Про преподавание и провокации.

Практика по месту будущей профессии — это весело и увлекательно, хороший опыт, невероятные возможности и способ понять, нужно ли тебе это. Мигель втирает эту информацию Славе, скармливает, как не очень хорошо вышедшую на завтрак яичницу — подгорела, вкус ужасный, но так торопишься, что нет времени это понять, глотаешь и выбегаешь. Мигель улыбается счастливо, как ребенок (как Мигель, на самом-то деле), толкает Славу в плечо по-дружески, говорит еще что-то вроде: "Забудь вообще, что если не справишься, вылетишь из университета вперед ногами", и ребяческая улыбка пробирает до пугливого блеска в глазах. Слава жалеет в глубине души, что вообще решился на магистратуру, пытается вспомнить себя на первом-втором курсе (горящие глаза, тонны учебников под кроватью и пустые бутылки из-под пива на столе), выпрашивает не давать ему больше одной группы и, на всякий случай, скребет остатки нервной системы в коробочку на сохранность. *** Коробочку приходится достать после первой же лекции. Ему достается группа, состоящая из тридцати трех человек, и, вспоминая свою группу, в которой в первый день учебы было меньше на почти десять, становится страшно — он понятия не имеет, как справляться с таким количеством только что вылезших из школьной жизни подростков. Его лекция — третья в первый день учебы, и на нее приходит тридцать два человека. Слава взволнован почему-то, что прогул последнего повесят на его плечи, и на всякий случай спешит уточнить, что прогулы — самый быстрый путь получить незачет на экзамене, и вроде бы еще не влившиеся ребята понимают, но он уже видит на лице некоторых явное желание не ходить вовсе. Это выводит из равновесия. История и теория танца — не самый, конечно, интересный предмет, но Слава справедливо считает, что профессионалам своего дела нужно знать не только практику, и такое пренебрежение на лицах студентов ему вовсе не нравится. (он, конечно, проглатывает воспоминания о самом себе шесть лет назад — закинутые на стул ноги и треть пропущенных лекций) Весь последующий остаток лекции он борется за внимание студентов, разбавляет диктовку теории забавными рассказами, расслабляется — и считает, что, в целом, все прошло не так плохо. На следующую лекцию приходит тридцать два человека, и Слава с чистой совестью решает, что это нормальное начало. *** Свои слова он забирает через две недели, когда, отмечая в начале, кто есть а кто нет (ему проще вести отдельный от старосты список, потому что Слава — ответственный, знает, как можно покрывать своих же), снова ставит "Н" напротив фамилии "Пануфник", прослеживает ровную линию одинаковых буковок влево, спрашивает: — А где пропадает Пануфник? А староста отвечает ему, что его вообще ни на одной лекции не видели, что он только пишет иногда ей, говорит, мол, кидай мне задания, но в университет до сих пор не приходил. — Передай Пануфнику, что если прогуляет еще хоть раз, я заочно поставлю ему незачет, — бесится почему-то Слава, Славе очень не хочется, на самом деле, облажаться и завалить кого-то, поставив пятно на своей практике, но загадочный Пануфник в любом случае делает это своим непосещением. Проблема в том, что другие лекции читают опытные преподаватели, которые уже имеют несколько лет стажа за спиной, а Слава — голый лист, Слава — второй курс магистратуры, Слава на практике, и ему очень не хочется завалить ее из-за какого-то ленивого пацаненка. Староста кивает, торопливо строчит сообщение в телефоне, а за десять минут до конца пары дверь кабинета, по закону, со скрипом открывается, внутрь заходит бледное, помятое недоразумение в мешковатой и не по погоде легкой футболке, зачесывает волосы назад, говорит: — Пануфник, на лекции присутствовал. Разворачивается и выходит обратно, оставляя только перекошенные от удивления лица группы, запах крепких сигарет у двери и подвисшего на пару мгновений Славу. А потом Слава сам выводит себя из этого состояния, извиняется, заканчивая пару раньше положенного, и выбегает в коридор. Пануфника он ловит уже во дворе, когда тот небрежно прикуривает от барахлящей зажигалки, неторопливо двигаясь в сторону ворот, ловит за плечо, разворачивает и спрашивает: — Что это за выходка была только что? На него смотрят удивленные-огромные глаза, пацаненок улыбается очаровательно и растерянно, и Слава почти верит в этот образ хорошего мальчика, Слава не понимает, какого черта, Слава — — Вы сказали, что за прогулы будет незачет, — тянет невинный мальчик, ехидно дергая уголками губ, — Я пришел на лекцию. Еще вопросы? — ставит на место все детали произошедшего, почему-то в какой раз вспоминает себя на первом курсе, и бесится до безумия. — Ты сорвал лекцию, а не пришел на нее, — он почти цедит, а парень, сама невозмутимость, пялится нагло, как Слава теряет самообладание, и как-то не очень хорошо улыбается. — В следующий раз ты приходишь к началу, уходишь в конце, как это делают все. Мне плевать, насколько огромная корона давит тебе на голову, но ты вышвыриваешь ее на полтора часа моей лекции, или вылетишь из университета быстрее, чем попытаешься напялить ее обратно. — А не стыдно угрожать ученикам? — Пануфник почти смеется в ответ, вытаскивает так и не зажженную сигарету из наглого рта, вырывает свое плечо из чужой хватки и нарочито-показательно поправляет воображаемую корону. — Я на отлично сдам все зачеты и экзамены, Ваш — в том числе, и мне не нужно сидеть для этого по несколько часов на лекциях, если я могу в это время заняться практикой. Слава думает с ужасом, что в какой раз видит себя, и его терпение лопается окончательно. — Завтра приходишь на лекцию. И меня ничего больше не волнует, — говорит он, сжимая почти незаметно пальцы в кулак, разворачивается и стремительно возвращается в здание (чувствуя спиной насмешливо-заинтересованный взгляд). *** Пануфник действительно приходит — вальяжно входит за пару минут до начала лекции под всеобщее удивление, садится на пустую первую парту, прямо перед тем местом, откуда Слава обычно диктует, закидывает ноги на соседний стул и небрежно подпирает рукой щеку. Слава смотрит раздражающе на его очередную растянутую майку, на тощие ноги не на своем месте, но удовлетворенно хмыкает и начинает перекличку. На фамилии "Пануфник" парень слегка наклоняет голову и поправляет: — Антон. Слава видит насмешку в темных глазах, Слава видит запал, вызов: "давай, покажи, что я не зря явился, покажи охренительную важность этой лекции, сделай вид, что чего-то добился, а не я сам позволил тебе так думать", но просто начинает читать лекцию. (он никому не скажет, но под конец он видит, как насмешка в карих глазах стыдливо теснится с заинтересованностью) — Пануфник, останься, — упрямо давит на фамилию Слава, когда лекция кончается, ждет, пока не останется никого, кроме изображающего вселенскую скуку Антона, и говорит, — Ты пропустил четыре лекции, теперь будешь ходить на отработки. — И охота Вам со мной так носиться? — закатывает глаза Антон, скидывает ноги на пол, закидывая одну на другую, спрашивает, — Вам самому не лень тратить на меня свободное время, зная, что мне будет неинтересно, и Вы будете работать как с пустотой? В памяти Славы он как-то говорил то же самое Мигелю, и потому Слава, как ответственный преподаватель, как порядочный студент и все такое прочее, смотрит серьезно, просит: — Перестань выделываться и играть роль самовлюбленного мальчика, может, и люди к тебе потянутся. Приходишь после второй пары в понедельник, у вас там окно. А растерявшийся Антон не находит, что ему ответить. *** Он приходит на отработку — не такой уж и растерявшийся, скорее, усталый немного, и потому и спеси с язвительностью чуть меньше, а майка сменилась огромным свитером с широким воротом, но ершится и раздражает он не меньше. Слава почти привыкает уже, просто впихивает ему в руки тетрадь с ручкой, садится на край стола, немного забывая про ответственность, и следит, чтобы Антон записывал каждое слово, что диктует Слава. Ему немного непривычно — проще диктовать на аудиторию, полную заинтересованных лиц, чем одному слушателю, старательно зевающему и тяжело вздыхающему на каждое слово, а еще в аудитории слишком тихо и пусто, и это тоже сбивает с толку. Но под конец Антон начинает вникать, задает раздраженно вопросы, оправдывая себя "что за чушь вообще кому это интересно может быть" тоном, и даже смотрит как-то по-другому — не так самоуверенно, что ли, а внимательно и изучающе. Слава помнит по ощущениям этот взгляд, ловил его уже на себе от того же Антона, но сейчас, когда они одни в пустом помещении, ему вдруг кажется отчетливо, что по позвоночнику бегут противные мурашки. Слава не очень понимает, в чем дело — просто слезает со стола и отходит к доске, убирает лекционные материалы и говорит, что на сегодня достаточно. Уходя, Антон бросает небрежно "до свидания", а Слава понимает, что это — первый жест вежливости с его стороны. *** На лекции ничего не меняется в сравнении с прошлой — Антон сидит небрежно и нагло, Антон не слушает, не записывает, не интересуется будто, и Славу раздражает эта смена настроений. Единственное, что не меняется — это ощущение изучающего взгляда на себе, чувство, словно темные глаза сканируют каждый жест, впитывают его и пережевывают, не выплевывая, и Славе еще более неловко, чем в прошлый раз. (он признается себе, что чувствует, словно его раздевают глазами перед толпой студентов, но отметает эту мысль, забивая ее сказанной вслух нелепой шуткой) Он назначает Антону новую отработку на сегодняшний вечер, снова славливая оскал после своего "Пануфник", отпускает студентов и сам уходит на перерыв — и ему кажется, что его преследуют эти изучающие глаза. И отработка ничем не отличается — как и в тот раз, Антон записывает, Антон слушает, делая вид, что не слушает, спрашивает, делая вид, что ему не_интересно, смотрит-смотрит-смотрит, а под конец даже улыбается после какого-то его глупого комментария, добавляет что-то свое, и улыбается уже Слава, не понимая сам, почему. Ему хочется думать, что он как-то влияет на поведение Антона, заставляя его стаскивать свою маску хотя бы при нем одном — и почти не волнует уже этот странный взгляд. *** Третью отработку он назначает на утро субботы, и, рассказывая Мигелю после обеда в пятницу, что Антон без вопросов согласился, сталкивается с удивленным взглядом. — Как ты заставляешь его ходить на лекции и, тем более, на отработки? — спрашивает мужчина, славливая в ответ пожатые плечи. — Он ни на одни лекции больше не ходит, кроме твоих. — Не знаю, — Слава снова жмет плечами, хотя где-то внутри берет гордость за самого себя. — Сказал ему, что если не будет ходить, поставлю незачет... — Так не ты один! — перебивает Мигель, и Слава вдруг хмурится. — Ему так все говорили! Даже грозились вышвырнуть досрочно, чтобы чужое место не занимал, он только хмыкал насмешливо и уходил, игнорируя. Что ты сделал с ним — для всех загадка, понимаешь? Слава понимает. Хмурится еще больше, задумывается, анализирует — и не знает, как дать самому себе ответ на этот вопрос. Но боится, что он догадывается. *** В субботу Слава немного опаздывает, влетает в аудиторию на семь минут позже, рискуя расплескать кофе в бумажном стаканчике, Слава почти уверен, впрочем, что Антон уже ушел, и он зря торопится — но Антон был в кабинете. Сидел на своем месте, уткнувшись подбородком в скрещенные руки, смотрел задумчиво в стену, и Слава даже успел словить, как изумительно чисто и привлекательно выглядит его лицо без этой надменной маски, а потом Антон смотрит уже на него, так привычно и изучающе — и вдруг ломает свой образ, смешно зевая. А Слава невольно позволяет сорваться мягкой улыбке. — Прости, немного задержался, — Слава на ходу и извиняется и закидывает лекционные материалы на стол, стягивает пальто, оставив стаканчик с кофе перед Антоном — как молчаливое и не совсем правильное предложение, и Антон тянет на себя кофе, хмыкает и отпивает немного. — Спасибо, — почти благодарно говорит он, оставляя пальцы лежать на плотном картоне, Слава кивает сдержанно, садится привычно на стол вместе с материалами и диктует. Но по правде говоря — у Славы кавардак в голове, Слава слишком много думал об Антоне весь вчерашний вечер, слишком много для мыслей про студента, слишком много для мыслей про затерянного мальчика с маской зарвавшегося парня, который пытается всем что-то доказать, и Славе не становится легче, когда Антон слушает его, не отрывая глаз, и пьет кофе из его стаканчика. Конечно же он не выдерживает. — Почему ты ходишь ко мне? — спрашивает он, прерывая сам себя на фразе из теории, жалеет уже, что решил спросить, а Антон медленно оставляет стаканчик в сторону и едва заметно дергает уголками аккуратных (господи) губ. Славе, честно говоря, нравилось больше, когда Антон глупо зевал и был похож на усталого мальчишку, а не на нелепого хищника. — Вы же сами сказали, — невозмутимо говорит он, — не буду ходить — вылечу. Вот я и хожу. Слава думает, что Антон издевается (скорее всего). Слава думает, что Антон нарывается (может быть). Слава думает, что Антон провоцирует (и боится в это верить). — Не ври мне, — тон у Славы серьёзный и упрямый, но на Антона, кажется, действует плохо, и он продолжает _так_ смотреть. — Другие говорили тебе то же самое. Но ты ходишь только на мои лекции, на мои отработки. Почему? — А Вы не догадываетесь? — усмехается Антон, слегка откидываясь назад. Моментально меняясь в образе, то ли окончательно скидывая маску, то ли — натягивая её плотнее. Слава ловит его ухмылку глазами, перехватывает чужой взгляд, и, конечно же, он не глупый мальчик — догадывается давно, но признавать ему совсем не хочется. — Нет, — врет Слава, и позволяет себе немного отодвинуться вправо, почти перемещаясь на край стола.— Объяснись. Антон почти закатывает глаза — Славе тоже кажется, что идея глупая и провокационная, но он смотрит упрямо, невольно провоцирует в ответ, и Антон двигается чуть ближе, зеркалит словно, смотрит и говорит, внимательно и вдохновенно: — Потому что на Вас маска. Как на мне. Очень хорошая, не придерёшься. Но я вижу, что Вы далеко не такой правильный и занудный, и Вы тоже видите, но прячете это в себе, потому что Вам стыдно за то, что Вы не такой уж и хороший, как все думают. А я видел, какой Вы — когда Вы остановили меня во дворе тогда, я увидел это в Ваших глазах. И мне это понравилось. И я хочу, чтобы Вы это вытащили. Слава тяжело смотрит на Антона. Молчит — потому что закипает медленно от злости, потому что возмущается откровенно от наглости, потому что не знает, что сказать, и как себя повести. Антон смотрит на него невозмутимо, уверенный в себе самом, откинулся назад, скрестив запястья на коленке, говорит всем своим видом, мол, попробуй отрицать сейчас — конечно же Слава раздражается. — Не понимаю, о чем ты говоришь, — говорит он холодно, Слава сейчас — само спокойствие и невозмутимость внешне, потому что он преподаватель, потому что он держит себя в руках и не поддается на провокации, и правда не понимает, что несет Антон, но парень выгибает бровь, перебивает его на полувздохе и спрашивает в лоб: — Я Вам нравлюсь? А Слава смотрит на его темные, красивые глаза, на его дурацкую родинку над изящными губами, на неряшливо уложенные волосы, и говорит тихо: — Да. Тут же понимая, что выдал с потрохами себя, потому что — — Видите? Вы не возмутились. Не стали говорить, что я — Ваш ученик, что я — парень, что я обнаглел, Вы просто сказали правду, вытащили себя наружу. Будете еще отрицать что-то? У Славы дыхание сбивается от злости, наверное, когда Антон говорит — медленно и очень самоуверенно, — а потом встает, огибает стол и оказывается прямо напротив него. У Антона слегка дрожат ресницы, а еще на таком непозволительно близком расстоянии видно неаккуратные мешки под глазами, трещинки на обветренных губах и нерешительность в нахальных глазах. Антон сейчас слишком-слишком близко, нарушает пространство личное и приличное, почти касается коленками и внимательно смотрит — знает, что Славе нужно его отпихнуть, но Слава не станет, знает и спрашивает: — Вы хотите меня? А Славу ведет, как не вело с того самого второго курса, ему кажется, что он снова валяется на кровати, курит, пялясь в потолок, и ни о чем не думает своей пьяной головой, ему кажется, что он снова в каком-то клубе с какой-то девчонкой в какой-то кабинке, царапает ее спину о стены и давит на бедра, ему кажется, что он — и не он вовсе, и он злится, очевидно злится. И Антон не делает лучше, когда разворачивается, усмехаясь, говорит: — Разберитесь с этим, а потом сообщите мне. И идет в сторону выхода. Слава смотрит ему в спину тяжелым взглядом, дышит тяжело, тяжело давит пальцами на парту, вцепляется в нее, сдерживает себя, чтобы не дернуться, не двинуться с места ни на миллиметр, чтобы просто сидеть и смотреть... Как Антон уходит, оставляя после себя пустой помятый стаканчик и гребанный хаос в голове Славы. *** Он думает — он возьмет себя в руки к следующей лекции (думает и лезет под душ стыдливо, чувствуя себя подростком с гипер-возбуждаемостью). Он думает — что эту нелепость можно оставить в памяти и не вытаскивать ее оттуда (думает и смакует в голове каждую секунду, вырисовывает образ Антона по маленьким деталям и мычит в ладонь). Он думает — он все для себя решил и со всем справился (думает и мечется внутри своего сознания, как побитый и брошенный, ищет, куда приткнуться и что решить, и не знает ответа). Слава идет на лекции во всеоружии, держится бодро и улыбчиво, как обычно, а потом видит Антона — и все летит к чертям. Антон сидит на своем месте, улыбается своей блядской улыбкой, распрямляет плечи, демонстрируя очередной блядский вырез мешковатого свитера, и Славе хочется заорать, чтобы Пануфник выметался к чертям из аудитории (из его жизни, черт возьми), Слава вообще упускает момент, когда начинает ругаться в своей голове, но он Хороший Учитель. Он встает на свое место и ведет свою лекцию. И не останавливает Антона, когда тот нарочито медленно проходит мимо в конце пары (очень, на самом деле, об этом жалея?). А через полтора часа Антон возвращается — Слава все еще сидит в кабинете, разбирает лекционные материалы, пытаясь утихомирить собственные мысли, и бросает эту попытку, стоит только Антону нарисоваться на пороге кабинета. С невинной абсолютно улыбкой и невинным абсолютно вопросом: — Вы не сказали, когда мне идти на еще одну отработку? Слава смотрит на него слишком, наверное, долго — он понимает это, когда улыбка сменяется ухмылкой, и когда Антон всего на немного, но сам дергается вперед, подставляется подлетевшему к нему Славе, позволяет вцепиться ладонью в его плечо, вдавить себя в закрытую дверь и нагло и грубо поцеловать. Слава дуреет — от чужих губ, горьких, как чертов кофе и мерзкие сигареты, от холодных пальцев, вталкивающих в его ладонь ключ от кабинета, от наглых бедер, позволяющих себе тереться о его бедро, Слава дуреет и плавится, течет воском его маска правильного мальчика. А Антон довольно улыбается, думая, что выходит победителем, когда его затаскивают на стол. *** Антон понимает, что выигрывает Слава, далеко не сразу, а спустя почти год — после того, как перестает прогуливать не только лекции Славы, но и остальные, чаще улыбается открыто и искренне, начинает реже курить и высыпаться хотя бы через день. Хотя Слава, на деле, оставляя отметины на его шее и ссадины на его коленках, думает, что проиграли они оба.