embrace

«Если выкурю всю пачку, с утра пожалею», — думает Чейни, одной рукой выбрасывая бычок, а другой извлекая почти пустой Парламент из кармана. Он стоит около входа в какой-то клуб-гадюшник, и совсем не потому, что хотел здесь оказаться — просто черт его дернул пойти сегодня домой пешком, и до дома оставалось кварталов шесть-семь, но из-за металлической двери доносился довольно приятный трек, и Ден решил постоять и выкурить одну, а потом еще одну, а потом еще. И вот теперь в пачке осталось всего две сигареты, одну из которых он вдохнет и выдохнет прямо сейчас. «Это — точно последняя», — говорит он сам себе. Если с утра не получить дозу никотина, то день пойдет по пизде. Это вместо кофе, потому что кофе он ненавидит. Песня, которая играет сейчас — она даже не нравится ему так сильно. Вернее, вообще не нравится, он слышит ее первый раз и это типичный клубняк со словами типа «hot», и «sweat», и «baby». Ради нее точно не стоит стоять тут под фонарем и тратить впустую драгоценные сигареты. Тем более, когда осталась всего одна. Он бы зашел в супермаркет по дороге, но денег с собой нет вообще. Вопрос жизни и смерти. Он говорит себе, что эту надо подольше смаковать. Дверь сзади открывается, волной выпуская звук, громко и с запахом кучи тел. Ден не оборачивается вначале — слишком много чести, не важно, кого бы там не выплюнуло это сомнительное заведение, но за спиной раздается уж слишком знакомое «блять», а потом «эй, извини, не вызовешь мне такси». Он наконец поворачивается к Киви, и, хотя он знает, что это она, она оказывается совсем не тем, что он ожидал увидеть. У Юли волосы отросли и теперь почти достают до плеч, у нее накрашены глаза и ямочки на щеках. — Чейни? Какими судьбами? Он пожимает плечами и затягивается. Ветер сдувает сигаретный дым в сторону Киви — она морщится, и Ден не знает, как встать, чтобы это не повторилось, и сигарета внезапно как-то неудобно лежит в его руке, и хочется ее поскорее докурить — он поспешно затягивается еще раз и выдыхает в сторону и вниз. — А ты что, — говорит он, снова проезжаясь по Юле взглядом. Она на каблуках — ее икры выглядят слишком рельефными, как у какой-нибудь атлетки, и в узком платье. — Во все тяжкие? Он решает не говорить, что она выглядит как педовка, хотя это то, что он мог бы ей сказать. Он решает не говорить, что она выглядит как педовка, потому что правда не в этом — правда в том, что он никогда не видел ее такой красивой. А ведь она, наверное, всегда такой была, и, наверное, он просто не умел смотреть. За это хочется извиниться. — Это… — она неловко кивает на дверь. — Девичник подруги, вроде как. «Девичник подруги». Чейни думает о том, как он никогда не знал, что у Юли есть подруги, и ни за что бы не подумал, что одна из них выходит замуж, хотя какая разница, что он думал. От огонька на конце сигареты начинают теплеть пальцы. — Так, слушай, вызовешь мне такси? Телефон сел, — повторяет она, и с ее лица не сходит улыбка — Ден думает, что она, может, под кайфом, но у нее довольно ясный взгляд. — Да, вызову, — запоздало соглашается он. И вместо извинения констатирует факт: — Ты очень красивая. Он не добавляет «сегодня». Юлины губы застывают в смущенной улыбке. Если ямочки на щеках — это генетический дефект, то ей достался самый очаровательный генетический дефект в мире. Смотреть на нее — как что-то, чего он, со своим неумением смотреть, не заслужил. — Дурак, что ли? — говорит она, не прекращая улыбаться. У нее в голове много шуток из разряда тех, которыми она бы наверняка довела до истерики Славу или Кингсту, но она не озвучивает ни одну из них, потому что правда в том, что никто и никогда еще не заставлял ее чувствовать себя такой красивой. Потому что, возможно, стоя под желтящим фонарем рядом с Деном — то, как он скуп на разговоры обычно, и как, наверное, нелегко ему даются слова, как он топчет ногой тлеющий бычок своей сигареты, и не смотрит на нее, как будто боится снова встретить ее взгляд — любая его фраза ценнее в десять раз, и если он решил сказать именно это, то это должно значить много. Юля думает о том, как сегодня перед выходом подруга водила кисточкой по ее векам и мучила ее волосы плойкой, и как гордо она поднесла Юле зеркало, как будто она должна была увидеть в отражении прекрасную принцессу. Сейчас отражения перед ней не было, но, глядя на то, как Ден сосредоточенно набирает номер, пожалуй, она могла бы быть принцессой. Рука, почему-то, тянется как-то кокетливо поправить волосы, но Юля тормозит саму себя на пол пути. — Будет через пару минут. — Быстро, — комментирует она. Ден кивает, не глядя. — Не поедешь со мной? — спрашивает она. — Нет, я… — он дергает плечами, и теперь ему уже неловко с пустой рукой, потому что пустые руки — как обязательство жестикулировать. Он указывает дальше по улице. — Я прогуляюсь. Они молчат какое-то время. Ден смотрит на редко проезжающие машины. Юля прослеживает его взгляд и смотрит на машины тоже. Они бы сейчас так органично взаимодействовали, будь тут кто-то еще, будь тут какой-нибудь еще рэпер-катализатор, но Чейни тут один, а он ведь даже, вроде как, не заслужил. Подъезжает такси. Фары заливают тротуар дополнительным светом, Юля вся в каком-то оттенке сепии, как на старом фото. — Ден, — говорит она. — Сигареты не будет? Одной рукой Чейни сбрасывает входящий — водитель серой тойоты камри спешит сообщить о своем прибытии, другой — извлекает из кармана пачку Парламента и протягивает Юле: — Держи. Последняя. — Спасибо, Ден. Нормально тебе прогуляться. Ден думает, что никогда не видел ее и такой счастливой тоже. Он смотрит, как Юля садится на заднее сиденье, зажав бело-синюю пачку в руке, и что-то внутри него чувствует себя так, будто он отдал что-то слишком ценное. И сигареты тут ни при чем.