Заплети меня, если сможешь

Выходной. Дин с наслаждением вытягивается на стуле и ловко чпокает алюминиевой крышкой о край стола. Пиво холодное, терпкое, стекает щекотно каплями по подбородку. Когда пьешь… ну, просто, а не потому, что загоняешься, как-то оно по-другому. Вы-ход-ной. Двинуться можно, у них же целые каникулы, растянутые на двадцать четыре часа, а то и больше, если повезет. Слово даже на языке оседает как-то странно, приторностью отдает, щиплется, что уж говорить о самом факте. Хотя преувеличение, на самом-то деле: с появлением бункера свободные от охоты дни стали ощутимее, значимее, что ли, но все-таки не дотягивали до планки «непозволительная роскошь». Каждый месяц, как на подсчет, пару-тройку раз им разрешали расслабон за телевизором. Монстряки, наверное, тоже иногда на полставки пахали. Как-то им даже выпала целая релаксовая неделя — деградируй-не хочу. Это сейчас. Тогда, когда между ними туда-сюда шуровали ебаные кошки, путаясь под ногами, отсутствие дела только дубасило по мозгам и нервам: Дин пролеживал задницу в своей комнате, притворяясь, что орущий в наушниках визжащий рок хоть как-то притупляет творящийся в нем и вокруг армагеддон, а Сэм запирался у себя и читал, делая вид, что ему на все ровно. В те далекие выходные они играли в молчанку. Нынче Сэм притаскивает «Монополию», и Дин ржет, как шальной, минуты три. Он даже и забыл, что у них такое где-то завалялось, а ведь точно: когда-то давно, когда они еще шманались по мотелям, Сэм поддался порыву и сделал подарок самому себе. Дин его постебал какое-то время и перестал — когда даже прокуренные бары вставали поперек глотки, напоминая только о собственной ничтожности, от скуки можно было лезть на стенку. Покер все, покер… Ну, Сэм и попер против системы и себе не изменил даже. — Серьезно? — Дин бешено трет ладонями лицо, пряча за ними налипшую ухмылку. — Не, «Манчкина» хотя бы я еще понял, но… Сэм вскидывает брови: что, а, съязви, давай, — и усаживается на стул рядом, подтаскивая к себе открытую Дином бутылку пива и второй рукой откидывая крышку коробки с игрой. — Заткнись, — советует он. Раскладывает на столе поле, кидает Дину пакетик с карточками и фишками; тот не глядя ловит его одной рукой. — У тебя есть идеи получше? Дин еще бурчит что-то, но скорее по привычке и для поддержания образа. Затем методично и деловито — гадалки так не умеют — раскладывает купюры по пачкам, отделяя их от патентов. — Банком буду я. Сэм усмехается: ну как напыщенный индюк, честное слово. — Еще бы. — Не завидуй. Из нас двоих ас в бабле именно я, имею право. — Ну да, наставляешь рога этому самому банку. Ас-с-с. — Что-то не помню, чтобы ты жаловался. Они какое-то время еще беззлобно препираются и параллельно начинают игру. Последний раз они доставали «Монополию» года четыре назад, а Дин все так же предсказуем: при первой возможности пытается выкупить все конюшни и ювелирки. Сэм делает бизнес на портах и шубах, а потом пригребает себе пекарни. Дешевый «Метрополь» каждый демонстративно игнорирует: неприбыльно. Они рубятся часа четыре, дойдя до того, что чуть не срывают друг на друга глотки: Дину нужен синдикат, до усрачки аж, и он требует, чтобы Сэм продал ему последнюю ювелирку, но Сэм встает на дыбы: знает он, чем это чревато, — Дин фиганет магазины, а потом торговый дом, и Сэм, попади туда, банкрот сразу, тут же, несмотря на свои «Lee», «Gee» и «Wrangler». Ему такого «счастья» не надо. Консенсуса нет, и не будет, и в результате у обоих остается еще куча денег, но совсем не остается желания играть. Они откладывают поле в сторону, решая вернуться к игре в следующий раз, Дин скрупулезно пересчитывает свои деньги и деньги банка, вот ведь жлоб недоверчивый, а Сэм тащит еще пива. К часам десяти они напиваются до той отметки, когда можно в тысячный раз согласиться на «Правду или вызов» и даже не обозвать предложившего унылым чуфырлом. Для «Я никогда не» уже поздновато, они уже набравшиеся доверху, а вот для пьяных откровений самое то. Вот только оставались бы еще эти самые откровения. С первого же хода игра превращается в сплошной «вызов», потому что, ну блядь, серьезно, какую еще страницу можно было бы открыть в семейном Каноне Винчестеров и отыскать там какую-то новую строчку, даже если бы речь пошла о стрингах, натянутых на персик в шмаревом угаре. «Нет тебя — нет меня», «ты мне нужен, и звезд с неба не надо» — ну куда еще хлеще-то. То-то и оно, некуда. А вот заставить наклюкавшегося брата пропрыгать на одной ноге от одного конца бункера к другому — это что-то типа откровения. Ясное дело, Дин, чуть не наебнувшийся с лестницы, решает отомстить. — Правда или в-вы-ы-ызов? — для проформы тянет он, откинувшись на спинку стула и исподлобья глядя на Сэма. Взгляд его замаслился, помутнел, но Сэма так просто не провести. Знает он, как и в какой степени пьянеет Дин. Он отвечает почти скучающе: — Вызов. Давай ты сейчас со спокойной совестью оденешь меня в каблуки и парик, и на этом все. Твоя фантазия как у сырой котлетки. Дин весь подбирается на стуле, и его глаза загораются, проясняются тут же, и Сэм думает: да ладно, ну не может же быть так до стремоты предсказуемо. И у них нету ни парика, ни туфель — нет же? Он мог бы знать лучше. — Девчачья прическа. И не просто конский хвост, а косичку там или что-то вроде. Честно красуешься ей целый день. Проносит. — Мимо. Мы договаривались только на задания в пределах текущих суток. Сэм еще может выговаривать длинные слова. Дин с мефистофелевской ухмылкой тычет ему под нос свою руку с часами. Сэм опускает взгляд, моргает несколько раз, чтобы уследить за секундной стрелкой, и не сразу понимает, что смотрит не на ту. 00:03. И больше удивленно, чем зло, подытоживает: — С-сука-а-а. Дин кивает, довольный, как обдолбавшийся валерьянкой котяра, и потирает руки: попался, голубчик, попался. Сэм открывает было рот, чтобы разразиться гневной очередью, но тут же его закрывает, щелкнув зубами. Он, может, и под градусом, но его мозги все еще при нем. Сэм закусывает костяшки пальцев и внимательно следит за Дином, но тот, похоже, и не замечает, что свою стратегию запорол местами. Причесочка так причесочка. По бункеру прошататься с ней весь день не проблема, а на дело в таком виде Дин его и сам не пустит: его собственный имидж все еще ему дорог. И даже если принципиальный брат отправит его в маркет за внезапно понадобившимися зубочистками или ватными палочками, то и хер с ним. Не самое гейское, что он когда-либо делал, не убудет с него. А вот Дин слегка просчитался. — По рукам. Дин удивленно вскидывает бровь: и где ор, истерика, битье тарелок и пафосные завывания «я тебе так верил, а ты меня предал», — но ничего не говорит. Сэм придает лицу самое скорбное выражение: если так Дину будет спокойней, то жалко ему, что ли, пусть поторжествует еще пару секунд. — Весь день, прическа, я понял. — Сэм, встав, потягивается и взлохмачивает волосы. Его чуть штормит в сторону, и он врезается бедром в край стола. — Правда, одну деталь ты не обговорил, а тратить бабло и собственные силы я не собираюсь. Так что, если хочешь получить вызов, ты меня заплетаешь. Вот это уже куда более гейское — с вышки Дина. Его снова заплывший взгляд, да и сам Дин, трезвеют моментально. Настенные часы тикают вдруг с грохотом товарного поезда. — Вот же блядь. — Точно. И Сэм с очень прямой спиной выходит из кухни, немного слетая с траектории. Наутро он с бодуна даже не сразу вспоминает, а, вспомнив, думает: все, поиграли и хватит. Дин ни словом, ни взглядом не дает понять, что не отступил, и пусть Сэму и хочется его подколоть: трусанул, мол, я так и думал, — но, честно говоря, перспектива косичек на его шевелюре прельщает его меньше. Не смертельно, но принципы у него еще остались. И в то же время интересно ведь, мать твою. Они ведут себя как раньше: «доброе утро», кофе, завтрак, и Сэм даже честно усаживается за ноутбук в поисках дела, пока Дин катает тележку в супермаркете и набивает ее жратвой. А когда возвращается и молча вываливает на стол перед Сэмом крошечные резиночки, несколько невидимок и тонкую расческу, Сэм признает, что, да, это было самонадеянно: недооценивать Дина. — Тащи пока свою массажку, а я пошел. Сэм таращится в спину Дина и пытается вспомнить нужные слова, но те, кажется, помахали ему ручкой и ускакали в розовые дали. — К-куда пошел? — Гуглить долбанные косички, Рапунцель! — рявкает Дин и молнией исчезает в коридоре. Ну-ну. Как будто Сэм пропустит это уникальное зрелище. Он сгребает со стола всю эту девчачью дребедень и, засунув под мышку свой ноутбук, тащится вслед за Дином в его комнату. Его прямо-таки распирает от предвкушения — словно и не ему собираются наварганить на башке стыд и позор нормального мужика. Дин никак не комментирует его появление в комнате: более того, он еще, похоже, сам решил поиграть в обиженного: сожрал же собственную наживку, ням-ням. Сэм подтаскивает к кровати стул, поворачивает его обратной стороной и усаживается, сложив локти на спинку и перекатывая изнутри щеку с самым серьезным выражением лица. Дин с видом естествоиспытателя-трезвенника включает браузер. — Ну-с, глянем, что за писк моды устроить тебе на голове. Дин ржет вкладок шесть, а потом стук пальцев по клавиатуре отдает все большей истерикой. — Ну, ты смотри-ка, а. «Колосок», «рыбий хвост», французская коса… а ничего так смотрится, Сэм, как думаешь, а? — поворачивает ноутбук экраном, с энтузиазмом тычет пальцем. — Из четырех или пяти прядей… не, перебор какой-то. «Улитка», швейцарская коса, «жгут», «корона», «улитка». Сэм, хочешь улитку себе на бошку? Сэм заглядывает в экран, скалится усмешкой. — А ты на «улитку» потянешь? Нович-о-ок. Дин его даже не посылает: молчит долго, бегает взглядом по строчкам, и мрачнеет с каждой секундой все больше. А Сэму кажется, что он смотрит на ураган «Сэнди», — пиздец как страшно, но завораживает. — Не, трэш какой-то. У тебя волос не хватит. Во, а как у этой-то… ну, из «Игры престолов». Дейенерис или как там ее? Хотя тоже нет… ты ж не блондинка, это у тебя состояние души такое. Ему прилетает расческой по голове, и Дин таки затыкается. Полчаса пролетают как пять минут, он ругается уже не матами, а возвышенными фразами типа: «Я думал, что им космы для того, чтобы, ну типа, знаешь, половой детерминизм и все такое… откуда я слова-то такие знаю… да ты прикинь, они себе даже тарантулов на бошку пихают, волосами оплетают и вазочкой это дело прикрывают!» И в завершение, психованный вконец, стонет мучительно развеселому Сэму: — Блядь, Сэм, никакого выбора, какого хрена у тебя волосы такие короткие? А потом с минуту ржут. Оба. Нервно так. С горем пополам, но Дин все же останавливает свой выбор на косе-водопаде вокруг головы: и для него самого вроде не как пирамиду Хеопса строить, и Сэму тоже должно быть стремно. Ну, он так думает: потому что Сэму, по правде говоря, уже не терпится знать, чем это все закончится, и, пока Дин с глазами Ди Каприо, не получившего «Оскар», изучает обучающие видеоролики, он, вместо того, чтобы смотаться на край света и не огребаться такого позора, ждет его, как Хатико. — Нет, как она это делает? Сэм, ну как? Эту отпускаем, берем снизу, добавляем к основной, та-а-ак… а эта тогда откуда взялась?! — Слушай, ты же можешь забрать обратно… — Пошел в жопу. Дину надо отдать должное: вскоре он готов так, как не были готовы астронавты к полету в космос. По крайней мере, на лице у него куда более олимпийское спокойствие, чем у них. Он откладывает ноут в сторону, поднимается с кровати, сует Сэму в руки резиночки, заколочки и одну из расчесок и встает за спиной брата. И только теперь, пялясь в макушку Сэма, в полной мере осознает: вот оно, то самое. Феерический наеб в его, казалось бы, звездном плане. Змеи у старушки Горгоны наверняка показались бы ему сейчас более милыми, чем вымытая с утра пахнущая миндалем (миндалем, блин!) шевелюра Сэма. Да и не электрические угри вроде, — а все кажется, что если притронется, то ебанет током. Как будто в детстве ему голову не намывал, как будто не стриг, ага. И все же… Дин сглатывает. Сэм нетерпеливо (нетерпеливо?!) постукивает расческой по спинке стула. — Ну? Зеркала здесь нет, и слава тебе, господи. Придерживая мягко ладонью макушку Сэма, Дин начинает расчесывать от темени до кончиков, елозя зубчиками по коже головы и шее. Тишина между ними становится совсем колючей, а шорох скользящей расчески начинает смахивать на звук приливных волн — и оба сейчас к чертям вырубятся, вот неловко-то будет. Он все же интересуется: — А сам расчесаться ты типа не мог? До него долго доходило, да. И то, что у Сэма и так каждая волосинка как на пробор, можно было обойтись, он же педант фигов, что касается его волос, тоже тормознуло. Сэм дергает плечами. — Все включено, — и улыбается, поганка этакая, одним голосом: ну, лица его Дин не видит. Дин глубоко вдыхает, закрывает на секунду глаза, припоминает алгоритм плетения, и, прокляв себя за чрезмерную тупость, берется за первую прядь у правого виска с таким видом, словно она его может укусить. — Расческу давай. Сэм подает ему через плечо тонкую расческу, и их пальцы соприкасаются. Дин резко отдергивает руку. Сэм пытается удержаться от смешка, но ему не удается. — Никогда не чувствовал себя акулой. Миленько. — Ох, да пошел ты. — Я уже там, помнишь? Только Сэм так умеет: его заплетают, как девчонку, а он еще и зубы скалит. Дин им гордится, но черта с два признается. Дин надеется, что его врожденная способность схватывать все на лету (хотя это не касалось многого того, на что он просто-напросто забивал из собственных соображений «на кой хрен мне это надо») поможет и на этот раз, и он не повыщипывает Сэму все волосы, хотя, может, для профилактики и стоило бы. Но он не зверь какой, ладно уж. Поэтому Дин отдается интуиции и вспоминает голос той цыпочки из видео, которая заплетала эту косу другой цыпочке из видео. Он ловко делит прядь на три равных ручкой расчески и начинает плести косичку: и если для классической не надо быть семи пядей во лбу, чтобы суметь, то тут главное не запутаться, когда и какую прядь отпускать каскадом вниз и откуда брать новую, чтобы вплести ее в косу. Пальцы вдруг кажутся такими толстыми и неуклюжими. Нижняя прядь, которую он старательно вытягивал из-под каскадной, выскальзывает из руки и снова сливается с остальными волосами. — Че-е-ерт. — Чего там у тебя? — участливо спрашивает Сэм, и Дин еле удерживается от того, чтобы не дернуть его за волосы. Ну да, не мизансцена «девочка с косичками и влюбленный мальчик», черт подери. А Сэм, сука, кажется, совсем киселем растечется скоро, как асмр-щик(1) фигов. — Не мешай, — огрызается Дин, глубоко вдыхает и заново делает подхват. Через четыре повтора он даже перестает задумываться и тормозить, пальцы на автомате берут нужные пряди и перекидывают их в правильное положение. Подхватить сверху, отделить, отпустить, подхватить снизу, провести под каскадной, подхватить сверху, снова отпустить нижнюю… Волосы у Сэма мамины: не жесткие совсем, послушные, приятно скользят сквозь пальцы. Шелковые. И блестят, как полированные, хрен у диновых так получится. Дин прикончил бы Сэма расческой, если бы тот узнал, что он так думает. — Смотрю, ты вошел во вкус, — снова подает голос Сэм, замерев, как пойманный в свете фар олень. Все его нервные окончания, такое ощущение, забыли свою работу, и только те рецепторы, что на коже головы, чуть ли не сигнализацией орали при каждом соприкосновении с пальцами Дина. Предатели. И почему, почему ему ну ни капельки не стыдно. Ему Дин девчачью косичку заплетает — вот ведь стыдобище года, нафоткает же еще обязательно, компромат явный, — и хоть бы хны. Задорно как-то даже, весело. И… еще как-то. Полное единение со старшим братом, бля. Жалко, зеркала нет. Сэму очень хочется посмотреть на лицо Дина. И одновременно очень не хочется видеть своего — ну и чтобы Дин видел его, тоже не хочется. Если заметит, эту пантомиму ему уже не переиграть. — Угум, — Дин, доплетя косу до середины головы, через плечо дергает пальцами, прося резиночку, и Сэм вкладывает ее ему в ладонь. На этот раз Дин руку так не отдергивает. — Пойду на курсы, выучусь. Буду рубать бошки вампирам, забирать их себе и делать им разные прически. Ты для тренировок не дашься же. — С чего ты взял? — насмешливо тянет Сэм и прикусывает себе язык. Шутка так себе вышла. Пальцы Дина, натягивающие резинку на косичку, замирают на мгновение. — Играешь с огнем, Сэмми. Сэм затыкается и снова безвольно расползается по стулу. Обернув резинку вокруг косы, Дин расправляет нижние пряди, чтобы они смотрелись чуть шире и объемнее, и любуется результатом своих трудов. Неплохо вышло, в общем-то. Коса вокруг головы, начиная от виска, чем-то смахивает на диадему, и от макушки сквозь нее водопадами падают вниз остальные пряди. Вроде и заплетено и в то же время создается впечатление, что волосы распущены. Ну, Дин и правда ведь не изверг какой-то, чтобы Сэму какое-то лукошко на голове варганить. Так он объясняет свое собственное неумение. Потому Сэм, похоже, и кайфует, что так хитро его обставил. Дин успеет придумать, как отыграться: день только начался. Хотя казалось бы, куда еще: тридцатичетырехлетний мужик с косой на голове… мда. Либо у Сэма эстрогены шкалят, что не секрет, либо Дин нихуя уже не понимает. Он подходит к Сэму с левой стороны и отзеркаливает свои движения. Отделяет часть волос, делит на три пряди — и понеслась. Сделать подхват, перекинуть, отпустить… Пальцы двигаются уже совсем быстро, ловко, заточенными, выученными движениями: словно как собрать и разобрать глок. Потягивают, прочесывают, расправляют, приглаживают… Врожденная приспособленность, да. Если Сэм хоть пикнет что-то насчет того, что ему в детстве нужно было дарить Барби, Дин знает, за какую прядку дернуть, чтобы было ощутимей. У Сэма даже мысли такой в голове нет. Он все боится шелохнуться на своем стуле и думает, что ему еще повезло: если бы Дин начал плести ниже и взял пряди над ушами, было бы далеко не так… кхм, весело. Во-первых, Сэм терпеть не мог, когда уши у него открыты, а, во-вторых, их свекольный цвет вряд ли воспринялся бы Дином как само собой разумеющееся. Сюр, гребаный сюр же, и, если карточный долг — это и вправду дело чести, то здесь они оба затеяли какую-то непонятную им самим игру, и втихомолку каждый ей наслаждается, напоказ же выставляя свое гремучее надуманное снисхождение. Ну-ну. Дин тянется за второй резиночкой и за заколкой. Соединяет обе косички в одну и закалывает их невидимкой, пряча под спадающими прядями. Отходит на шаг назад и, склонив голову, дает происходящему оценку по шкале от «мы ебанулись» до «какого хера мы творим». Выходит где-то на серединке: «Да ладно, можно, один раз ведь жив… черт, мимо». — Слушай, Сэм, а я вполне ничего. Сэм перекидывает ноги на одну сторону стула и поворачивается: на лице невозмутимое выражение, и только в глазах прыгают, скачут бесята. — Ты хотел сказать: я вполне ничего? Не сводя взгляда с Дина, он поднимает обе руки и аккуратно, будто боясь ужалиться, касается ладонями обвивающей головы косы, трогает, пытаясь тактильно для себя визуализировать то, что Дин ему наплел. Дин же наблюдает за его лицом, как удав за кроликом, и не знает, что еще сказать. Сэм выглядит… не смешно, нет. Непривычно. Еще бы, блин. Дин прикусывает щеку изнутри и подходит к кровати, чтобы собрать оставшиеся невидимки и пару резиночек. Закидывает это добро непонятно зачем в свою тумбочку и поворачивается. Сэм с щепетильным интересом таращится на свое отражение через экран телефона. Ну и все, финиш. Дин валится спиной на кровать и ржет во весь голос и всякий раз, стоит ему успокоиться и посмотреть на Сэма, его накрывает заново. Сэм, сложив руки на груди, с полным спокойствием пережидает его истерику — и это он-то, которого… заплели, как кобылу стреножили. Когда Дину удается угомониться, он молча делает шаг вперед и пихает ему в руку телефон. А сам-то если бы хоть маленько злился, но ни черта — не получается. Если надо, чтобы Дин так смеялся, сделать себе из волос финиковую пальму, то он сделает. Точнее, Дин сделает. — На. Ты же хочешь. А потом отправишь меня обнимать светофоры. Дин пару секунд непонимающе смотрит на телефон в своей руке, поднимает взгляд, и в его глазах мелькает что-то неуловимое. Он растягивает губы в ехидной ухмылке, кидает мобильник на покрывало, и, встав с кровати, хлопает Сэма по плечу. Обходит кругом, будто рождественскую елку, и сам светится стоваттной лампочкой. Как ребенок, которому игрушку любимую сунули, вот же. Сэм не просчитался. Если только чуть-чуть. — Рано демонстрировать, Сэмми, мой позор, первый как-никак. Если натренируюсь… а там, может, свой канал на ютубе откроем и в люди выйдем. Сэм закатывает глаза, душит в себе наползающую улыбку, чувствуя себя чересчур уж ненормальным: потому что все совсем не по-дурацки, а хо-ро-шо. Дину это знать необязательно: Сэм уверен, он потом, позже, «правдами» или неправдами еще все из него выудит. А пока пусть. Хорошо. Сэм забирает телефон и свою расческу и выходит из комнаты. Дин идет следом, след в след, будто приклеенный: ждет какой-то реакции, как Павлов от своей продырявленной собаки. Сэма так и тянет к зеркалу, но он сдерживается. Еще весь день. — Ладно. Целый день. Я помню. А теперь жрать. Хотя… — Сэм поворачивается к брату: у того вид хитрющий, как у лиса. — Правда или вызов, Дин? Дин прищуривается. — Эй, мы не… — Сэм упрямо вздергивает подбородок: ну да, давай, поспорь с огромным мужиком, у которого косички, и пусть он не викинг, — и Дин сдается. — Окей. Вызов. Никакой правды, касающейся произошедшего. Никакой. А там уже будь что будет. Ему заплетать нечего, по крайней мере. Сэм вспыхивает, как гирлянда. Довольный. — Хочу спагетти с куриной пастой и помидорами. Это мой вызов.