За

Лидия смотрит в зеркало. Зеркало красивое, прямоугольное, в старинной витиеватой раме, немного отдающей зеленоватыми оттенками. Лидия трогает пальцами небольшие вкрапления и на своего зеркального двойника старается не заглядываться. В духовке парится мясная запеканка. В соседней комнатке спит пятилетняя малышка. Муж скоро вернётся с работы. У самой Лидии работа со свободным графиком и её вполне устраивает. Не устраивает Лидию только рутина вокруг. Каждый день, как виток колеса по идеально заасфальтированной дороге. Поцелуйчик раз, поцелуйчик два, две тугие косички и детский сад. Дальше хуже — ткань кажется бесконечной, принты сливаются в одно бурое пятно, вызывающее только отвращение и желание поскорее доехать до дома и помыться. У Лидии морщинки в уголках глаз, заметные носогубные складки. Она вперивается в саму себя взглядом, желая увидеть больше, чем могла бы. Глаза — чёрная муть да лопнувшие капилляры. В уголках губ сухость, во рту привкус тряпки и послевкусие дикой тоски. Слышно, как запеканка довольно шипит из горячего нутра. — Я, наверное, с ума сойду, — Лидия хмыкает, снимает через голову футболку, сразу обнажая хрупкую грудь и жирные шрамы на животе. Вот их она любит. Каждый червяк имеет имя и связан с кучей воспоминаний. Это почти как татуировки, только некрасивые — определённо. — Биджей? — М? — Ты же здесь, да? — Лидия закрывает ладонью белую полосу и напряженно вскидывает голову, будто ей могло показаться. — Безусловно, — из-за рамы показывается черно-белый лоскут и протлевшие пепельные пальцы. Лидия сжимает кисти рук в замок и прижимает его к бледным, тонким губам, покрывает веками красные глазные яблоки, шепчет заветное, сказанное уже несколько тысяч раз, а уж точно не три. Лидия подвисает в воздухе под торжествующий визгливый смех. Битлджус оказывается сразу и везде, слепит своей жизнерадостностью и буйным цветом, Лидия охватывает себя руками-оковами. Парит над полом сантиметрах в двадцати, будто поднялась по лестнице вверх. Пахнет мокрой землёй и совсем плохим мясом. А тонкий запах плесени колется только после. — Как дела, детка? — Битлджус учтиво предлагает прикурить. Лидия отводит его руку от себя и спускается с воздуха-ступеньки на пол. Битлджус разочарованно захлопывает портсигар и вокруг разлетается то ли пыль, то ли пепел. — Ты устала, я прав? Лидия опять подходит к зеркалу и опускает руки с себя. Острые соски саднят, где-то между ребер засела глухая тоска. И не стыдно, а, при живом неживом-то друге голой расхаживать. В детской же. и в духовке… — Выглядишь дерьмово, — замечает Битлджус, оказываясь позади Лидии и собирая её длинные, спутанные, угольные волосы в кулак. — Кто бы говорил, — почти по-доброму фыркает Лидия. Битлджус готов разразиться нарциссисткой речью, но пока временит. Отстраняется, щелкает пальцами, потом смачно харкает на ладонь и проводит ею по собственным паклеподобным волосам. Лидия в красном. Цвет крови, страсти, смерти. Пора бы уже. А то сколько можно сходить с ума, болтаться из мира в мир. Так и до гробовой доски недалеко. — Ну я же обещал, — как бы оправдываясь, отвечает Битлджус. Лидия вздыхает и всматривается в своё мертвенно-бледное, уже давным давно не четырнадцатилетнее лицо. Перед глазами фотопленкой проносится отрезок жизни без изнанки мира. Студенчество, замужество, путешествия, любимая работа, дочь, которая будто свалилась на голову, метания туда-сюда, отпуски — что-то очень похожее на человеческое счастье. Лидия делает шаг вперёд и опять поднимается в воздух. Так отчего-то думать проще. Детство дарит надежду на то, что прошлое может быть таким же неплохим, как и настоящее. Раскинув точенные руки в стороны, Лидия ложится на воздух. Битлджус с интересом наблюдает, присев на край кухонного стола и закинув ногу на ногу. — Иисус мучался не для того, чтобы ты тут слишком долго думала, — мертвец изо всех сил делает вид, что ему интересно то, какая живность разводится у него под ногтями. — Иисус вообще тут каким боком? — Лидия скептично вскидывает тонкую линию-бровь и поправляет вуаль, убирая её вверх. — Я вас познакомлю, классный парень же. — А-а-а… Битлджус! — Да-да? — мертвец вздергивает то, что условно называется у людей бровями. Лицо у него не поменялось, разве только щеку рассекал неаккуратный шов да дорожек плесени стало больше. — Я согласна, ладно, — раздельно и медленно сказав, кивает Лидия и потирает подбородок. — Наконец-то, — Битлджус облегченно впечатывает ладонь в лицо, будто пытаясь снять с него паутину опутавшего его тлена. — Давайте руку, мадам. Зло пожаловать в ваш старый новый дом. Битлджус играет в джентльмена, коим и близко не является. Он знает, как все может кончиться. Наверное, поэтому упорно ждал момента — куковал за зеркалами, наблюдая жизнь такой, какой она никогда не была у него (и наверное, даже не будет). Битлджус галантно подает Лидии запыленную длань и после резко дергает руку в перчатке по локоть на себя, из-за чего Лидия рушится за зеркальную поверхность, словно преграды никогда и не было. Лидия ощущает приятную лёгкость, как от выпитого алкоголя, опускает багровую вуаль на лицо и непринужденно, но крепко целует мертвеца в заслоненные тленом губы, по старой привычке хватая его за лацканы пиджака. Зеркало трещит по швам, покрывается узором из выбоин. Квартира наполняется тошнотворным запахом горелого, тело «малышки Лидс» падает на пол, словно в паркете разверзнется пропасть и поглотит её незамеченной, трезвонит, как угорелый, звонок. Малышка принимается рыдать у себя под одеялом, заслышав какофонию из смешавшихся воедино звуков.