цветов, и понимает, что он пропал. Что вот он, его бесславный, ласковый конец. Чинук присвистывает, рассматривая Хаос в четырёх стенах, потом выбирает пару-тройку вещей, с самым серьёзным видом прикладывает к дуреющему Усоку, после чего просто и без лишних предисловий, предполагает, что снимать будет интереснее, чем надевать. А в медицинской маске Чинук ходит практически постоянно, особенно, после выходных. Потому что Усок очень старается, изо всех сил, а об адекватном поведении нет и речи. И, кстати, не просто так под форменный пиджак он теперь надевает водолазку с высоким воротом. Если вы, конечно, понимаете, о чём речь. OWARI