Keep me safe

      Он еще не знал, что умиротворенная тишина, укрывавшая его сон невесомой паутинкой безмятежности, разорвется на куски вибрирующим телефоном. В сонных висках молоточками застучал пульс, едва он смог разглядеть имя контакта. – Дани? Который час? – Почти четыре. Мы в «Алиби», забери его отсюда. – Нервный голос, кричащий через танцевальную музыку, резал слух, скрежетал по черепной коробке, выскабливая остатки теплой неги. – А Престон не с вами? Он может отвезти Лу в отель? – Гарри молил, чтобы бодигард был рядом, хотя тот вряд ли захочет снова везти пьяного Луи куда-либо. – Он уехал, как только Томлинсон отпустил его. Приезжай. – Черт возьми. Гарри потянулся за стаканом на прикроватной тумбочке и сделал три крупных глотка, чтобы освежиться.       Стайлс сел на кровати, обнимая себя руками, собираясь с силами. Зажмурившись, встал рывком, на ходу надевая вчерашнюю рубашку и шорты, которые начали спадать, стоило вынуть из шлевок ремень с тяжелой пряжкой. Он окинул комнату взглядом, цепляясь глазами за уют и безопасность, выдохнул и сжал в кулаке ключи от машины – на мотоцикле он доехал бы быстрее, но обратная дорога должна быть прежде всего безопасной – для них обоих. Каблуки громко и торопливо стучали по плитке, а поездка была слишком быстрой – недостаточно медленной, чтобы собраться с духом и убить надежду. Он оставил машину перед черным входом и, не заглушая мотор, вошел в клуб. Музыка оглушала, а неоновый свет слепил даже на втором этаже, где важные гости распивали алкоголь и выбирали, с кем поедут в ближайший отель. До тошноты смердело потом, спиртом и люксовыми духами, ботинки прилипали подошвами к полу, замедляя и давая немного времени, которого, скорее всего, уже было катастрофически мало. Он заметил Даниэль, она оглядывалась по сторонам, отстукивая ноготками по бокалу с коктейлем совсем не в такт музыке. Басы должны были заглушить сердечный бой в ушах, но он только стал громче. – Где? – прокричал он на ухо с облегчением выдохнувшей девушке. Она бегло посмотрела на танцпол и указала на сектор между двумя клетками с го-го. – Один? – спросил Стайлс, ища глазами растрепанные волосы. Получив согласный кивок, Гарри метнулся к лестнице, бегло извиняясь перед всеми, кого задел. Но им, по большому счету, было все равно – и на толчки, и на извинения. Он добрался до Луи – белая обтягивающая футболка отражала неон, очерчивая плавные движения тонкого гибкого тела. Он подошел со спины и положил руки на пояс партнера. Луи, не оборачиваясь, откинул голову на грудь Гарри, смотря на него снизу: – А вот и ты. – Гарри прочитал это по губам. Его… ждали. Томлинсон жестким движением переплел их пальцы, не оставляя возможности вывернуться или отстраниться. – Пойдем домой, Лу. Завтра работать. – Гарри свободной рукой ухватил его за запястья и, двигаясь в такт музыке, потянул у выходу. – Пять минут? – Томлинсон вывернул запястье из мягкой хватки и показал пять пальцев, а получив кивок, положил руки на бедра Гарри, прижался к нему, двигаясь в ритм.       Стайлс послушно затоптался на месте, ища глазами Дэниэль. Она смотрела на них, и, как только Гарри махнул ей, затерялась в толпе – она пойдет за еще одной «маргаритой» и вызовет такси, когда допьет. Медленно, отработанными движениями он уводил Луи с середины танцпола, а когда до выхода оставалось пару метров, спросил, готов ли он домой. Луи скривился и жестом попросил последний шот. – Поехали, у нас есть ром, помнишь? Я привез его тебе с Кубы, а ты так и не попробовал. Я сделаю тебе «дайкири».       Луи ругнулся и потянул Хаззу за собой, расталкивая трущиеся друг о друга тела. Ночной воздух пронизывал до костей после жаркого клуба, и Гарри потянул любимого к машине, памятуя, как тот страдал, когда простудился последний раз – слишком долго фотографировался с фанатами на улице после вечеринки, когда некуда было торопиться. – Дай хоть покурить, - Луи остановился около самого выхода, доставая из заднего кармана мятую пачку сигарет.       Он начал дрожать после второй затяжки, и Гарри обнял его со спины, прижимая мотающееся тело, обмякшее в его руках. Он курил не торопясь, задерживая в легких каждую затяжку, и Стайлс застонал – табак не был чистым. Теперь и он задерживал дыхание, только чтобы меньше затуманить и без того кружащуюся голову. Луи бросил окурок на землю и затушил каблуком.       Они ехали молча, и Гарри надеялся, что Луи заснет – такое уже бывало, и тогда они вместе лягут, обнявшись, и проспят до утра; но он обводил взглядом черты лица Гарри, спускаясь до прыгающего кадыка, редко моргая и улыбаясь самыми кончиками губ. Стайлс вздрогнул и нахмурился, когда партнер положил руку на его бедро, оглаживая и сжимая мускулистые ноги: – Ты самый сексуальный из мужчин, которых я встречал. И как мне так повезло, что именно ты везешь меня домой. Гарри не отвечает, только берет его руку и целует, едва касаясь сухими губами холодной кожи. – Ты не в настроении, Хаз? Я расстроил тебя? – Нет, я просто устал. Все хорошо, родной. – Стайлс краем глаза проверяет реакцию любимого. Тот сжимает зубы, и желваки на выступающих скулах угрожающе играют. – Все хорошо. У тебя – да. А я измотан. Все это, - он вцепился в бедро Гарри, прожимая бледную кожу ногтями до красных следов, - Дани, Фредди, Саймон – это мой персональный ад, который я тащу за нас двоих, чтобы ты мог заниматься тем, чем любишь! Не обвиняй меня в том, что я хочу расслабиться. – Я и не обвиняю, - тихо, сам себе говорит Гарри, сжимая руль. – Я все понимаю, поверь. – Я имею, черт возьми, право отдохнуть ото всех, не думая о том, что в интернете уже есть фото с сегодняшнего выгула, а завтра фотосессия с «Фредди»! – Он изображает кавычки свободной рукой, снова гладя бедра водителя. Дыхание замирает на резком вдохе, и Луи медленно выдыхает, пытаясь контролировать пьяный гнев, вызванный нечеловеческим перенапряжением. – Прости, что взвалил все это на тебя.       Вздох. Тяжелый, пьяный сдавливающий виски сочувствием. Луи не дурак – он знал, на что шел, когда взял на себя большую часть «обязательных появлений» Гарри, переросших в бейбигейт, с лихвой уже сейчас окупивший замену. Но он не знал, уже по недальновидности, чего это будет стоить им. Гарри не мог помочь. – Я так люблю тебя, Лу. – Так он сказал, выходя из машины перед домом, но Луи уже поднимался по лестнице: он не услышал, или не хотел слышать обреченный на хрип голос.       Так он думал, открывая дверь и снимая обувь. Так он чувствовал, делая «дайкири» перед тем, как Луи выключил свет и щелкнул зажигалкой. Наощупь вставил винил в проигрыватель, и игла заскрипела по пластинке, обещая теплое музыкальное сопровождение. – Выпьешь со мной? – он подхвалил свечу и понес в спальню, захватив бутылку рома.       Гарри застыл со стаканом в руке, смотря на дрожащую в огоньке свечи тень Луи. Парень поставил свечку на столик около кровати и лег. Стайлс прикрыл глаза, вдыхая несколько раз так глубоко, как позволяли сдавленные легкие, и пошел за любовником. Лег рядом, свернувшись калачиком и положив голову на грудь полусидящего Луи, через тонкую трубочку тянущего в организм алкоголь. Допив коктейль, Томлинсон потянулся за бутылкой, чтобы долить, почти сталкивая с себя задремавшего Гарри. Тот поморщился, но, едва Лу лег обратно, примастился на прежнее место. – Хаз… Гарри затаил дыхание, сжимая простыню в руке. – Хазза. Я знаешь, что? Я чувствую твой запах. Ты даже пахнешь, как совершенство. В ответ он потерся носом о плечо, промурлыкав, что он не принимал душ перед сном. – Я хочу показать тебе свои чувства, Гарри.       Он сглотнул – начинается. Не дождавшись разрешения, Луи переворачивается на живот, оказываясь лицом к лицу с партнером – глаза мутные, и не могут сфокусироваться, но пальцы сжимают волосы на затылке, оттягивая голову назад, открывая беззащитную шею. Потянувшись, Луи дорожкой поцелуев от виска спускается к скулам, ведет языком до подбородка и впивается в раскрытые губы. Гарри смотрит ему в глаза, внутри повторяя, как мантру – «я люблю тебя, я так тебя люблю», но слышен только стон, когда Луи кусает его нижнюю губу. Укус горит, и губы влажные – то ли кровь, то ли влага с языка, вылизывающего припухшие губы. Луи снова целует нижние скулы и отстраняется, чтобы посмотреть в глаза – он видит свое отражение в оранжево-зеленых бликах. Наклоняется и целует в нос, когда Гарри перехватывает его губы для поцелуя. Томлинсон гладит нарисованных на груди птиц, целуя шею. Он замирает, принюхиваясь по пульсирующей артерии, прижимаясь губами к покрывающейся мурашками коже – спустя столько лет Гарри все еще дрожит в его руках, и это заводит. – Надень мой подарок.       Это не просьба – приказ. Гарри перегибается через кровать, выдвигая ящик из кровати. Постельного белья там не было с первого дня в этом доме – там хранился их арсенал, как они это называли. Нащупав обитую кожей коробочку, Гарри вытянул ее и показал Луи. Тот с улыбкой смотрел, как любовник снимает с красного бархата кожаный ошейник и протягивает ему. – Надень его сам. Я хочу посмотреть, как ты делаешь это.       Гарри смотрел ему в глаза, расстегивая металлическую пряжку, оборачивая кожу вокруг шеи, и застегивая ремень над родинкой. Ошейник чуть велик, но достаточно широк, чтобы сковывать движения. Он смотрит на Луи, чуть приоткрыв губы и тяжело дыша, пока тот выдвигает ящик со своей стороны и достает шелковый платок – один из тех, что Гарри иногда носил на шее с расстегнутыми рубашками, и два напульсника с шипами, идеально щелкнувшими кнопками на запястьях. Шелк скользит через крепеж, и Луи тянет парня к себе для поцелуя. Он снова кусает в том же месте, и теперь Гарри уверен, что это кровь, капнувшая с его подбородка на грудь. Луи отхлебывает из горла бутылки, и приберегает каплю для открытой раны, прижимаясь к ней языком. Губу дерет, но Гарри сквозь невольные слезы видит только его – любимого человека, который показывает свои чувства, царапая шипами грудь. Он целует ключицы, медленно ведя острым металлом по грудине к солнечному сплетению – он наощупь знает это тело, и специально царапает, почти разрезает нижний сосок: Гарри выгибается и шипит от боли, пока Луи снова набирает в рот ром и целует алкоголем порез. Он не знает, от чего кричит больше – от жгучей боли или разрывающего его чувства любви, эйфорического и нездорового, но он счастлив и несчастен одновременно, и это пугает больше, чем страсть любовника, слизывающего алкоголь, смешанный с кровью, с рельефа кубиков. Дрожащие пальцы ответно гладили любовника, призывая продолжить болезненные ласки, когда тот ударил Гарри по щеке: – На живот, Гарри. Обопрись на локти.       Так они обозначали эту позу, не называя колени. На колени они вставали в другом случае. А сейчас это опора на локти – то, что хотел Луи, и Гарри слушался его: пощечины за ласки были самым унизительным ответом на просьбы о ласки. Томлинсон не любил, когда ему мешали выражать чувства так, как ему хочется – его желания должны быть исполнены, хочет этого Хазза или нет. Чем пьянее верхний, тем страшнее было ослушаться. Он прогнулся в пояснице, раздвигая ноги, уткнувшись лбом в подушку. Из глаз по лбу текли слезы страха и удовольствия, и он не мог остановить дрожь в пальцах, комкавших наволочку. – Только посмотри на себя… Если бы ты только знал, что ты делаешь со мной, стоя вот так… Я объясню тебе, я смогу.       Прежде, чем Гарри идентифицировал характерный свист, трехвостка опустилась на лопатки, прижигая мурашки. Он выгнулся, и следующий удар пришелся по пояснице, захватывая ребра. Луи замахнулся сильней, и удар захлестнул распоротый сосок, потом – еще раз. Гарри не мог поднять голову – его трясло, и эйфория перерастала в страх, окропленный крупным потом. Гарри любил боль, которую можно контролировать – татуировки и бичевание помогали чувствовать себя живым и свободным. Он доверял трезвому, властному и внимательному Луи: Луи, у которого боль под контролем. Зверь, который стоял над ним сейчас, замахиваясь для очередного удара был противоположностью, и было два варианта, оба неподходящих и трусливых, оголяющих разницу между двумя Томлинсонами – тем, которого Гарри любит, и тем, которого боится. Настоящий Лу был саркастичным и иногда жестким, но никогда не насиловал ни физически, ни эмоционально, зная без намеков, когда нужно остановиться, и тормозил перед самой чертой, балансируя на грани, не переступая ее. «Я люблю тебя, Луи, я тебя люблю», - повторял в голове почти теряющий сознание Гарри, не в силах произнести этих слов вслух из-за сбившегося дыхания. Да и не произнес бы, даже если бы пересилил себя – нельзя, нельзя мешать Томлинсону, держащему плетку слишком высоко над головой в правой руке – он просто хлещет наотмашь, забыв о технике безопасных ударов. Это было, скорее всего, разминкой, и нижний закусил подушку, хрипло и безнадежно мыча в нее, принимая слишком агрессивные, насильственные удары, переставшие приносить тягучее удовольствие, и доставляющие только боль и ощущение беззащитности перед насильником – он боялся, когда любовник испытывал невыносимо сильные чувства. Он не мог отвлечься от обжигающих, хлестких хвостов на спине и ребрах, и тихо поскуливал, силясь зацепиться мыслями хотя бы за одну строчку их песен, чтобы не забывать, ради кого он делает это. Он вспомнил слова мастера, учившего концентрироваться на чувствах вместо ощущений, но стало только хуже – все тело напряглось, сдерживая инстинктивное желание перевернуться на спину и защититься руками. Луи потерял счет ударам и не рассчитывал силу, оставляя на коже тонкие кровавые следы, когда Гарри, обессилев от страха и напряжения, раздвинул локти и упал на кровать. Не растерявшись, Лу отложил плетку и потянул за шарф, заставляя Гарри поднять голову и посмотреть на него. – Тебе нравится, как я показываю тебе свои чувства? Гарри не отвечает, только улыбается, ошалевший от боли и внезапного облегчения. Лу тянется за единственной свечкой, освещавшей их угол. – Я хочу нарисовать тебе… И он рисует. Наклоняет свечку, и по капле воском выписывает сердечко на пояснице, захватывая ягодицы и заливая между ними горячий воск, и Гарри сжимается на дрожащих ногах: все еще смотря на Лу, не сдерживает слез, чем вызывает только улыбку. Луи продолжает скапывать растопленный синий воск, закрашивая сердце. В груди Хаззы сжимается комок, скручивая солнечное сплетение в спазм, и он почти давится воздухом, но выдыхает, успокаивая сокращающуюся диафрагму. Он справился с паникой – но не с комком боли и страха, бьющегося в ребра, ожидая худшего. – Ты так шикарен, Хаз… - он тянет поводок на себя, и Гарри выгибается до стреляющей в позвоночнике боли, чтобы любовник смог дотянуться до его лица.       Луи слизывает пот и слезы со щек Стайлса, снова кусая его губы, такие припухшие и мягкие, жадно ловящие воздух после каждого прикосновения. Он ослабляет поводок, давая расслабиться, ставит свечу на дальний угол столика и гладит ягодицы любовника. Он ласкает их, расслабляя и готовя к кульминации. Холодный лубрикант проникает в тело, и Гарри ерзает, раздвигаясь, когда Луи бьет его по бедрам. Верхний не заморачивается с растяжкой, когда вводит овальную ручку плетки в дрожащего любовника. Не дожидаясь, когда Гарри подастся ему навстречу в знак готовности, вынимает рукоять, вставляя ее глубже. Рукоятка была тонкой и легко скользила в теле, возвращая нотки садистского удовольствия, но ровно до тех пор, пока Луи не меняет угол: слишком глубоко, слишком яростно и слишком жестко – Стайлс снова покрывается мурашками и холодным потом, моля высшую силу, чтобы бесконтрольный любовник не повредил его. Движения становятся слишком быстрыми и неточными, и Гарри стонет, снова падая головой в подушку. Больной, надрывный стон только распаляет Томлинсона, и он, глотнув из бутылки пару раз, выбрызгивает ром на тело. Нижний шипит, прикусывая язык, и повторяет одними губами «я люблю тебя», рыча в подушку. Алкоголь уже не жжет, смешиваясь с потом в ранах, а Луи снова натягивает шелковый поводок: – Поднимись, смотри на меня.       Хазза поднимается, еле открывая залитые потом, покрасневшие от напряжения глаза, чувствуя, как рукоятка плети касается точки удовольствия. Он сам подается назад два раза, призывая ускориться – ему не хорошо, ему просто хочется, чтобы все закончилось. Он стонет, смотря в глаза любовника, из последних сил держась на крупно дрожащих руках. Лу безумиет, слыша стоны и смотря в распахнутые, закатывающиеся глаза. Он входит слишком глубоко, и крики оглушают откровенностью, стимулируя ускориться. Ему больно. Тело разрывают на части изнутри и снаружи при каждом движении, и он знает, что боль не даст ему излиться. Лу неаккуратен, и разрывает его, но Гарри ждет, когда они оба будут готовы. «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя...» – Я люблю тебя! – Кричит Гарри, прогибаясь и раздвигая локти.       Луи вынимает плетку и бросает ее на кровать, доводя себя до оргазма парой быстрых, размашистых движений. Сперма попадает на восковое сердечко, и, почувствовав это, Гарри падает, перекатываясь на спину. Луи падает рядом, и за несколько секунд доводит нижнего до излияния. Они еще тяжело дышат, когда Лу тянется за сигаретами и закуривает. Он дымит, стряхивая пепел на живот любовника, смешивая с его спермой. Оба молчат, осознавая себя и акт чувств, который произошел по обоюдному согласию – Гарри всегда был согласен на это, осознавая все риски и последствия. Он боялся сегодня, боялся в прошлый раз, как и разы до этого, но так нужно Луи. Он закрывает глаза, вдыхая воздух, пропитанный потом, спермой и табаком. Это запах их любви – граничащий с тошнотворной вонью страха и боли. Так было с самого начала, и так будет, пока они не сдадутся. Он выдыхает и открывает глаза, чтобы посмотреть, как Луи докуривает самую необходимую за день сигарету. Томлинсон делает последнюю затяжку и тушит сигарету о сперму, водя еще тлеющим окурком по животу, окончательно затушивая о нижний сосок. – Спокойной ночи, Хаз. – И тебе, милый. – Он целует Лу в плечо, и тот, повернувшись на бок, мгновенно засыпает.       Гарри ждет еще десять минут и идет в душ. Он встает под теплый, мягкий душ, смывает с себя сперму, кровь и алкоголь, очищает спину и ягодицы от воска, стирает губкой следы пепла. Его все еще трясет, и он садится на пол, теряясь во всеобъемлющей истерике и плывет в ней, пока напряжение не спадает. Сидя на полу, он думает, что не выдержит еще одного раза, не сможет больше выносить очищение эмоций любовника через свое тело. Гарри понимает, что эта мысль – слабость момента, и когда в следующий раз Луи будет насиловать его, он будет терпеть, повторяя про себя слова любви как напоминание, что всегда можно остановить любовника – зыбкая, зудящая иллюзия безопасности, которая однажды может не сработать. Гарри сосредотачивается на ощущениях – жжении, холоде кафеля, нежности воды: дышит, восстанавливая дыхание и приводя в порядок мысли – сегодня все уже закончено, а следующего раза может и не быть, и все, что имеет значение – этот душ, смывающий тяжесть получасовой сессии. Хазза поднимается, смывает пену и идет к зеркалу. Сосок горит, когда он обрабатывает его, заклеивая пластырем. С улыбкой мажет антибиотиками самые крупные раны и надевает брючную пижаму с длинными рукавами, скрывая от себя повреждения. Через три-четыре дня они будут выглядеть как простые царапины, которым еще нужно время. Он справится. Гарри идет обратно в постель и ложится рядом с Луи, во сне сразу прижавшегося к нему, что-то бормоча. Стайлс улыбается, целуя его в нос, и закрывает глаза. ***       Он просыпается вторым. Луи приносит кофе и тосты в постель, садясь рядом в позу лотоса. – Тебе было хорошо вчера? – Голос звучит ровно, почти беззаботно, но Хазза знает полутона и секундные паузы, и чувствует взволнованность и неуверенность. Гарри нежно улыбается любимому мужчине, кивая: – Ты всегда хорош. Мы опробовали твой подарок, помнишь? Луи растерянно моргает, хмурясь: – Ошейник? И как? - Немного великоват, но, на самом деле, самое то. У тебя отличный вкус. – Он выдыхает, делая первый глоток кофе. – Я же тебя не сильно потрепал, все в порядке? – Окончание дрогнуло, и Луи кашлянул, часто моргая. – Все хорошо, - уверенно, счастливо отвечает Гарри, - царапины, как обычно. Ты меня слишком любишь, чтобы перегнуть палку. – Так мы никогда не используем стоп-слова. – Томлинсон опускает глаза, выдыхая. – Надеюсь, никогда. Гарри отставляет чашку и с умилением берет в ладони лицо парня: – Родной, я готов говорить их тебе на каждом выдохе, - он смотрит в самые любимые, нежные глаза и шепчет, - я люблю тебя. Я так тебя люблю.       Луи медленно подается вперед и целует его. Не торопясь, сладко и глубоко, и, отстраняясь, шепчет, лаская выдохом ноющий укус: – Я тоже люблю тебя.       Они ложатся, и Гарри морщится, чувствуя горящие полосы на спине. Все в порядке. Они никогда не использовали стоп-словo.