Мы никогда не вырастем

«Приговоренный курил последнюю сигарету, не стряхивая пепла. Он не хотел показать, что у него дрожат руки».

Джанлуиджи сжал сигарету в зубах. Скромности его взгляду было не занимать, отчего Икеру стало немного неуютно. Касильяс сидел в своей собственной спальне, как заключенный. Руки были связаны за спиной красной лентой. - Дай мне воды. - Не могу. - Дай мне воды, черт возьми! – Икер готов был взмолиться, но прищуренный взгляд любовника заставлял по максимуму сосредотачиваться. Буффон бережно поправил рукава рубашки, галстук, застегнул ремень и быстро настиг жертву. Он встал прямо над Икером, одной рукой толкая его вперед, другую держа за спиной. Касильяс изначально сидел на коленях, но, свалившись на лопатки, почувствовал, как мышцы зажало от согнутых и прижатых вплотную ног. Джанлуиджи хищно ухмыльнулся, наблюдая за тем, как сгоревший пепел медленно спадал Касильясу на грудь. Тот дернулся, от неожиданности или от легкого жара. - Веди себя хорошо, святоша. В твоих же интересах. Икер зажмурился, когда твердое колено Буффона крепко улеглось на животе жертвы. Вратарь «Скуадры Адзурры» с еще большей силой вжал его в податливое тело. - Тебе хватает воздуха? - Принеси мне воды, я сказал. Воды. Джанлуиджи нахмурился, о чем-то глубоко задумавшись. - Замучила жажда? Правда? Ладно, твоя воля. Он медленно вышел из комнаты, отсчитывая свои шаги вслух. - … десять, …, пятнадцать, …, двадцать, - слова прервались, и послышался непонятный шорох. Плеска воды не было. Икер жадно сглотнул. Он чувствовал, как потихоньку задыхается. Голову вскружила страсть. У них были странные, но безумные отношения. Из-за них каждый вечер оставались новые синяки и ссадины, но становилось все более сносной жизнь. Буффон в своей настойчивой грубости был сексуален и невообразимо красив. И тогда, когда он начинал считать вслух, не важно, что именно, просто перечислял по очереди цифры, кровь закипала с особенным жаром. Касильяс знал: которое число будет последним – столько раз он будет приказывать что-то делать. Поставленные задачи должны будут быть непрекословно исполнены. Эль Санто облизнул губы, когда Джиджи перешагнул за порог комнаты, выбрасывая на воздух уверенное «тридцать два». Буффон сел на край кровати, позволив жертве вытянуть ноги. Благодарно выдохнув, Икер отметил про себя, что сигареты уже не было. Джанлуиджи поднес дрожащую руку к губам, облизал два пальца, после чего нащупал ими нужное положение под тесными боксерами испанского капитана. - Раз. Сделай моим ушам подарок, - Буффон влажными пальцами стал водить у основания головки. Вознаграждения долго ждать не пришлось: Икер шумно выдохнул, после чего почти сразу же издал такой же глубокий стон. - Два. Я хочу почувствовать, какой ты нежный, - Эль-Буфф поднес пальцы ко рту испанца. Тот послушно захватил их между своими губами, медленно вылизывая языком. В глазах Джанлуиджи что-то ярко вспыхнуло. Касильяс прислушался и на секунду расплылся в улыбке: учащенное дыхание Буффона приводило его в экстаз. - Три. Поцелуй меня, - эту команду Икер всегда выполнял, не раздумывая. Можно сказать, что это было любимым его приказом. Испанец потянулся к желанным губам, стараясь не обращать внимания на ноющую спину. На секунду Буффон отдалился, но еще более резко двинулся вперед, опередив Касильяса. Поцелуй продлился совсем недолго: Джиджи встал с кровати, отошел на несколько шагов и внимательно оглядел любимого с ног до головы. Тело Эль Санто напряглось от возбуждения, грудь и щёки покраснели, а глаза метались из стороны в сторону. - Я решил, что не будет тебе сегодня покоя. Четыре. Освободи руки. Буффон с горящим взглядом наблюдал, как Икер беспомощно возился на покрывале. Отчего постельное белье сбилось и почти съехало на пол. Касильяс напрягался, как мог, но у него ничего не выходило. Узел оказался прочнее обычного. Неожиданно в голову начали приходить страшные мысли: если Икер не выполнял хотя бы один из приказов, он оставался ни с чем. Ровно столько ночей, сколько оставалось неиспользованных желаний. Наконец, задуманное осуществилось. Лента была безжалостно отброшена в сторону. - Пять. Сделай то, чего тебе сейчас больше всего хочется. Икер знал: Джи ни за что не сделает лишнего. Хоть он и был серьезен и чрезмерно настойчив, старался заботиться об испанце. Поэтому Касильяс жадно стал облизывать натертые запястья. Словно котенок. - Шесть. Сделай это так, как будто никто не видит, - Буффон бросил Икеру рамку со стола. На фотографии был изображен Джанлуиджи для какого-то журнала. Полуголый, соблазняюще держал руки возле накачанного пресса, смотрел с прищуром, будто бы снимался для рекламы секс шопа. Икер закусил губу, покрываясь испариной, но начал мастурбировать. Ладонь быстро скользила по окрепшему члену. Замедляться или следить за громкостью дыхания вовсе не хотелось. Касильяс закрыл глаза, представляя, как прижимается к мокрой груди итальянца, а потом укладывает его под себя и прикусывает ему соски. Не дожидаясь, когда Икер кончит, Буффон снова завел ему руки за спину, пристегивая уже наручниками. - Поиграем в папины игрушки? У меня тут для тебя кое-что новое. Джиджи уложил жертву на живот. Глубоко вздохнул и поднес к телу работающий вибратор. Икер непроизвольно сжался еще до того, как твердый предмет вошел в него. Вратарь почувствовал, как вибратор больно по сантиметру раздвигал его мышцы, смазанный чем-то вязким и неприятным. - Мы никогда не вырастем, Джиджи, если ты будешь продолжать играть. Буффону нравоучение вратаря было не по вкусу. Джанлуиджи наклонил голову к спине жертвы, кусая выпирающие лопатки. Потом прижался щекой к пояснице и закрыл глаза от наслаждения: возбужденный Икер дрожал и дергался, по его спине стекали капли пота на мокрое лицо итальянца. Дыхание прерывисто отдавалось эхом, стонами, это было похоже на лучшую музыку. - Семь. Кусай себя до крови, мой глупый ребенок. Икер, закатывая глаза и содрогаясь от ощущений, стал скользить зубами по нижней губе. Когда время от времени вибратор заставлял резко дернуться, или Буффон ложился еще одним сантиметром своего тяжелого тела, зубы рвали маленькие кусочки засохшей кожи. Пока слюна не смешалась с горьким привкусом вина Иисуса, и стоны не начали переходить на крик, посторонний предмет не был высунут диктаторской рукой Джанлуиджи. Касильяс зажмурился и попытался утвердиться в состоянии покоя. Горячее ощущение вибратора внутри себя еще не покидало, а в голове еще не затухли картинки с настоящим членом итальянца вместо искусственного. Эль-Буфф наблюдал за приходящим в чувства святым вратарем с неприкрытым восхищением. Наверное, сильнее, чем любить Икера, он обожал только мучить его. - Восемь. Дай мне понять, надолго ли тебя еще хватит. Эль-Санто с трудом перевернулся на спину. Он широко раздвинул ноги. Одного завлекающего взгляда хватило, чтобы Джи, обезумев от собственного счастья, устроился не только между, но и внутри Икера. Их стоны слились воедино, и вскоре оба голкипера кончили. На несколько минут полумрак комнаты застыл, удивляясь неожиданному бездействию обоих враждебно любящих друг друга сторон. А потом Икер покорно вернулся в положение на живот, запустив ладони под подбородок. Джиджи не мог не улыбаться, беспорядочно водя пальцем по безупречной спине испанца. Буффон любил этот позвоночник. А особенно сильно – представлять, как он собственноручно оставляет чернилами на коже Икера какие-нибудь надписи. Касильяс с детским интересом их отгадывал. Но всегда правильно. Как будто читал мысли, а не кривой почерк. И в этот раз его интуиция не подвела: - Де-евять, - голос Эль-Санто проник через ушную раковину Буффона в самую душу. – Amore. Тридцать два. Тридцать один. Тридцать. Двадцать девять. Двадцать восемь. Двадцать семь. Приказы один за другим в обратном порядке мелькали перед глазами. Икер обожал, лежа рядом с сопящим Буффоном, прокручивать в памяти весь вечер и всю ночь. Десять, девять, восемь. Сон постепенно охватывал в свои объятия так же нежно, как и рука Джиджи привлекала к себе. Обыкновенно после «четырех» Касильяс позволял себе подумать о Джиджи как о «своем, любимом и трепетном» мужчине. А после «единицы» засыпал с улыбкой на губах. Приговоренные к смертельной любви ласкали во сне дрожащие пальцы друг друга, пока их стоны, переходя в нирвану, не прекращали звучать от утреннего будильника. Но даже тогда их счастье не прекращалось, потому что находило место новое «раз».