1 Предложите волкам лишь только вашу руку по низу от локтя. Оставьте место для жгута. Не позволяйте им быть рядом с вашими голенями. Не позволяйте им быть около ваших боков. Не позволяйте им быть рядом с вашей бедренной артерией, вашей яремной веной. Предложите им лишь только руку.
К тому времени как ей исполняется восемь лет, Лидия Мартин наизусть знает каждую кость в теле человека. Она сидит на верху детской площадки со скрещенными ногами, ее волосы заплетены в косички, и она перечисляет их сама себе, чувствуя себя необыкновенно умной с каждым сказанным словом. Спокойная, величественная, она наблюдает за другими детьми, которые носятся вокруг, падают на колени и посылают завистливые взгляды на ее бледно-розовые ковбойские сапожки. Ключица. Локтевая кость. Верхняя челюсть. Нижняя челюсть. Копчик. Пясть, плюсна. Бедренная кость. Седалищная кость. Шейные позвонки. Грудные позвонки. Череп. Грудина. Когда она становится старше, она узнает, что самая сильная кость в теле человека — это бедро, а не грудина, как она ранее предполагала. Она брезгливо морщит носик на книгу по остеологии на ее коленях — она могла бы выйти из библиотеки с четырьмя романами Агаты Кристи и книгой Энн Секстон «До Бедлама и частично назад» - и щелкает зубами, потому что это не имеет смысла, думает она яростно. Бессмысленно, что единственная кость, защищающая сердце, даже не может выдержать сильную травму. Это опасно. Она ненавидит, когда что-то не имеет смысла. Она ненавидит непонимание, но больше всего она ненавидит то, что ее сердце не находится под максимальной защитой. Поэтому она решает построить щит вокруг него собственными руками. Ее сердце никогда не станет Ахиллесовой пятой, оно будет ее троянским конем — он будет подкрадываться к каждому, кто приближается к нему. - Филдсовская премия, - шепчет она неловко с искренней улыбкой, колеблющейся на ее алых губах, и Стайлз Стилински сбитый с толку, «Что?», она встает со стула и отмахивается от ощущения в центральной полости ее грудной клетки, так что даже щиты иногда должны быть опущены на некоторое время, если вы собираетесь замахнуться мечом.2. Нанеси помаду, когда поцелуешь бомбу.
Во время первой зимы Стайлза в качестве студента уважаемой школы Бейкон-Хиллса, он начинает замечать, что его губы склонны трескаться. Это не очень хорошо. У него никогда не получалось хорошо переносить зимнюю погоду, но вдвойне хуже, когда его нижняя губа вдруг начинается кровоточить и жечь, если он кусает Дорито не той стороной. Его отец покупает ему около десяти разных брендов гигиенической помады в качестве Очень-Заботливого-Отца, каким он был последние пять с лишним лет, начиная с того месяца, когда кто-то украл вазу с цветами, два из них остались перед надгробием. Стайлз до сих пор не может посмотреть на эпитафию. Стайлз пробует всех их, каждый день новая помада, чтобы узнать, какая ему понравится больше и остановиться на той, которую меньше все заметно или приятной на вкус, потому что когда его губы на вкус, словно тесто для торта, очень трудно напоминать себе не облизывать их постоянно. Он забывает нанести гигиеническую помаду в тот день, когда Лидия ведет его в раздевалку и напоминает ему, как дышать(целуя его, не дыша совсем). Все внутри нее, все царапины, все побои и прекрасная фракция взрывается в ней всплеском света, шума, крайней необходимостью и местом, где ее губы соединяются вместе с его — так же, как и все в космосе соединилось, чтобы создать все планеты — это единственная точка выхода для этого. Она охватывает его голову по бокам и тянет его вверх, ближе к ней, еще ближе, до тех пор, пока он почти боится сделать тот же самый жест, обхватить ее челюсть руками и наклонить ее к нему. - Шш, Стайлз, - успокаивала она его пару секунд назад, ее большой палец очерчивал карту реки вниз по его щеке. Они сталкивают, таким же образом как и два отдельных атома. Забавно, думает он. Он клянется, когда она отстраняется от него, даже если он снова может дышать, он чувствует, это больше не стоит усилий.3. Притворись, что ты не знаешь английский.
Лидии всегда нравилось выделяться. Это хорошая тренировка. Она не делает это так часто, когда ей ей нужно увековечить репутацию королевы с пустой(и, следовательно, безвредной) головой. Она вроде как отучивается себя от этого, лишь выкрикивая ответы на уроке, когда все заснули, или отмахивая от себя растерянные(осуждающие) взгляды из-за ее слов, что ей было скучно и она читала Википедию прошлой ночью и запомнила немецкое слово «сердцебиение». (Herzschlag — удар сердца, стук, хлопок, все зависит от того, как вы хотите перевести слово «schlag»). Это не останавливает ее от использования этого способа в случае крайней необходимости. Как например, когда Стайлз оставляет на ее столе маргаритки, мокрицы, камушки и коконы. Она знает, они его, даже если он не оставил никакой записки, потому что только Стайлз провел бы весь день, замечая прекрасные, естественные вещи, и захотел бы поделиться ими с ней. Она знает, что он станет более смелым и скажет ей «привет», что происходит примерно раз в месяц, и она не знает, что с этим делать. Не то, чтобы ей не нравится Стайлз. Он хороший. Милый, даже. Но ей нужно научиться не любить его. Ведь, на самом деле, красивые девочки, без какой-либо изюминки или не имеющие сказать что-то значимое (красивые девочки без уязвимых мест на их нежных телах) имеют гораздо больше шансов понравиться кому-то, и такие красивые девочки не должны быть заинтересованы в людях социального уровня, как у Стайлза — восторженные, рано развившиеся, болтающие дети с пятнами от травы на их коленях и с сотнями забавных фактов о космическом пространстве, что вертятся на их языках. - Привет, Лидия, - светло встречает он ее во время репетиции по случаю выпускного восьмого класса. И Лидия собирается поступить в старшую школу, собирается встречаться с Джексоном Уиттмором и собирается тайно получить высший балл на ее академическом оценочном тесте, а затем пойти в Гарвард и смеяться над всеми этими идиотами, которые недооценивали ее, но в то же время, у нее есть люди для манипулирования и достижения целей, и здесь нет места для такого парня, как Стайлз. Поэтому, глядя в потолок, словно она находит его более интересным, чем Стайлза, скрестив ноги на белом пластиковом стуле, что находится прямо на краю сцены, она чопорно отвечает. - Tu m’aimes trop. /Ты слишком меня любишь/ Стайлз моргает. - Эм, Лидия, это-это не английский. Это французский. Я не говорю по... - Je trouve que c’est très reconfortant que tu m’aimes tant, mais je dois être honnête maintenant, - продолжает Лидия, делая вид, что не слышала его. /Я думаю, что это очень ободряющее, что ты меня любишь, но я должна быть честной сейчас/ Стайлз хмурится, выглядя чрезвычайно обеспокоенным. Он должен не понимать ее сейчас, думает Лидия. Он должен продолжать еще долгое, долгое время, как и все остальные. - Ладно, смотри, Лидия. Суть в том, что мне нужно кое-что тебе сказать, и так как это наш выпускной, я думаю-- - C’est impossible pour moi de faire attention à quelqu’un qui n’est pas populaire, - прерывает Лидия. - Tu comprends? /Я не могу обратить внимание на кого-то непопулярного, понимаешь?/ Она поворачивает голову через плечо. Ее волосы заплетены, и ранее она слышала, как Стайлз, затаив дыхание, говорил Скотту, что она похожа на греческую богиню. - Я.. - он бросает взгляд на свои джинсы на секунду. - Ты...типа... пытаешься сказать, что моя ширинка была расстегнута? У меня что-то на лице? Я не-- - J’ai l’ambition, - бормочет она, поворачиваясь назад и складывая руки на коленях, убедившись, что высоко держит подбородок. - Je suis désolée, - она останавливается, переосмысливая. - Mais… juste un petit peu. On ne peut pas être désolée tout le temps. Ce n’est pas logique /У меня есть амбиции, извини, что я, но... только немного... Никто не может просить прощения все время. Это не логично/ Через пару лет она сможет поговорить по-французски с тем, кто будет действительно ее понимать. Однажды ночью, в панике, со слезами на глазах и дрожащей губой, она отправляет сообщение Эллисон и пытается забыть, что она когда-то узнала имя «Питер». Кому: Эллисон 4:18 утра j’ai peur /я боюсь/4 Притворись, что ты никогда не встречал ее.
- Лучше бы, - Стайлз задыхается, ладони скользят по рулю джипа. – Лучше бы я никогда не встречал ее. Скотт с огромной силой хватается за поручень над окном. Он поворачивает голову к Стайлзу, и его поведение резко меняется, как может предположить Стайлз из-за того, что он едет на 20 миль в час больше положенного, при этом начиная психовать, что, скорее всего, не является хорошим сочетанием. - Не говори так, - бормочет Скотт ровным и умоляющим голосом, словно он понимает его чувства. Стайлз скрипит зубами. Ему надоело пытаться выяснить, что является сном, а что нет, ему надоело пытаться отличать кошмары от пресной ритмичности дневного света. Что сейчас происходит, куда они направляются, почему они туда направляются, ради кого они туда направляются – все это части ночного кошмара. Так почему же он не спит? - Если бы я никогда не встречал ее, ничего бы из этого не начало происходить с ней, - хрипит он, он понимает, что это циклическая логика. – Она… она была бы в порядке. - Она будет в порядке, - уверяет его Скотт. – Мы найдем ее. - Живой? – спрашивает Стайлз, его голос срывается. Скотт, не колеблясь, подтверждает. - Живой. Если Лидия умрет, кто будет кричать за нее? Ты. Они рвутся к роще Неметона – той самой, растущей, цветущей, и зелено-голубой, которая стала гуще и более обволакивающей всего за какие-то несколько месяцев – вместе с Эллисон и Айзеком, что приехали отдельно. Первое, единственное, к чему приковывается взгляд Стайлза - это парочка сверкающих, зеленых Они, которые скучают с чем-то, из-за чего его желудок скручивает. Создания тьмы держат ее в своих руках, их ногти впились в ее горло, пальцы впутались в ее скрюченные волосы. На ее щеках и локтях есть несколько ссадин, а на ее правой руке виднеется след от спекшейся крови. - Стайлз, - шепчет она, глотая вздохи. – Стайлз, даже не думай об этом. Он думает об этом каждую миллисекунду. Затем, не отрывая взгляд ни на минуту, он бросается к ней тогда же, когда Скотт начинает рычат, Айзек выпускает когти, а Эллисон выпускает стрелу в тени. Когда она попадает в цель, взрыв слепящего белого света разжигается в темноте. Тысяча вещей сжимаются в эту секунду, сначала отлетая от земли и вновь достигая ее. Тысячи рыжеватых локон, тысячи скрытых улыбок, тысячи долгих взглядов, тысячи случайных столкновений запястьями. Тысячи вариантов английского перевода слов, что он услышал пару лет назад, мигом пролетают в его голове: Ты любишь меня слишком сильно. Его руки обхватывают ее за талию, и они оба плывут по воздуху от силы взрыва, скользя ногами по грязи. Ужасающий крик выходит из нее без предупреждения, и Стайлз не может закрыть свои уши, потому что его руки слишком заняты, он держит ее. Он теряет воздух где-то по середине горла, волоски вдоль его позвоночника встают дыбом, а Лидия кричит, словно волк с последним шансом на вой, и рев Скотта смешивается с криком. Время рисует натянутую длинную ось жгучего кожу звука. Через мгновение, два, или, может быть, две тысячи, все возвращается на круги своя, наступает совершенная тишина. У Стайлза в ушах звенит. Тиннитус. Восприятие звука человеческим ухом, при отсутствии звука в целом. Может быть вычислен с помощью перечня дефектов слуха*. Первая классификация: слабый. Последняя классификация: катастрофический. Каждый звук приглушен, это оставляет неясный след на его барабанных перепонках. Его глаза плотно закрыты, но он не отпускает Лидию, ни на секунду. Он совершил ошибку, делая это сотни раз. [Экспонат А: Стайлз Стилински, ежегодник, 7 класс. Стайлз, ты странный, но я рада, что встретила тебя. Хорошего лета. – Лидия Мартин] Стайлз не молился с тех пор, как его мама умерла, но в ту ночь, он приходит домой и скрещивает пальцы и, даже если он уверен, никто сверху его не услышит, он думает: Господи, прошу, позволь Лидии Мартин жить вечно.5. Предложи бомбу волкам. Предложи волков зомби.
- Он был заражен, - рычит Девкалион. – Он больше не организм, а лишь сосуд, и теперь он имеет такую власть, которая способна разрушить все, тебя и меня, и всех на этой планете, милая. Это то, чего вы хотите, мисс Мартин? Тебе важнее, чтобы он выжил, чем спасение целого мира от коварной твари, что завладела им? Лидия резко сглатывает неразумные опровержения, уже зашевелившиеся в ее груди, о том, что Стайлз бы не смог, Стайлз бы не сделал. Стайлз не сосуд, а человек с родинкой на правой стороне его бледной шее и с длинным белым шрамом от падения с дерева на спине. - Ты не можешь доказать, что его используют, когда ты даже понятия не имеешь, кто по сути должен его использовать, - огрызается она. Скотт пялится на нее, разинув рот, с восхищением в глазах. Она была доминирующей почти во время всего разговора между стаями с того момента, как все волки собрались вокруг Неметона по приказу Дерека. - Он слишком уязвим, - возражает он. – Скотт сам сказал себе так. Мальчика преследовали яркие ночные кошмары, и он сомневается в своей собственной вменяемости. Та приоткрытая дверь, о которой говорил ваш Дитон, в настоящее время используется как вход для так называемых Они. Почему они это делают не так важно, важно то, что он несет ответственность за смерть четырех человек, и практически еще за две других, одна из которых, хочу напомнить, была твоя. Сердце Лидии пробивает удар, но она не отводит взгляд. Она не думает о пустоте в глазах Стайлза пару часов назад, она не думает о том, как видела, что Джексон двигается так, словно все его конечности привязаны к нитям. Она сжимает руку в кулак, и ее кольцо из розового кварца ловит свет луны. - Послушай меня, - шепчет она. Буквально вся роща замолкла. Скотт и Айзек наблюдали за ней непрерывно, Итан и Эйдан взглянули друг на друга, прежде чем вновь посмотреть на нее, ноздри Дерека раздувались, но он не отвлекался. – Меня использовали в качестве сосуда раньше, так что поверь мне, это не та концепция, с которой у меня бы возникли проблемы. Но я бы хотела уточнить, что здесь твой совершенный порядок действий не действует на меня, и если я говорю так самой себе, то думаю, я в итоге освободилась от зла, не считая моей сверхъестественной способности громко кричать. - Это вполне возможно, - бормочет Девкалион, кончиками пальцев вжимаясь в свою трость. Она не знает, почему он до сих пор ей пользуется, привычка, наверное. – Но в итоге все сводится к совершенно разным вещам. В этом-то и дело, что ты не была угрозой для судьбы человечества, в то время как мистер Стилински, я боюсь… - Ты не притронешься к нему. Острые слова вылетают словно когти или клыки. Лидия стискивает челюсть, нетвердо вдыхая. - Ты, - повторяет она, - не притронешься к нему. Мы найдем другой способ. Она поворачивается к Скотту, ненавидя, как яростно ее лицо сейчас выглядит, ненавидя тот факт, что она может почувствовать влагу, наворачивающуюся на глаза, потому что сильные и милые девочки не плачут, а сердце никогда не будет хорошо защищено, как должно быть. – Скотт. Скажи ему, что мы найдем другой способ. Скотт открывает и закрывает рот. Лидия вспоминает ритуальный кинжал в руках Стайлза, впивающийся по самую рукоять между ребрами Скотта. Она прикусывает свою нижнюю губу. Стайлз не моргал, не дергался. Животные не умеют читать, думает она, необъяснимо. - Мы.. – голос Скотта срывается, поэтому он прочищает горло и пробует снова. – Мы попытаемся. Позже, в машине, руки Лидии скользят по рулю от пота, Айзек спрашивает, кто такие Они. Лидия знает, что если бы Стайлз был здесь, если бы он занял пассажирское сиденье со всеми его долговязыми суставами и возбужденными тиками, то ей бы не пришлось ни говорить ни слова, не пришлось бы связывать стаю с человеческим миром. - Они выходят из темноты, чтобы напугать тебя, - отвечает она. – Согласно легенде, во всяком случае. Большинство научных исследований предполагают, что такие видения происходят из-за таких вещей, как бессонница, ночные кошмары и сонный паралич. Ночной ужас. - Из-за этого? – выдает Скотт с заднего сиденья. – Или это прямая причина? Лидия сглатывает. - Мы вернем его, - говорит она, больше себе, чем кому-либо другому. Она не понимает, как узнала о шраме под его футболкой. Ей кажется, что она показывал ей его, однажды, во сне, прежде чем он вошел через дверь, она умоляла его не прикасаться.6. Воткни в свою грудь только чистый нож. Ржавый будет причиной столбняка. Или инфекции.
Лидия читает книгу про обрезание, однажды, в классе физиологии. Она знает, что иногда самые вероломные заболевания и раны оставляют следы внутри организма, и единственный способ избавиться от их – это вырезать их края скальпелем, ножом. Когда Питер приближается пугающе нерешительно близко, обрамленная равнодушием и пренебрежением, Лидия лежит ночью без сна в течение нескольких часов, чувствуя уверенность в том, что Питер оставил опухоль где-то внутри нее, какая-то бомба замедленного действия в форме язвы или кисты будут заново активировать ее, заново овладевать ею, если ему это понадобится. Ей снится, что Питер режет ее острейшим ножом в ее пользовании. Единственная проблема заключается в том, что лезвие ржавое. Ее кожа прорастает гангреной и истекает кровью слишком сильно, и вот когда она понимает, что шрамы, оставленные Питером между ее ребер, теперь часть ее, и что-то, что она может лишь преодолеть с помощью противодействия, щита и меча. - Я выгляжу по другому? – спрашивает она дребезжащим, отдаленным голом, этой ночью Джексон восстает из мертвых. Они сидят на полу возле его больничной палаты, Стайлз рядом с ней, с босыми ногами, разбитым лицом и опухшей губой, в руках держит пачку арахисового M&M-са, и периодически дает ей. - Нет, - сразу же отвечает он, затем передумывает. – Ну, то есть, немного. Но то, что ты… что-то, какой не была раньше. Просто сейчас ты показываешь больше. - Что вообще это значит? И что ты знаешь? – Лидия огрызается. – Можно подумать, я была бы такой же, если бы носила занавеску как платье и пела Сукияки. Стайлз фыркает, передавая ей зеленый M&M-с, ее любимый. - Звучит словно хорошее выступление для тебя, - говорит он ей. – Добейся этого. Двумя неделями позже, Лидия отправляется на каникулы с ее мамой в Афины, и пока она отдыхает там, распластавшись под солнцем, закрыв глаза под солнечными очками, плавая в бесконечной лености сине-зеленых волн, у нее не возникает мыслей о возвращение назад.7. Не вдыхай.
- Когда я поцеловала тебя, эм… - шепчет Лидия, чувствуя радость в тот момент, никакой другой голос не смог бы стать более воздушным, чем ее. – Ты задержал свое дыхание. Она ожидает, что он скажет что-то вроде: «Я всегда задерживаю дыхание рядом с тобой» - в том стиле, в каком долговязый, бледный сын шерифа с очень короткой стрижкой, с янтарными глазами и со слишком заботливым отношением к ней должен сказать, или ожидается, что он так скажет. Вместо этого, она видит, как на его глазах выступают слезы, и он кивает ей, почитая ее, гордясь ею. - Спасибо, - хрипит он. Он слегка наклоняет голову, глядя на нее, будучи восхищенным ею. – Это было действительно умно. Лидия никогда не чувствовала себя такой значимой, как сейчас. И это, конечно, проблема. У нее заострен глаз на проблемы.8. Пойми, что эта любовь не была кораблекрушением, она не была грузовиком, что расплющил тебя, она не была Ватерлоо, она не была причиной сильного кровотечения от ржавого ножа. Пойми, что такая любовь еще впереди.
Лидия притворяется, что не знает, что такое любовь. Иногда она сомневается даже в своей собственной безмолвной уверенности, потому что она видит, как ее родители осознают, что ничего не чувствуют к друг другу, кроме как обиды, обиды, которая проросла из корявой раны, и ни у кого из них не хватило мужества рассмотреть ее. Она сидит на своей кровати с балдахином, зарывается под одеяло и розовые простыни и накрывает свои уши, напевает счастливейшую песню, о которой она может думать, чтобы попытаться не слышать криков, доносящихся снизу. Она плачет до тех пор, пока ей не приходиться перевернуть подушку на сухую сторону. А потом, когда они оформят документы на развод, она решает раз и навсегда, что любовь — это ложь. Она не осознает, что любит Джексона до тех пор, пока он не лежит мертвым на поле для лакросса. Она не осознает, что любит его до тех пор, пока она не бросается в его объятия, когда он вновь поднимается. Она не осознает, что любит его до тех пор, пока не идет с ним в аэропорт два месяца спустя и не принимает тот факт, что, вероятно, она больше никогда его не увидит. Это завершенная любовь. Это закрытая книга. Это эпилог. Это смирение. Это усталость. Это изнеможение от своих собственных недостатков и отсутствия логики, и если есть хоть одна вещь, с которой Лидия никогда не будет чувствовать себя комфортно, то это как раз отсутствие логики. Так что действительно, любовь довольно ужасающая. Это она понимает, когда стоит на обувью побитом поле для лакросса, наблюдая, как ее дыхание превращается в белые облака, она чувствует, как земля уходит у нее из под ног. Это она понимает, когда лежит в постели однажды ночью, перечисляя все те разы, когда Джексон оскорбил ее, напугал ее, причинил ей боль. Она сопоставляет их со всеми теми разами, когда она прощала его, оправдывала и решала игнорировать его оскорбления, на литературном языке. Вот когда она понимает, насколько страшна любовь на самом деле. Потому что любовь — не ложь. Любовь лжет. Она уверена, что наблюдать за тем, как Джексон умирает, будет ее концом. Она уверена, на секунду, что она никогда не почувствует что-то снова, и может быть, это к лучшему, потому что чувства — это опасная забава, полная выбоин и подводных камней. Но есть еще одна замысловатая ложь, которую любовь, со всеми ее пакостями, шепчет ей на ухо, и она, все такая же наивная, верит ей. Она верит в то, что ничего никогда не разрушит ее, никогда не парализует ее сильнее, чем вид на тело Джексона в сумке. Красная сигнальная ракета катится на лужу блестящего бензина в замедленном действии. Конечный результат сверкает за спиной Лидии: Стайлз, чье тело охвачено в багровом пламени, и Скотт вместе с ним. И Лидия Мартин, известная за свою холодную натуру и боявшаяся быть незамеченной, чувствует, как ее сердце пробивает удар, а изо рта вырывается единственное слово, вытащенное из самых глубин ее существа, оборванное со страхами, свежими и забытыми: «Нет!» Лидия Мартин сталкивается со смертью. Она врезается в Стайлза, и он, захватив Скотта, падает, и когда они ударяются о бетон, когда его руки скользят по асфальту, его голова сталкивается с головой Скотта, и когда он теряет дыхание, Лидия держит его, смотрит, как исцарапанное лицо показывается в огне, и считает удары сердца, которые она может почувствовать через ткань толстовки Стайлза. И она думает про себя, позже, находящаяся в неудобной позе для сна на сиденье автобуса, который до сих пор пахнет рвотой Гринберга, что это хорошо, что она, якобы, не имеет сердца. Если бы оно у нее было, она знает, оно бы остановилось. Она складывает руки на груди и поглядывает на Стайлза. Он тихо посапывает, брови вместе подергиваются, его рука слегка задевает кожаное сиденье Скотта. Или, может, это та часть, где оно начинается.9. Воспользуйся ржавым ножом, чтобы разрезать петлю в критической ситуации, так что она разорвется, когда ты повиснешь на ней.
По началу, любовь Эллисон кажется жестокой и беззащитной, но Лидия знает не понаслышке, как желание раскрыться исходит от ее лучшей подруги. Неожиданно лук и стрелы кажутся более уместными – Эллисон боится прикоснуться, боится оставить отпечатки пальцев, боится владеть вещами, потому что она знает лучше, чем кто-либо другой, как легко потерять их. Любовь Эллисон – самоубийство. - Ты любишь его, не так ли? – мягко спрашивает Лидия в автобусе после того, как Эллисон вышла из уборной на дороге с непрестанно дрожащими руками, покрытыми кровью Скотта. Эллисон дергается и смотрит на Лидию с широко раскрытыми и остолбеневшими глазами. Лидия пожимает плечами и поджимает губы. - Ну, то есть, я не знаю, - продолжает она щебечущим тоном. – О любви, я имею в виду. Но назову это удачным предположением, основанным на месяцах наблюдения за тем, как ты и Скотт смотрите друга на друга часами весь день. - Лидия, не тяни, - упрекает ее Эллисон. Ее голос полон нежности. Лидия не моргает. - Не тянуть что? – спрашивает она. Эллисон смеется своим скептическим смехом, покачивая головой. Она затихает, складывая руки на груди. Когда она возвращает взгляд на снова на Лидию, в нем есть понимающий блеск. - Я знаю, что любовь страшит, ладно? – шепчет она, наклонившись. – Поверь мне. Я знаю. Она… непредсказуемая и сложная… - она снова смеется, больше для себя. – Пугающая. Но она есть. Это не что-то, что ты можешь просто… предотвратить, если ты будешь часто думать о чем-то другом. - Не правда, - парирует Лидия. – Разве ты не слышала об асексуальности? Аромантизме? Эллисон вздыхает. - Кроме того, - Лидия продолжает. – У меня есть хорошая страховка, если я когда-нибудь столкнусь с чем-то вроде этого. Я медленно приучала себя распылять какой-нибудь хороший парфюм и обходить это стороной, если чувства станут слишком глубоко эмоциональными. Это срабатывало довольно хорошо с момента… - она замолкает. - Лидия, - Эллисон начинает говорит этим раздраженным, но любящим тоном, но Лидия отказывается продолжать этот разговор. - Почему мы обсуждаем любовь, когда мы можем поговорить о том, что ты только что зашила открытое, кровоточащее ранение оборотня голыми руками с помощью швейного набора? – прерывает она. Эллисон фыркает. - Конечно, тебя волнует только это. Лидии нравится лечение. Ей нравятся научные чудеса. Ей нравятся вещи, что черпают кровь. Она задремала, слушая, как Эллисон неустанно говорит о швах. Ей снятся стежки, проходящие по ее правой руке прямо к месту, где находится ее грудная полость, и все нити ярко-красные.10. Практикуй отчаянные мольбы для привлечения внимания, громче зови на помощь. Выучи их на английском, французском, испанском: May Day, Aidez-Moi, Ayúdeme.*
Стайлз знает полезные фразы в различных языках, среди них есть даже такие практичные как: “Où sont les toilettes?”* и “Semper ubi sub ubi” . Он никогда не утруждал себя заучивать фразы о помощи на разных языках и знание того, как попросить помощи на английском он всегда воспринимал как оскорбление. Стайлзу не нужна помощь. Стайлз помогает. Вот для чего он здесь. Он здесь, чтобы выяснить кое-что, сделать рывок и узнать, что он делает. Лидия швыряет четыре учебника на стол, заставляя его подпрыгнуть примерно на два фута от его кресла. Он надел наушники, что равносильно тому, чтобы быть глухим. - Иисусе! – он пугается, снимая наушники так, что они повисают на его шее. – Что – то есть, не то, чтобы я жалуюсь, но что ты здесь делаешь? В моем доме? В моей спальне? – он бледнеет. – О боже, у меня же, как бы, нижнее белье на полу--- - Так у тебя проблемы с чтением английского, - Лидия прерывает его. Ее яркое синее платье сочетается с ее темно-рыжими волосами, а не дисгармонирует с ними. Она кладет руки на свои бедра, посылая ему жеманную улыбку. – Не спорь со мной. Ты можешь провести Скотта, но со мной совершенно другая история. И от доброты всего моего сердца, я принесла с собой немного латыни, французского, немецкого и тедага тубу*. Стайлз моргает. - Ох. Лидия усиживается на подножие его кровати и приглаживает платье. - Давай начнем, - заявляет она ему. – У меня плотный график. Якорь: тяжелый предмет, привязанный к веревке или цепи, опускаемый на дно для удержания судна на месте. Человек или вещь, который обеспечивает непоколебимость и уверенность в неясной ситуации. Лидия, навеки, с тех пор, как она отдала ему его карточки с покемонами в третьем классе. Она остается на ужин. Стайлз забывает обо всех монстрах в темноте, об оборотнях и о демонах, просто наблюдая за тем, как она смеется над ужасными шутками его отца и оставляет следы босых ног на деревянном полу.11. Не целуй разрушенные корабли. Не целуй ножи. Не целуй.
(Ты почти его поцеловала. Ты почти снова поцеловала его. - Лидия? - его голос, утихающий, посылает дыхание, что согревает твои зубы. Его руки зависли по обеим сторонам твоих плеч, и ты практически лежишь на нем сверху, совершенно неподвижно. Ты попалась в ловушку, оставленную для кицуне, и Стайлз, всегда на страже, схватил тебя за талию и потянул в сторону, прежде чем она захлопнулась. Вы двое упали, приземлившись с огромным грохотом на усыпанную листьями лесную тропинку. Прошло шесть недель с тех пор, как ты вкусила его губы в раздевалке. Прошло четыре недели с тех пор, как он закручивал красную нить вокруг твоих пальцев, и ты напоминала себе не верить в судьбу и предназначение. Прошло четыре недели с тех пор, как черная метка исчезла за твоих ухом. Прошло три недели с тех пор, как ты рассказала ему о Питере, с тех пор как, он рассказал тебе о цифрах, которые он написал на доске. Его щеки раскраснелись, а зрачки расширились. Его руки так близко к коже твоих рук, что расстояние заполняется лишь твоими наэлектризованными волосами. Твои ладони схватились за землю по обеим сторонам от его головы, и ты можешь почувствовать, как его грудь поднимается и опускается напротив твоей. Ты наклоняешь голову вниз. Твои веки начинают дрожать. Он становится ближе к тебе. Если бы ты высунула язык, ты бы могла дотронуться до его нижней губы. А затем ты вспоминаешь. Ты вспоминаешь вид сигнальных ракет; ты вспоминаешь, как весь мир вокруг тебя начал погружаться в ничто; ты вспоминаешь, как держалась за него на асфальте и зарывалась лицом в его красную толстовку, интересуясь, оставила бы ты свое слабое и ноющее сердце по середине чего-то, что сейчас бессмысленно пылает. Твои глаза вновь открыты, и ты резко отстраняешься. - Я, - ты хрипишь, а затем прочищаешь горло, отползая. - Поработаю лучше над приземлением в следующий раз. Стайлз лишь колеблется секунду, но это самая длинная и самая обескураживающая секунда в твоей жизни. - Поработаешь, - говорит он, и девятнадцать дней спустя, он черпает кровь Скотта из его тела ножом, и двадцать два дня спустя Девкалион объявляет волкам Бейкон-Хиллса, что Стайлз Стилински, сосуд, демон, сердце необъятной тьмы, должен умереть.)12. Притворись, что ты выдумал зомби, и лишь супергерои существуют.
- Пожалуйста, - Стайлз умоляет, - Пожалуйста, мне плевать, просто возьми меня. Так поступают герои. Но Супермен никогда не оставлял Лоис Лейн истекать кровью на осенней траве в темноте. Питер поднимает его за шею и толкает его вперед так, что он спотыкается, и Стайлз оглядывается через плечо до тех пор, пока деревья не смыкаются вокруг вида поврежденного тела, облеченного в звездную белизну. Он никогда не был героем; он никогда не будет. Герои поднимают свои кулаки и дерутся; герои позволяют своему мужеству стать колесницей в защиту любви. Герои не оставляют никого позади. Независимо от того, кто он, он знает одно: он бы пролежал вместе с ней на этом холодном поле и держал бы ее до тех пор, пока вся кровь бы не вернулась к ней; он бы нес ее через леса и горные перевалы до тех пор, пока его ноги не станут частью самой земли (и это бы не имело значение, если бы она пришла вовремя, чтобы увидеть, что это был он, все время, цеплялся за нее, кто проследил за каждой ссадиной на нетронутой коже, потому что впервые в своей жизни, ему неважно, посмотрит ли на него Лидия, или узнает ли она его, или протянет ли она ему руку), так долго поскольку она открывает свои глаза чтобы посмотреть, или узнать, или дотянуться до кого-нибудь снова. - Жалкий, - комментирует Питер. - Но... самый старый трюк в книгe. - Что это? - хрипит Стайлз. - Почему, Стайлз, я удивляюсь тебе, - Питер растягивает слова. Он дарит Стайлзу направленный взгляд. - Разве ты не должен быть тем, кто знает все лучше остальных? Стайлз понятия не имеет, о чем он говорит. Он спит на стульях за больничной палатой Лидия и, словно в сознании и в бессвязных снах одновременно, извиняется. Мне жаль, что я оставил тебя. Мне жаль, что я наблюдал, как ты уходишь. Мне жаль, что я не он. Мне жаль, что я не знаю, как сказать тебе, что ты целая вселенная. Мне жаль. Он спотыкается, когда видит ее обнаженное тело, так же как и все мальчики. Она покрыта крошечными царапинами и частичками грязи, в ее волосах запутались корявые ветки и листья, ее руки дрожат, и когда он выкрикивает ее имя, она поднимает свои зеленые глаза на него, и он вспоминает, как танцевал с ней, покачиваясь под лиловые огни, и закрывал глаза, когда ее ладонь находила его лопатки, не заботясь о том, что ее глаза блуждали, не заботясь о том, что все скоро должно было развалиться. - Он не поедет в скорой со мной, - огрызается Лидия. - Я даже не предлагал этого! - парирует Стайлз. - Никто не предлагает! - он отрезвляет. - Но если серьезно, ты в порядке? Лидия моргает и закутывается в пальто отца Стайлза посильнее. - Ты знаешь, что ты первый человек, кто об этом спросил меня? - шепчет она. - Самое простое, легкое, «Ты в порядке?», нет, «Вы недавно употребляли чрезмерное количество алкоголя или использовали метамфетамин?» - Ох, - бормочет Стайлз, не зная, что еще сказать. Он почесывает затылок. Его короткие волосы мягко трутся о покусанные ногти. - Ну, э-э... круто, я думаю. - Спасибо, Стайлз, - говорит она ему, закрывая свои глаза. Стайлз замирает в лунном свете. - Ты... - бормочет он, рука падает на бок. - Ты, ох... ты... знаешь мое имя. Уголки ее губ дергаются вверх несвойственно настроению. Они исчезают в одно мгновение, в пользу ее запатентованному зимнему безразличию, она снова отворачивается, глядя так, словно она не может дождаться своего осмотра скорой медицинской помощи. - Не позволяй этому забраться в твою голову, - легко говорит она. - А-а? - Стайлз не услышал ее. Он был слишком занят, позволяя этому забраться в его голову.13. Притворись, что слабостей не существует.
- Скажи мне, банши... - голос Девкалиона ленивый и черный, словно нефть. - В чем твоя слабость? Лидия чувствует, как Скотт взглядом проделывает отверстие в ее голове. Она сглатывает. - Прощу прощения? - она вздыхает, коротко и резко, чтобы акцентировать раздражение, которое она пытается создать. - Твоя слабость, - уточняет Девкалион. - То, что гарантировано выводит тебя из строя, независимо от того, кто ею пользуется, независимо от того, когда. Твоя Ахиллесова пята, в более изощренных терминах. У нас у всех есть одно. Обманщики, конечно, воспользуются ей. Сейчас подходящая атмосфера, моя дорогая, для твоей и нашей пользы. Лидия сглатывает. Это ударяет по ее сердцу, троянский конь в ее груди затаивает бесчисленные армии и оборонительные силы, и не единого пацифиста. - Никто, - она отвечает, слишком быстро, и затем понимает, что сделала, она возится, чтобы спасти саму себя. - У меня нет ни одной слабости. Но Девкалион знает. Она может сказать это по тому, как он смеется. Прежде чем она засыпает той ночью в своей постели, ее телефон вибрирует. Она щурится от яркости экрана в темноте ночи. От кого: СКОТТ ты его, тоже Она бежит к дому Стилински, но окно уже открыто, а Стайлз уже пропал, и Лидия, задыхаясь, босиком, потея, плача, сгибается по среди туманной улицы с руками на коленях и гадает, какие вселенские силы настолько безупречно управляют ее хронической неспособностью прийти к соглашению с чем-то вовремя.14. Притворись, что не существует такой милой любви, за которую бы ты умерла. Притворись, что она принадлежит кому-то другому сейчас. Притворись, словно твое сердце зависит от этого, потому что так и есть. Притворись, что не существует крушений — ты наблюдала за проходящим поезд и чувствовала, как воздух бьет тебе по лицу, и вот что это было. Другой проходящий поезд. Тебе не нужны поезда. Ты можешь летать. Ты супергерой. А слабостей не существует.
- Посмотри на меня, - слова дрожат и застревают в ее горле. - Стайлз... пожалуйста, пожалуйста, это я; это мы. - Daremoga shinanakereba naranai, - Стайлз рявкает в десятке разных шелестящих голосов, сделанных из костей и теней. - Watashi wa anata o shiranai. Watashi wa darenimo wakarimasen. /Все должны умереть. Я тебя не знаю. Я никого не знаю/ - Лидия, - Скотт качает своей головой, слезы катятся по его лицу, но он в обличии оборотня. Лидия никогда не видела плачущего волка. Боль вырывается на Скотта в обличии животного; жгучий багрянец в его глазах блестит в агонии. Стайлз, без предупреждения, слегка дергается. Его глаза закатываются. Он сжимает серебряную рукоятку кинжала в его руках, а затем, с внезапным рычанием, набрасывается на Лидию с поднятым лезвием. - Kurayami, - кричит он, но его голос саморазрушается с мучением. - Kurayami! /Темнота. Темнота!/ Лидия не наклоняется, не сжимается, не вздрагивает или не убегает. Ее руки остаются на ее боках, сжатые в кулаки с побелевшими костяшками. Она закрывает ее глаза и думает о пальцах, постукивающих окно ее машины, спрашивая ее, что не так, прерывая момент, ощущающийся словно слабость в момент бесподобной красоты. Даже в страхе есть красота, а любить — значит быть напуганным, и вот чему Стайлз Стилински учит девочку-гения Лидию Мартин.15. Забудь ее имя.
Стайлз просыпается в больничной койке и видит красный. Не красную кровь или красную гвоздику. Он щурится, чтобы сфокусироваться и различает красный, он рыжий, и богатый, и полон отдаленного сокровища, полон обещания. Он рушится в волнениях. - Кто? - он хрипит, все слова перемешиваются в его голове, стекают вниз по его горлу. Он пробует снова. - Извините. Кто вы? Он наблюдает, как фигура тянется до его руки. Она замирает, начинается отступать, несколько дюймов снова вперед, и наконец-то отходит. Воздух вокруг костяшек его пальцев дрожит с ноющей пустотой. - Ты не помнишь? - шепчет голос. Согласные звуки выходят жестко и точно, но гласные звуки, ритмичность, мягкие. И он вдруг чувствует, что это самое худшее, что он когда-либо делал, не запомнил лицо обрамленное тенью и уходящее из под света золотой лампы на пустом столе. Устойчивый ритм ЭКГ затормозился. - Я знаю, что ты важен, - он хрипит, закручивая пальцы в простыню и плотно закрывая глаза. - Самый важный... человек... - Возвращайся спать, Стайлз, - бормочет голос, в мольбе. Так он и поступает.