Не позволяй амбициям усыпить здравый смысл Барбара Картленд
"Разлитое пиво, потные полные мужики, держащие на коленях пышногрудых шлюх, разевающих рты в надежде уловить хоть каплю выпивки, - "люблю" этот запах дешевого кабака. Потянувшись за пустой кружкой на столе вдрызг пьяных моряков, урвавших пару золотых за контрабанду, чувствую большую ладонь на своем бедре, ловко поднимающуюся вверх. Меня передергивает от отвращения ко всему этому сброду и, стиснув зубы, я хватаю кружку и впечатываю дерево, обитое металлом, в морду пропойцы-извращенца. С громким хрюканьем он падает со скамьи и ударяется своей безмозглой головой о залитый пивом и рвотой пол". - Лиза, чертова ты дыра! Тащи свою задницу сюда! - выплюнул рыжий бородач за барной стойкой, точнее, за чем-то, по виду напоминавшее ее. Стакан, который тот протирал отправился обратно в чан с водой, где был до этого, и, встретившись с водной гладью, полностью исчез в нем, оставляя за собой едва слышное бульканье. От его зоркого взгляда моряка не укрылось, как она плотно сжала челюсти и кулаки, что побелели костяшки ее пальцев, а аккуратно подстриженные ноготки, не присущие официантке в кабаке, впились в нежные ладони. Своим тихим шагом, она будто бы подплыла к стойке, сжимая уже привычный всем поднос, с грохотом упавший на деревянную поверхность стола. В ее серых глаза плескалась злость и гордость, наполнявшая ее, и не бывавшая ей хорошей соратницей, а тонкие губы чуть разомкнулись, чтобы отразить выпад мужчины. - Это уже третий побитый тобой посетитель, - чуть остывая, сказал бородач. - Если он пойдет к кому надо, отправишься в бордель, сосать у каждого такого. Ни ты, ни я такого не хотим... Да что ты тогда опять бьешь им морды?! - Прекрати орать на меня! - взвизгнула она, ударяя стойку кулаками. - Я тебе не... - широкая ладонь, еще мокрая от мытья стаканов, скользнула по щеке, оставляя после себя жгучую боль и ярко-красное пятно. Едва удержав равновесие, Лиза отстранилась от стойки, прижав холодную от волнения руку к горящей адским пламенем щеке. Слез, которых ожидал мужчина, не было, она лишь тихо зашипела и яростно заморгала, смахивая с ресниц предательски выступившую влагу. - Иди работай, - сухо сказал рыжий, возвращаясь к чану. - Чтобы я такого больше не видел. Когда Лиза очнулась от гнева, она подумала, что в кабаке будет стоять тишина, и пьяные взоры будут направлены к ней и ее пылающей щеке. Но этого не было. Со всех сторон стоял обычный гвалт и шлюшьи визги, стучали стаканы о стол и друг о друга, а дверь то и дело скрипела, и кабак наполнялся новыми желающими напиться вусмерть.***
Для конца лета погода была крайне ненастной. Дождь то капал, то заливал, затапливая и без того мокрые улицы, ветер от нежных дуновений переходил к таким порывам, что нелегко было устоять на ногах, не то чтобы идти, а солнце и вовсе не радовало своим появлением. В такие дни Луиза не могла вести себя не иначе, как безучастно. Ее ледяное спокойствие пугало, но безучастие делало ее загорелое под жарким летним солнцем лицо каменной маской. И вот, стоя на коленях на холодной, сырой, хлюпающей земле, перед тем, что когда-то было курятником, наполненным кудахтаньем кур-несушек, а теперь превратившееся в пустой сарай с разбросанной повсюду соломой, ее лицо стало мраморным. Колени уже чувствовали холодную дождевую воду, просочившуюся сквозь подол грубого домотканого платья, мгновенно намокшего. Но она не торопилась вставать и, не обращая внимания на холод, смотрела на руины своей жизни. Скрипнувшая дверца калитки заставила ее слегка отвлечься и, повернув голову, Луиза увидела сестру, закрывающую дверцу. Лиза бросила мимолетный взгляд на сестру, надеясь зайти поскорее домой и отогреться как следует, но застыла, не смея шевельнуться. Было так тихо. Сапоги, застревая в грязи, тормозили ее, но, спотыкаясь, быстрым шагом она настигла Луизу, опускаясь на колени и хватая сестру за тонкие плечи. Опустошенный и, самое главное, усталый взгляд сестры заставил ее сердце рухнуть и забыть о всем, что с ней сегодня происходило. - Лу? - полушепотом спросила она, называя ее детской кличкой, как часто делала, когда сестра расстраивалась. Сестра громко сглотнула и, шмыгая носом, медленно повернулась к сестре. - Он пропил последнюю, - задохнувшись на последнем слове, она дала волю слезам, и те градом полились из глаз, падая на подол платья, оставляя на нем грязные серые пятна. - Не стоит так убиваться из-за птицы. - Лиза. Я так устала от всего этого, - сквозь рыдания сказала она, прислоняясь лбом к плечу сестры. Так они и сидели, обдуваемые холодными почти осенними ветрами. Лиза медленно поглаживала голову Луизы, содрогающуюся от рыданий, шепча ей на ухо утешительные слова, которые, конечно, не сработают.***
В доме было холодно. Старые скрипучие ставни стучали о деревянные стены, движимые холодным ветром. В углу, на постели, уже толком на нее не походившей, пожилая женщина жалась под кучей тряпья, натягивая его до подбородка в надежде согреться, хотя бы пока кто-нибудь не закроет ставни. Не успев стянуть сапоги, вошедшая Лиза ринулась к ставням, пытаясь совладать с ними и с порывами ветра, треплющими ее длинные волосы, и когда ей все же удалось сделать это, она взглянула на женщину, лежащую под тряпьем. Когда ставни были полностью закрыты, и в комнате воцарился полумрак, старушка подняла лицо, высматривая Лизу. Ее темные глаза засияли добротой и лаской, когда девушка подошла ее к кровати и взяла в свои прохладные руки ее холодную, дрожащую ладонь. - Привет, девочка моя, - тихо сказала она, улыбаясь почти беззубым ртом. - Где твоя сестра? Хочу видеть вас обеих. - Ба, я тут, принесла тебе наши одеяла, - сказала Луиза, укрывая бабушку тонкими одеялами. - Ба, твое-то где? - Он пришел сразу после того, как вы, девочки, ушли. Открыл окна, а когда пытался найти что-то, сказал, что ему холодно, забрал одеяло, кинул в меня тряпками и ушел к себе, - женщина пару раз закашлялась, когда говорила это. Лизу слушала молча, не перебивая, с каждым словом бабушки ее лицо все больше хмурилось, челюсти сжимались, а губы становились все тоньше, пока не превратились в полосу. Она судорожно вздохнула, а когда сестра положила руку ей на плечо, посмотрела на нее с яростью, отраженной в ее серых глазах. - Не надо, не трогай его, Лиззи, он не стоит этого. Он вообще ничего не стоит, - с сожалением сказала старушка, поглаживая внучку по светлым волосам, на ее серой коже казавшиеся золотом. - Он совсем обезумел, чертов пропойца, чтоб он сдох в канаве, и псы сожрали его труп и растаскали кости, не нужно будет тратиться на гроб, которого он не достоин. Пойду отберу твое одеяло, оно твое, и ничье больше. - Стой. Ты же не хочешь получить еще один синяк, а то и сломать что-то, - на этих словах Луиза взглянула на опухшую щеку Лизы, которую та сразу прикрыла волосами. Девушка потупила взгляд, устремив его на пыльный пол, который никто не подметал с выходных. На деревянный досках виднелись грязные следы мужских башмаков, владелец которых даже не удосужился поднять ноги, будучи слишком пьян для этого, размазывая уличную грязь повсюду. - Завтра выходные, а значит, он пойдет в порт и пробудет там до вечера, - мягко сказала Луиза. - Может его возьмут на какую-нибудь посудину. - Я все надеюсь, что кто-то еще не знает его клички "бестолочь Маркус", - с долей иронии сказала старушка, внимательно слушая разговор внучек, мрачнея от каждого их слова. Она долго уверяла себя, что не была виновата в том, что ее сын стал таким. Под таким, старая Нель подразумевала нищий, но при этом жадный, грязный, зависимый от пива и эля, никчемный Маркус. Но с годами неподвижного лежания и наблюдения за отпрыском, она понимала, что отчасти или, может, даже полностью, виновна в его судьбе. Младший сын, родившийся так поздно, когда ни одна уважающая себя женщина не стала бы рожать, должен был стать утешением стареющим родителям, покинутым детьми, содержащими свои семьи. Маркус был опорой и поддержкой матери до самой смерти отца, стал хорошим мужем и отцом, пока смерть его единственной любви, Нины, не омрачила шаткий рассудок. Быть может, если бы она давала ему больше свободы или воспитывала чуть по-другому, он сохранил бы рассудок и честь, которую утерял за годы пьянства и попрошайничества. Дочери Маркуса были единственным светлым лучиком в жизни парализованной старухи, их светлые искрящиеся золотом волосы заменяли ей солнце, которое она могла видеть лишь через окно, лежа на своей постели, прикованная к ней уже двенадцать лет. Они стали двумя копиями возлюбленной ее сына, абсолютно одинаковые внешне, родившиеся в один час, с разницей лишь в пять минут, внучки стали двумя сторонами одной монеты по имени Нина. В минуты полного отчаяния или угнетающей тишины, старая Нель предавалась мечтам о лучшем будущем или о другом исходе прошлого, но помутненным грезами разумом она понимала, что, будучи недвижимой старухой, она ничего не может сделать, как бы ни хотела. На ее долю осталось лишь давать советы, к которым не много кто прислушается, подбадривать упавших духом внучек, с болью, печалью и презрением смотреть в застланные алкоголем глаза сына.***
Всего одна зажженная свеча разогнала мрак темной каморки, которую девушки звали своей комнатой. Лиза сидела на кровати и расчесывала длинные волосы маминым гребнем, который всегда прятала, в надежде, что отец не зайдет сюда, а может, в пьяном бреду и вовсе забудет о существовании этой комнатки. Дверь протяжно заскрипела, и девушка резким движением засунула гребень под подушку, готовясь принять каменную маску, чтобы в очередной раз не разозлить отца. Но это была Луиза. Она сморщилась, когда скрип повторился при закрытии, и облегченно вздохнула, когда оказалась в комнате. - Он лег на свою кровать, забыв про одеяло, и я отдала его бабуле, - они никогда не называли Маркуса отцом, считая, что он не достоин этого звания, всегда говоря либо "он", либо "Маркус". Девушка присела на постель рядом с сестрой, распуская косу, которую заплетала каждое утро перед походом на работу. Поужинав черствым хлебом, до которого не добрался отец, тем самым не отправив его на закуску в те дни, когда он находил что-то покрепче пива, в желудке оставалась пустота, которую не заполнил даже кипяток. - Завтра пойду к мяснику просить обрезки, которые ему не нужны, чтобы сварить бульон, - тихо сказала Луиза, проводя по волосам гребнем. - Я сама схожу, - сухо ответила ей сестра. Неловкая тишина заполнила собой помещение, и никто не посмел больше ее нарушить. Натянув свои грубые рубахи, служившие им ночными сорочками, в полной тишине они легли под тонкие одеяла, и когда Лиза задула свечу, в комнате воцарилась непроглядная тьма.***
На утро от пьяного Маркуса не осталось ничего кроме беспорядка. Будь у старой Нель рабочие ноги, она бы сейчас встала, подобрала разбросанные сыном стаканы и плошки, к которым он отнесся пренебрижительно во время поисков завтрака, и приготовила что-нибудь для внучек. Но ног у нее не было, и ей оставалось лишь лежать на продавленной постели, наживая пролежни и забываясь в легкой дреме. И сейчас, лежа в полном сознании, она беззвучно глотала слезы, стараясь не всхлипнуть, чтобы внучки не проснулись и не увидели неунывающую бабушку в таком, почти постыдном, положении. Но все же одна слеза скатилась по ее морщинистой щеке, залегая в впадине носогубной складки. Шаркая ногами, потирающая глаза Луиза вышла из своей комнаты. Нель постаралась как можно быстрее смахнуть эту слезу отчаяния, чтобы не омрачать настроения внучки. Луиза зашла за угол, где лежала старушка, и приветливо улыбнулась, будто на ее плечах сегодня не лежало тяжелое бремя заботы о семье. - Он ушел? Был трезв? - Да, родная моя, он был трезв, - тут она лукавила. Алкоголь еще неполностью вышел из Маркуса, оставив после себя чуть затуманенный разум и стойкий запах перегара, от которого слезились глаза. - Мне нужно поднять Лизу, - сказала девушка, чуть улыбаясь бабушке, и, слегка дотрагиваясь до ее старой морщинистой руки, ушла, оставив Нель наедине с мыслями.***
По выходным на улицах города было оживленно. Крестьянские дети, и попрошайки, шныряли по улицам, надеясь найти в канавах и дорожных ямах медяки, выпавшие из неглубоких карманов зажиточных дам и рваных карманов бывалых пьяниц. Идя по улицам города с темной шалью, покрывающей голову и лицо, и в потертом плаще, принадлежавшем еще матери, Лиза нисколько не выделялась среди всех этих крестьян, толпа которых наполняла улицы. Изредка проезжавшая телега, стуча своими деревянными колесами о брусчатку, изрядно побитую и крошившуюся еще больше с каждым днем, разводила толпу, как волнорез делит волны пополам. Лиза чувствовала себя здесь вполне комфортно, невзирая на то, что жила на самом краю города, но знала, что этот захудалый городишка не для нее. Девушка хотела свободы, красивой жизни, права голоса, она хотела быть значимой в этой жизни, но она лишь дочь местного пьяницы и его красавицы жены-покойницы. Ее это жутко омрачало. Какой-то мальчишка в грязном тряпье шлепал босыми пятками по грязной дороге, хватаясь за красную щеку, изрыгая проклятия. За ним из мрачной лавки выскочил тучный мужчина, размахивая толстыми руками, покрытыми черными длинными волосами. Лиза опомнилась, когда тесак, облитый кровью, пролетел мимо ее лица. Тихо вскрикнув, она повернулась к лавке, где за дверью уже скрылся мужчина. В лавке было мрачно. На прилавке лежали уже разделанные туши, разложенные по виду мяса, но мясник все равно замахивался своим острым тесаком. Лиза напустила на себя беспечный, но очень печальный вид, и теперь на мясника глядели два серых глаза, изображающих грустную глупость. - Здравствуй, Полдер. - Официантка Лиза, из таверны у причала. Зачем пожаловала? - мясник отложил свой тесак и вытер руки о покрытый кровью халат. - Нет ли у тебя совсем ненужных обрезков? - Два медяка, - протянул мясник, улыбаясь, обнажая желтые щербатые зубы. - Предложение только для тебя, Лизетта. - Я Лиза, - немного раздраженно поправила девушка. - Тем не менее. Две медных монеты. - Может кружку пива? - робко спрашивает она, пытаясь поскорее закончить с этим унижением. - У меня совсем нет денег. - Тогда соси, - разражаясь громким смехом, ответил ей Полдер. А потом вдруг замолчав, сказал: - Я не шучу. Соси. Лиза почувствовала себя последним куском дерьма, на который вылили еще один ушат помоев. Прямо чувствовала, как все это стекает по волосам, заливаясь в уши и рот. Грязный порочный рот, который не мешало бы помыть с мылом, а лучше выжечь дрянь из горла. Но она не будет делать это дважды, сделает это после того унижения, которое сейчас ляжет на нее. Девушка зашла за прилавок, расстегнула плащ, бросая его куда-то за спину, приподняла подол длинного платья и опустилась на колени, но по ее мнению - на самое дно.***
- Ты вернулась, - констатировала Луиза, увидев на пороге сестру. - Ты не с пустыми руками? - Нет, - сухо ответила она, подавая корзинку сестре. Луиза схватилась за корзину, как за самое ценное, что у нее было, что, наверное, так и было, и приспустила на кухню. Лиза не решилась опуститься на колени, чтобы снова не оказаться на дне. Она сняла свои сапоги и направилась за сестрой на кухню, где Луиза уже разбирала те обрезки, которые принесла сестра. Ее затошнило. Не будет она есть это мясо, лучше подохнуть от голода, чем вспоминать об этом. Лиза подошла к сестре. - У тебя пятнышко на лице. Что-то белое. - Пойду умоюсь, - бросила Лиза, выбегая на улицу. Вода в колодце была настолько холодной, что лицо почти окаменело, но девушка вновь и вновь терла его руками, скребла губы ногтями, сдирая кожу. Капля крови с губы упала в воду в ведре и расплылась в большом количестве влаги. И она бы хотела раствориться в пучине. Колодец был так далеко от дома, от окон и дверей, что Лиза громко закричала, и слезы полились из ее глаз, стекая горячими потоками по холодным щекам. Она стучала кулаком по деревянным перилам колодца с такой силой, что кожа слезала с костяшек, обагряя дерево кровью. - Хватит! Хватит! - кричала девушка, ударяя ладонями по щекам. - Прекрати! Хватит! Захлебываясь слезами и собственным криком, она села на промозглую землю, опираясь на стенку колодца. Пытаясь остановить рыдания, она зажимала себе рот рукой, но, задохнувшись, отнимала ее и продолжала вновь. Она не знала, сколько просидела там, но лицо уже горело, и без зеркала Лиза понимала, что глаза ее опухли и налились краснотой. Девушка нащупала рукой ведро, стоящее наверху, и опрокинула его на себя. Она громко вдохнула, когда ледяной поток накрыл ее с головы до ног, но стало легче. Чуть-чуть.***
Она так и не поужинала, но живот не урчал в мольбе о еды. Сестра хлопотала рядом, заботясь о сестре. "Ты, наверное, заболела" - кудахтала она. Когда Маркус не явился вечером, все обитатели дома замерли в надежде на то, что их непутевый отец нашел работу, или хотя бы сгинул. Переодевшись в грубую рубаху, девушка легла под одеяло, укрывшись с головой, и погрузилась в глубокий тревожный сон. Прогуливаясь в огромной комнате, внешне похожей на зал какого-нибудь дворца, все тревоги улетучивались. Лиза рассматривала гобелены, развешанные на каменных стенах. Все в одном цвете: красный и золотой. Вокруг стояла гробовая тишина, нарушенная лишь тихим дыханием самой Лизы. Именно такого дома она заслуживала, а не той развалины, где жила, ухаживая за парализованной бабушкой. Нет, она любила бабулю, но она в самой красоте, привязанная к такой же привязанной старухе. Дубовая, вернее, Лиза подумала, что она дубовая, дверь протяжно скрипнула, вошел мужчина, полноватый, но статный, с небольшой плешью, которая ничуть его не портила. Его лицо - фарфоровая маска, ни один мускул не был напряжен, глаза его как будто были мертвыми, но в то же время живее всех живых. Дверь исчезла сразу же, как только мужчина сделал шаг от нее. Теперь они были в этой огромной зале единственными обитателями. - Звала меня, звала, а сама молчишь, - слегка игриво сказал он, словно мурлыча. - Я тебя не звала. - Твои рыдания у того колодца заслужили десятку по пятибальной шкале. Я такого уже лет сорок не видел. Твои мольбы заставили меня придти. И так? Каковы условия нашей сделки? - Да я же сплю! - воскликнула Лиза, размахивая руками. Ее слова отразились от каменного потолка и рассыпались тысячами звуков. - А я и не отрицал, - улыбаясь сказал он. - Да только сон волшебный. И все же? Что ты хочешь? - Хочу того, что заслужила! - неожиданно для себя воскликнула Лиза. - Что заслужила... - мужчина призадумался. - Могу дать тебе дар внушения, сможешь внушить человеку, все, что угодно. Одно но. Внушить родной крови нельзя. - Дай мне его! Какова цена? - Разум твоей сестры, - он хищно оскалился, протягивая ей широкую ладонь.