Ветки

Чжинён приходит за своими вещами в среду вечером, когда всё, о чем Чжебом может думать – это горячий душ и пара глав из книги на ночь. Чжинён не смотрит в глаза, да и нет в этом необходимости. Непонятно только, почему так неловко, если «давай останемся друзьями» Чжинён сказал собственным ртом и без предварительного принуждения. Чжебом вот готов остаться, друзьями или кем угодно, он пока не очень позволяет себе думать об этом. Вещи Чжинён собирает сам, прекрасно помнит, что где лежит, потому что так-то и месяца еще не прошло. Чжебом, если честно, даже представлять не хочет, что получилось бы с его трепетным инсайдом, начни он паковать остатки от присутствия бывшего парня сам. – Ну, увидимся, – улыбается Чжинён, криво-криво, как будто это Чжебом тут главная скотина. А может и главная, может, он проглядел что-то когда-то, не спросил – и вынудил остаться друзьями. У Чжинёна красивые глаза, встревоженные, а ручку сумки он сжимает до белых костяшек пальцев, словно боится, что Чжебом сделает что-то, из-за чего сумка упадет на пол, а сам Чжинён прижмется к стене. – Увидимся, – вместо всего этого эхом отзывается Чжебом. – Береги себя. Это искренне, правда. Чжинён – отличный парень, он еще сможет сделать кого-то очень счастливым. Не Чжебома уже, нет. Это грустно, но всякое бывает. И, на самом деле, не очень хочется видеть, как Чжинён делает счастливым кого-то еще, но. Пусть все равно бережет себя. Если они и увидятся, то явно совсем не скоро. Соседа сверху зовут Марк, и это не совсем при рождении данное имя, потому что вообще-то он Иен и с Тайваня. Они с Чжебомом видятся редко, в основном тогда, когда Марк спускается-поднимается, а Чжебом курит у подъездного окна, там, где нет датчика дыма. Марк тепло улыбается и почти всегда интересуется делами Чжебома, останавливаясь ненадолго. Вот и сейчас, прошло всего минут сорок с того момента, как Чжинён ушел, и Чжебом совершенно не в курсе, как у него дела, но Марк ждёт, и уже вот она, почти-неловкость. – Нормально, – привычно отвечает Чжебом. – А у тебя? Марк щурится, смотрит внимательно и подходит ближе. Вокруг Чжебома – сигаретный дым, еще не утянутый в открытое окно, и он, возможно, совсем не приятен Марку, поэтому Чжебом отгоняет дым рукой, мысленно просит его уйти. И дым, и Марка, на самом деле, потому что они только соседи, открывать душу малознакомому человеку – ерунда высшей степени. Но рука Марка оказывается на его плече, и ничего с этим не сделаешь. – Ты любишь шоколад? – внезапно спрашивает тот, и Чжебом чуть сигарету не роняет. – Я вчера пёк брауни, осталось еще много… и могу сварить кофе. Чжебом поднимается за ним следом, невнятно бурча про то, что чай он больше любит. Марк только кивает – и даже не спрашивает ничего. В квартире у него тепло, и Чжебом никогда здесь не был, что логично, поэтому разувается медленно и спрашивает «ты что, умеешь готовить?» у спины Марка, который почти уже на кухне, щелкает кнопкой чайника и возвращается в прихожую, чтобы улыбнуться. – У меня большая семья, – отвечает он. – Иногда я помогал маме. Чжебом кивает. Он не хочет осматриваться, показывать заинтересованность, потому что ну не свидание же у них. Заходит на кухню и упорно смотрит на то, как в прозрачном электрическом чайнике закипает вода. /а стены на кухне-то нежно-фиолетовые. Как растворенный в воде единорог. Чжебом старается скользить по ним взглядом незаметно, потому что очень уж и правда не хочется разглядывать, но на нежно-фиолетовых стенах – рамки с картинами. Чжебом в искусстве – полный ноль, но эти тоненькие стебли каких-то диких трав смотрятся очень здорово. /тоненькие, как Марк. /жесть. Брауни пахнут просто отлично, а Марк еще улыбается так тепло, что Чжебома перезагружает. Выключает, а потом резко включает, словно цвет появляется и программы, тупившие до этого, работают как надо. – Вот теперь хорошо, – к чему-то говорит Марк. Чжебом ест и перебирает в голове вопросы, которые можно было бы сейчас задать, вроде ты ведь жил в Америке? ну или почему ты Марк, если ты Иен? – что это за трава на стенах, это модно теперь или что, я не очень слежу за трендами? Но все они глупые какие-то, всё равно неуместные. – Тебя не раздражает запах сигарет? – выпадает изо рта Чжебома, и Марк удивленно вскидывает брови. – Пока не дымят мне в лицо, – отвечает он. – Не переживай. Чжебом и не переживает, теперь так особенно. Он смотрит на Марка и думает, что, возможно, не такой уж он, Чжебом, и ужасный. Не настолько, чтобы Чжинён бросал его. Оставлял другом. – Вкусно, – запоздало комментирует он. Марк сдерживает смех. – Я понял, – он кивает на тарелку, где одиноко жмутся друг другу три пухлых брауни, хотя еще пятнадцать минут назад их было куда больше. Чжебому неловко, но во рту так вкусно, а снаружи так спокойно, что получается улыбнуться. Марк заворачивает оставшиеся пирожные в пищевую пленку и велит Чжебому забрать их с собой. – Давай сходим куда-нибудь? – уже у двери предлагает Чжебом, но тут же спохватывается, потому что звучит слишком двусмысленно. – Ну, ты, вроде как, спас мою голову сегодня, а я съел твои брауни. Марк всегда, видимо, тепло улыбается. – Давай, – соглашается он. – Как решишь, куда, – позвони. Чжебом на дурацких, едва гнущихся ногах добирается до своей квартиры. Не такой уж он и ужасный. Если вот даже Марк ему улыбается, кормит и соглашается сходить куда-нибудь. Не всё с Чжебомом потеряно. Он улыбается рассеянно, в этом дне всего понамешано было. Хотя теперь встревоженные глаза Чжинёна растворяются в слабом запахе шоколада от трех пирожных, лежащих на кухонном столе. С Джексоном Чжебом тоже знаком. Джексон тоже не совсем Джексон, а как-то там по-другому, он из Китая и тоже явно из Америки, потому что когда они с Марком не хотят, чтобы их понимали, сразу переключаются на английский, из которого Чжебом узнаёт только предлоги и самые простые слова, типа “yeah” и совершенно логичного “got it?”. Чжебом вообще не got it, но всегда улыбается с видом да всё я понял, так-то. Джексон и Марк, вроде как, друзья. Может и больше, чем друзья, Чжебом не спрашивает и знать не хочет. Они вообще познакомились во время утренней сигареты Чжебома, когда эти двое спускались, и Марк привычно остановился узнать, как дела. Если спускались утром, значит, провели ночь вместе. Как можно проводить вместе ночь, Чжебом в курсе. До тех пор, пока тут был Чжинён, Марк утрами часто укоризненно улыбался на слишком шумные ночные провождения. А еще может быть, что они просто смотрели фильмы и играли в видеоигры. И Чжебом думает об этом только сейчас, через неделю после того, как Чжинён забрал свои вещи. Наверху хлопает дверь и слышится чужой смех, слишком громкий, чтобы принадлежать Марку. Джексон спускается шумно, он вообще тихо не умеет ничего делать, кажется. – О, Чжебом, утречка, – улыбается он, втыкаясь взглядом Чжебому в лицо. Тот кивает, затягиваясь дымом, оправдывая этим свое молчание, банальное нежелание открывать рот и ронять из него звуки. Марк улыбается, от его улыбки по внутренностям Чжебома идут круги, как от камня, брошенного в воду. Широкие круги, ровные, один за другим. А камень бьёт по дну, потому что до него недалеко, и Чжебом просто физически ощущает его острый край, впивающийся куда-то в лёгкие. – Доброе утро, – говорит Марк. – Доброе, – отвечает Чжебом. Он так и не позвонил, так и не придумал, куда позвать Марка, чтобы не выглядеть придурком и надеющимся на что-то. Потому что Чжебом ни на что не надеется, у него сейчас такая мешанина из старых, еще не ушедших чувств, и тёплых улыбок, что хочется сунуть голову в песок. Они стоят рядом еще какое-то время, но разговор не вяжется, и Джексон тянет Марка за рукав. Чжебом кивает на прощание. Сигарета в гармошку сжимается, когда он тушит ее о край жестяной банки. Чжебом не очень помнит, когда у него появился номер Марка. Кажется, где-то с год назад, когда они собирались куда-то сходить, куда так и не сходили. Этот раз рискует оказаться таким же, потому что Чжебом понятия не имеет, куда звать Марка. Он бездумно крутит телефон в руках, смотрит на открытый контакт с подписью «Марк, сосед», как будто у него есть еще хотя бы один знакомый Марк. А потом палец как будто бы соскальзывает, нажимает на вызов – и нет смысла сбрасывать, так еще хуже. Близко к полуночи, на втором гудке Чжебом думает, что идиот, потому что Марк явно спит, но решает ждать до четвертого. Марк отвечает на третьем. Немного удивленно, с улыбкой, которую Чжебом не видит. – Я думал о том, что так никуда тебя и не позвал. Марк тихо смеется. – И как, есть идеи? – Ни одной, – честно отвечает Чжебом. – Может, просто сходим куда-нибудь поесть? Ты свободен в эту субботу? – Как ветер, – улыбается Марк, весь его голос улыбается, даже комната Чжебома наполняется этой улыбкой. – Класс, – выдавливает он из себя. – Я зайду в полдень. Буду ждать рассеивается тысячами светлячков, и Чжебом невольно думает, что всё выглядит так, будто он позвал Марка на свидание. Это странно. Потому что он никогда не думал о Марке в этом смысле. К тому же, перед глазами всё еще Чжинён, и это нормально, слишком мало времени прошло. Чжебом не собирается держаться за старое чувство, но отпускать его так сразу тоже неправильно – столько всего было вложено в него. Столько всего, что когда оно оборвалось, Чжебому казалось, что он бессмысленный, до сих пор кажется. Что дело именно в нём. Он ворочается, думает, как дать Марку понять, что никакое это не свидание, и засыпает с мыслью о том, что такой, как Марк, будет только рад узнать, что такой, как Чжебом, не имеет на него планов. Полдень субботы – не вечер какого угодно дня. Им не нужно будет расставаться в сумерках, неловко смотреть друг на друга и допускать хотя бы одну мысль о том, что это свидание. Чжебом очень не хочет показаться жалким, поэтому боится любого намека, даже несуществующего. Но Марк одет в тонкий свитер, ёжится от зябкого ветра почти сразу, потому что еще вчера солнце грело, а сегодня уже почти самая настоящая осень, – и Чжебом отдает ему свою толстовку. Старается не смотреть, как неловко Марк улыбается, как медленно втягивает руки в рукава, как замирает на мгновение, потому что толстовка все еще полна теплом Чжебома. Старается не смотреть, но смотрит. Как идиот. – Похоже на свидание, – улыбается Марк. Нет в его улыбке чжинёновой встревоженности, да и вообще никакой нет, он просто улыбается, потому что правда забавно. – Пф, ну да, – фыркает Чжебом и мысленно бьет себя по затылку. Марк пожимает плечами, словно ничего страшного. – Идем, – Чжебом дергает губами в улыбке, потому что развивать тему не хочет, не может и вообще как-то. – Покажу тебе одно отличное место. У Чжебома таких вот секретных мест – с десяток по всему городу. Он не ходит в них с друзьями или знакомыми, только один. Но Марк какой-то совсем особенный. Даже как просто знакомый. Поэтому сейчас он сидит напротив, за любимым столиком Чжебома, и восторженно пялится на расписанные тонкими ветками оранжевые стены. Ну, просто ветки – это, вроде, тема Марка. Чжебом даже не задумался. А еще здесь лучший в мире чай, его можно выбрать по запаху. И маленькие печеньица, как будто не настоящие. – Ты понимаешь, что это очень мило? – спрашивает Марк, переводя взгляд со стен на Чжебома. – Только не води сюда никого, – морщится тот. – Это, вроде как, мое секретное место. Марк быстро-быстро мотает головой, и Чжебом верит. – А еще, ты понимаешь, что после этого нужно будет поесть нормально? – усмехается он. Чжебом тоже хмыкает и кивает. Это так, просто чтобы показать Марку, какой он на самом деле… /ранимый? Трогательный? Хрупкий? /чушь, Чжебом же не такой. Он вполне может сам. Везде сам. Он не как эти ветки, эти бесконечные ветки, тут, на стенах Марка, в самом Марке, в Чжебоме даже немного. /ветки переплетаются, путая эмоции. – А где Чжинён, я давно его не видел. Обеденное солнце высоко в небе, греет лицо, а Чжебом в эту секунду думает, что лучше бы это солнце сожгло его лицо сейчас, чтобы не пришлось отвечать. Но солнечные лучики вполне нежные, а Марк сидит рядом на бетонной плите, вытянув свои бесконечные ноги. Они, вроде, одного роста, но у Чжебома вот таких ног нет. Только глупость. Бесконечная. – Ну, э, мы расстались, – отвечает Чжебом. – Тактичность – моя сильная сторона, – вздыхает Марк. – Прости. – Да ты-то тут причем, – улыбается Чжебом. – Бывает. Всё бывает. Чжебом в этом – крупный специалист. Бывает так, что парень расстается с тобой и становится бывшим за какие-то пару часов тяжелого разговора. Бывает так, что сосед сверху перестает быть просто соседом и становится неплохим знакомым, сидящим рядом. – Найдешь себе лучше, – уверенно говорит Марк. Он жмурится от солнца и, кажется, правда верит в это. – Ага, – соглашается Чжебом, хотя, если честно, не ага. Не то, чтобы Чжинён был Лучшим Парнем Во Вселенной, но после него просто не хочется искать. Хочется, чтобы нашли. Но делиться этими сопливыми рассуждениями с теплым Марком совсем не хочется. – Знаешь, сегодня отличный день, – говорит тот, поворачивается к Чжебому и смотрит на него так, что сразу понятно, что день отличный не потому, что солнце светит и птицы поют, а потому что он, Чжебом, рядом сидит. – Отличный, – отзывается он. – Надо так выбираться почаще… если ты не против. – Совершенно не против. Глаза у Марка в улыбке – смешные. Чжебом рассматривает их и думает, что было бы неплохо концентрироваться на том, что самые красивые глаза в мире – у Чжинёна. Футболка все еще пахнет солнцем, теплом и немного – какими-то растениями, откуда взялся этот запах, Чжебом не знает, но, наверное, от Марка. Чжебом лежит на полу и смотрит в потолок, который как бы пол Марка, на котором тот, возможно, тоже лежит, хотя вряд ли, он же не дурак. Но наверху ни звука, даже шагов не слышно, и Чжебом закрывает глаза, улыбается. Запланированная пара часов растянулась на целый день, и это совсем здорово, почти даже круто. Он обязательно позовёт Марка снова. Скорей всего, он даже покажет ему каменную насыпь у реки, где так классно сидеть. Возможно, он приготовит сэндвичи с собой и заварит чай в небольшой термос. С Марком комфортно. Это не похоже ни на что, просто оно вот такое есть. Переплетается внутри, создаёт какой-то затейливый узор, через который, конечно же, всё видно, но уже иначе. Чжебом не назвал бы это влюбленностью. Просто какое-то странное ощущение, будто ты очень долго задерживал дыхание, а потом вдруг вдохнул полной грудью. И воздух – сладковатый, прохладный, как мятная жвачка, – проник в легкие, и ты просто сам не понял, как такое произошло. Чжебом переворачивается на бок и закрывает глаза. Сейчас, еще пару минут, а потом он встанет и пойдет в душ, станет нормальным человеком. Пару минут на глупые улыбки – не так уж и много. Чжинён звонит во вторник, неловко просит посмотреть, не забыл ли он какие-то из своих документов для работы, и Чжебом, если честно, даже теряется поначалу. Он провёл эти дни, постоянно возвращаясь мыслями к Марку, но не звоня ему и даже не видя его на лестничной площадке. А документы Чжинёна и правда лежат там, где лежали – на книгах, убранные в папку на кнопке. Чжебом смотрит на них, как на привет с того света, прежде чем ответить. Чжинён вздыхает и предлагает встретиться. Чжебому почти зло – к чему вздохи, когда ты сам предлагал остаться друзьями? Даже если это было ложью, хорошую мину при плохой игре стоит хотя бы попытаться сделать, а не поворачивать всё так, будто это его, Чжебома, вина. Будь его, Чжебома, воля, Чжинён всё еще раскидывал бы свои носки по его комнате и периодически пытался сжечь его кухню. – Ты можешь прийти, – без тени эмоций сообщает Чжебом. Потому что он правда зол. И правда не собирается болтаться по городу, пытаясь помочь человеку, который не очень хорошо думает прежде, чем что-то делать. Чжинён снова вздыхает. Соглашается. Чжебом сбрасывает вызов и смотрит в стену. Он – сказочное чудовище, отпустившее принцессу на поиски новой жизни. Но постоянно тянущее эту принцессу назад, в свое ужасное логово, пропахшее одиночеством и обреченностью. Он курит у подъездного окна, смотрит на собирающиеся на стекле капли мелкого дождя. Наверное, в Чжинёне тоже так всё собиралось. Морось за моросью, сбивалось в тугую каплю, чтобы упасть, оставив за собой тяжелый след. А Чжебом и не заметил. Не хотел замечать, наверное. Хотел думать, что все хорошо, что всё в отличном порядке. Руки Марка, опускающейся на его плечо, он тоже не замечает. Вздрагивает, роняет сигарету на бетонный пол, и пепел рассыпается с нее, разлетается легко, и Чжебом смотрит на него зачарованно. – Прости, – извиняется Марк. – Я не хотел пугать. На его лице – обеспокоенность, а волосы – влажные от дождя, как и футболка. – В порядке, – улыбается Чжебом. – Ходил за зефиром, – Марк шуршит пачкой. – Хочу приготовить какао. Он замирает. Молчит и улыбается. Чжебом за это время успевает кивнуть и замереть тоже, потому что сигарета все равно дотлевает на полу, но надо бы ее поднять, да не хочется нарушать этого немного неловкого айконтакта. – Ты любишь какао с зефирками? – спрашивает Марк, и Чжебом, кажется, рассыпается. – Да, – отвечает он. – Только если не сильно сладкий. – Могу попробовать, – Марк ерошит свою влажную челку. Чжебом фыркает, подбирает сигарету с пола и тушит ее окончательно. Лицо у Марка серьезное, а мешающая челка заколота невидимками. Он топит шоколад в кастрюльке, а Чжебом смотрит то на него, то на ветки на стенах. Тонкие стебли и шоколад – странные ассоциации, но теперь в его голове это Марк. Собранный из них. /тонкий, как ветка. /теплый, как шоколад. /не очень настоящий. Немного с горчинкой, какой-то совершенно непонятной и где-то глубоко, но Чжебому как будто хочется докопаться. – Если будет очень сладко, можно разбавить молоком, – говорит Марк. Он наливает половину кружки для Чжебома, на пробу, аккуратно сыпет зефир, чтобы вышло симпатично. Приторно, просто кошмарно. Сахар от тающего зефира в небольшом количестве горячего шоколада концентрируется, и Чжебому почему-то смешно. Он машет рукой, просит долить кружку до краев. И только тогда вкус получается нормальным, приемлемым, таким, как надо. Марк сидит рядом, расставив локти по столу. С ним так комфортно. С ним не надо переживать о собственной сказочно-чудовищности. Не надо думать о Чжинёне, который придет с встревоженными глазами и постарается уйти поскорее. С ним можно смотреть на ветки, которые, на самом деле, как его руки – тонкие и аккуратные. Можно рассматривать их, скользить взглядом по мышцам, подниматься к длинной шее, к аккуратным мочкам ушей, к скулам, к вопросительно приподнятой брови. Чжебом спохватывается, опускает глаза и пьет, слишком резко, обжигает язык и нижнюю губу. Звонко ставит кружку на стол и закрывает рот рукой. Язык, кажется, распухает, хотя нет, конечно, но хочется высунуть его и сделать жалостливое лицо. Марк смеется, тихо. Встаёт и укладывает свои ладони Чжебому на виски, поднимает его лицо к себе. – Аккуратней же нужно, – улыбается он. Тёплые ладони. Долгие четыре секунды. Марк отворачивается, наливает в стакан холодную воду, а Чжебом ловит улыбку, спрятанную от него. – У тебя милые родинки на веке. Чжебом трогает глаз, дергает губами. Милые родинки, одна рядом с другой, и правда. Совсем он дурак с этим Марком и этими его улыбками. Чжинён явно чувствует себя не в своей тарелке. Конечно, он знаком с Марком, а Марк знаком с ним, но он появляется тогда, когда Чжебом выдыхает дым в окно и пихает носком кеда кроссовок Марка. Чжинён смотрит на них и криво улыбается. Интересно, а он когда-нибудь улыбался иначе? – Увидимся, – говорит Марк и уходит, обернувшись пару раз. Чжебом докуривает, не торопится, не понимает, почему неловко именно Марку, а не Чжинёну, который нарушил их вечернюю встречу. Чжебом почти цокает недовольно. – Как дела? – спрашивает Чжинён, наклоняя голову, и в этом вопросе столько всего слышится, что Чжебом приподнимает бровь. Так же, как это Марк делает. По идее, он свободен, он может хоть сексом на лестничной площадке заниматься – и нет у Чжинёна права на едкость в голосе. Больше нет. – В порядке, – отвечает Чжебом, сминает сигарету о стенку банки-пепельницы. – У тебя как? Чжинён идет за ним в квартиру, несет с собой внезапное ехидство, смешанное с обидой, которая Чжебому вообще не понятна, потому что эй, Чжинён, ничего не перепутал? – Тоже. Чжинён снимает куртку, словно собирается задержаться дольше, а на его футболке – черные ветки. Чжебом смотрит на них удивленно, потому что их тут быть не должно. В этих ветках он запутался. Внутри него одна сплетается с другой, колет, мешает, загораживает свет, а Чжинён стоит напротив, не решается пройти внутрь. У Чжебома, наверное, очень странное лицо, потому что Чжинён называет его по имени и осторожно касается предплечья. Холодными пальцами, изученными вдоль и поперек. Чжебом смотрит на них, смотрит на ветки, смотрит на лицо Чжинёна и думает, что да, запутался. – Ты можешь забрать… – выдавливает из себя Чжебом и отшатывается к стене, убирает руки за спину. Чжинён не задает вопросов. Забирает папку с журнального столика в гостиной, останавливается напротив и почти касается Чжебома снова. Это как волны. Пока море спокойно, ты не думаешь. Как только там внутри зарождается шторм, он выбивает на поверхность то, что покоилось на дне. Ленивые утренние улыбки Чжинёна. Его теплые руки вокруг шеи. Его челку, закрывающую глаза. Его босые ноги. Каждое их воскресное утро, мягкое, как одеяло. Как можно оставаться друзьями после всего этого? Идеальный бред того, кто хочет усидеть на всех стульях сразу. Чжебом прощается кивком и вовремя удерживается от просьбы не звонить больше никогда. Марк открывает почти сразу. Не спрашивает, вообще ничего не говорит, просто втягивает Чжебома внутрь, закрывает дверь на все замки и раскрывает руки. Чжебом падает в них, в хрупкого тоненького Марка, который сейчас сильный и своевременный. Потом Чжебом станет сильным сам, таким, что защитит от всего. Но не сейчас. Совсем не сейчас. /ветки опутывают его. /тонкие руки Марка – эти ветки. Со всех сторон. /Чжебом не против, он не двигается, потому что только эти ветки держат его сейчас. Они сидят на диване, плечо к плечу. Тут, в гостиной, тоже растения. Живые, свисающие – в редких горшках на высоких полках, будто у Марка есть время за ними ухаживать. Сухие, уже знакомые – в рамках на стенах. Света всего и только, что из окна. Неоновые тени ползут по полу. – Тяжело? – голос Марка рушит молчание. – Вроде того, – отвечает Чжебом. – Хочешь его вернуть? Чжебом смотрит на Марка удивленно. Он даже не думал о таком. О том, как было бы, не уйди Чжинён – думал. Но о том, что он, уйдя, вернется снова – нет. Это же не логично. Поэтому он мотает головой. Марк дергает губой, улыбается. Или делает вид, что. Губы у него полные, правильные. Как и всё в нем. Он не моргает, смотрит на Чжебома внимательно. Под его взглядом почти комфортно, ну или у Чжебома просто внутри совсем непонятная мешанина. Расстояния меду ними – не особо много. Один небольшой рывок. Чжебом просчитывает эти сантиметры, думает, на каком из них Марк врежет ему по ребрам. Интонация у Марка та же, что и на вопросах про Чжинёна, но то, что он говорит, отскакивает у Чжебома от осознания. – Хочешь меня поцеловать? Это не предложение, это констатация факта. Чжебом пялился – Чжебом получил. И нет в Марке ни насмешки, ни отвращения, так буднично, как хочешь кофе или хочешь покурить, но кофе Чжебом не любит, курил он недавно, а Марка поцеловать хочется. Очень сильно. Поэтому Чжебом кивает. А потом выпускает изо рта тихое «да», на случай, если Марк не увидел. – Я не против, – говорит тот. Пожимает плечами. Чжебому нужно несколько минут. Ничтожных, ускользающих в то же мгновение, в которое задумался о них. Ему не по себе, потому что Чжинён. Это как агония старых чувств. Прежде, чем закончиться, они должны вспыхнуть глухой болью. Ему правда нужна поддержка, молчаливая, да какая угодно, просто чтобы не свалиться в яму самобичевания. Нужна какая-то уверенность, что он не совсем пропащий. И Марк это понимает, видимо. Сидит молча и ждет, пока Чжебом очнется. Пара минут сокращается так же быстро, как и сантиметры между их лицами. Чжебому не хочется грубости. Он не берет своё, он берет на время, а с этим надо осторожней. Марк гладит его пальцем по затылку, держится за его плечи. Он не безучастен, ему есть дело до Чжебома. Губы у него мягкие. Правильные. Приоткрывает их Марк легко, с тихим вздохом. Чжебом двигается еще ближе, притягивая его к себе за лопатки, обнимает тепло. Его язык скользит вдоль языка Марка. У них впереди – довольно много времени в одном вечере, торопиться некуда. Руки Чжебома спускаются по спине Марка, останавливаются на талии, тоненькой, как ветка. Чжебом себя тоненьким не считает, зато – вполне способным поломать Марка, переломить надвое, просто стиснув чуть сильнее. Во всех смыслах поломать, видимо. Он ведь правда не думал о Марке раньше в этом смысле. Симпатичный сосед сверху, иностранец, а год назад он вообще говорил так, словно язык во рту распух и слова с трудом даются. И не знал тогда Чжебом ни о каких сплетенных ветках. О тихих вздохах тоже не знал. О сжатых в собственных волосах марковых пальцах понятия не имел. Время как будто счет теряет. Сколько они на этом диване – неизвестно. Но майка сползла у Марка с плеча, а Чжебом уже целует острые ключицы и совсем не хочет останавливаться – кожа у Марка такая мягкая, что с ума сойти можно. Какой там Чжинён. Чжебому уже кажется, что всегда были только он и Марк. Никого в целой вселенной больше. Никого. Только они. И чёртов телефон, звонящий так некстати. Марк взъерошенный, лицо у него совершенно дурное. Он держится одной рукой за Чжебома, а другой тянется к журнальному столику. Возвращается, принимая вызов, обвивая Чжебома своей рукой за шею. – Привет, Джексон. Разговор скатывается на английский, и Чжебом бы напрягся, но оказывается, что этот язык, в изучении которого он так и не продвинулся особо, удивителен во рту Марка. Чжебом ведет носом по его щеке, закрывает глаза. Чувствует, как Марк вздрагивает, как сбивается его голос – совсем незаметно, похоже на помеху связи, но Чжебом-то знает, что никакая это не помеха. Он не останавливает его, что-то поддакивает Джексону на том конце трубки, а Чжебом так близко, что слышит смех Джексона и звуки его торопливого рассказа о чем-то. Наверное, если бы Марк хотя бы взглядом дал понять, что Чжебом мешает, тот перестал бы. Правда. Но глаза у Марка закрыты, а пальцы свободной руки короткими ногтями вычерчивают на затылке Чжебома какой-то рисунок. Чжебом ведет ладонью по боку Марка, зачарованно смотрит, как тот откидывает голову и с чем-то соглашается. Наверное, он и на Чжебома согласен, если поддается так. В конце концов, Чжебом не в курсе, что творится у Марка в голове, о чем он думал и думает вот прям сейчас. Он замирает и смотрит на родинку на груди Марка, которую открывает глубокий ворот майки. Слишком хорош. Слишком быстро. Чжебом дергает губой и убирает от Марка свои руки. Тот открывает глаза и смотрит удивленно. – Я перезвоню, – бросает он в трубку и сбрасывает вызов, хотя даже Чжебому слышен еще голос Джексона. Марк смотрит внимательно, а Чжебом долго выдыхает, забирает ладонью волосы со лба назад и встаёт. – В чём дело? – серьезно спрашивает Марк. Он хмурится, он взъерошен, его тепло всё еще на чжебомовых руках, которые хочется сжать, чтобы не выпустить. – Это кажется нечестным, – говорит Чжебом. – Я тебе нравлюсь? – Нет, у меня просто одинокий вечер, – в голосе Марка – неожиданное ехидство. – Собираешься усложнять? Совершенно верно, еще как собирается. Потому что с парнем, о котором раньше не думал, оказалось отлично. Со всех сторон отлично, и Чжебом хотел бы проверить, совсем ли со всех, но мама зачем-то воспитала его честным. – Слушай, – Марк встает тоже, подходит очень близко. – Тебе было плохо, я знаю, каково это. Теперь тебе лучше. И здорово, что из-за меня. Внутри что-то трещит. Наверное, чёртовы ветки ломаются, потому что если раньше они Чжебома держали, то теперь он падает. – Я не ищу забвения в тебе, если что, – вздыхает Чжебом. – И я не люблю Чжинёна как прежде. И ты правда помог, но… Пальцы Марка на его губах велят замолчать. – Не надо, – говорит он. – Ты можешь сказать то, о чем потом будешь жалеть. Или я буду, не важно. Чжебом кивает. Марк провожает его до двери, замирает на секунду и толкает себя вперед, впечатывает свои губы в висок Чжебома и вздыхает. Дома Чжебом ворочается с боку на бок и думает о том, что хотел сказать Марку после этого «но». Но я не хочу использовать тебя? Но ты нравишься мне сильнее, чем тебе кажется? Но я не знаю, настоящие ли эти чувства, или я просто хочу перестать чувствовать тупую боль в груди каждый раз, когда в глаза попадается какое-либо из сочетаний букв, вроде «чжин» или «ён»? Марк как будто и так это всё знает. От этого, наверное, еще хуже. На исходе третьего дня без, Чжебом слышит, как наверху щёлкает замок, и, хоть он уже собирался уходить, торопливо прикуривает вторую сигарету. По лестнице навстречу выжидающему взгляду Чжебома спускается Джексон – и больше никого. – Хэй, – улыбается он. Чжебом давится дымом и машет рукой в приветствии. – Как дела? – спрашивает Джексон, участливо похлопывая Чжебома по спине. – Нормально, – отвечает тот. – А у тебя? – Отлично, – кивает Джексон, и не понятно, к чему это отлично здесь вообще. – А Марк… – начинает Чжебом и спотыкается, потому что не знает, как продолжить, да и это-то вырывается само, без его воли. – Он спит, – улыбается Джексон. – А мне на работу пора. И правда, всё логично. У Марка выходной, у Джексона – нет. Чжебому не нужно знать подробностей. – Не люблю, когда у нас не совпадают графики, – зачем-то продолжает Джексон, качая головой. – С Марком отлично просыпаться, особенно после такой ночи. Чжебом смотрит на него глупо, забывает затянуться. Джексон улыбается и так дёргает бровями, что всё понятно. Ветки ломаются окончательно, Чжебом достигает дна. У Марка, видимо, были свои причины. Возможно, они с Джексоном поругались или еще что-то произошло, что совсем не чжебомово дело. Джексон, скорей всего, даже не в курсе о том, что было. Потому что сообщают только о тех вещах, которые как-то повлияли на инсайд, повлияли настолько, что нет возможности оставлять всё, как прежде. Чжебом не повлиял. Чуть не сказал преждевременную ерунду – и не повлиял. Он вспоминает пальцы Марка на своих губах, запрещающие, запечатывающие – и чувствует, как болят рёбра от столкновения с дном. – Знаешь, мне пора, – говорит Чжебом. Сминает почти целую сигарету в гармошку на фильтре и уходит к себе, стараясь не грохнуть дверью квартиры так, чтобы Джексон на площадке всё понял, а Марк наверху проснулся. Бессмысленные сцены перед самим собой. Чжинён звонит в пятницу. День подходит к концу, а Чжинён интересуется, как у Чжебома дела. Тот зажимает телефон плечом, застегивает рюкзак и буднично отвечает, что нормально, почти вышел с работы. Чжинён как будто ждет чего-то, но Чжебом устал. Это было не его решение. Это не ему чувствовать вину и делать первые шаги. Набрать номер – никаких усилий. Желание набрать этот номер – уже другая сторона события, но Чжебому не обязательно о ней думать. Это не его желание. Пусть Чжинён сам разбирается. Осень на улице набирает обороты. Чжебом поднимает воротник у куртки и улыбается одной половиной рта. Дёргает губами. Осенью всегда холодно. Под ветром холодно, а теперь еще и ощущение, что в него самого задувает. Свистит сквозь поломанные ветки. С Марком они не пересекаются уже неделю, но только потому, что курит Чжебом теперь на улице – по дороге на работу и с работы. По подъезду он мчится стрелой, как будто за ним гонится мафия. Хотя вряд ли Марк хочет видеть его. Наверное, у них с Джексоном всё хорошо – Чжебом честно не прислушивается к звукам сверху. К себе он тоже не прислушивается. Просто потому, что Чжинёна с его возможными раскаяниями он в своей жизни больше не хочет. Ни в каком виде, на самом деле, потому что даже эта дружба выглядит кривоватой. И даже от дружбы внутри у Чжебома ничего предвкушающе не ёкает. Она ему не нужна. Глупый случай, когда остаться они могут разве что так-себе-знакомыми. Родители зовут к себе на выходные, и Чжебом не находит причины отказаться. Он может успеть на вечерний поезд, если соберет сумку прямо сейчас – и для торможения тут тоже нет причины. Причина появляется, когда он вылетает из квартиры (потому что Марк возвращается примерно в это время) – и врезается в этого самого Марка. Тот смотрит на него хмуро. А Чжебом теряет пару секунд на то, чтобы открыть рот и закрыть его. – Уезжаешь? – спрашивает Марк, пока Чжебом неловко возится с ключами. – Ага, – отвечает тот. – Слушай, что за дела. Рука Марка заграждает путь, упирается в дверной косяк рядом с шеей Чжебома, и сам Чжебом внезапно чувствует себя чуть ли не героиней дорамы, что странно и неправильно. /ветки расправляются. /на самом деле, ему бы хотелось, чтобы Марк перевязал их, чтобы какие-то срослись, а какие-то пустили новые побеги. /или просто сделал так, чтобы ребра Чжебома перестали болеть из-за слишком травмирующего дна. – Ты не нравишься Джексону, – вздыхает Марк. Чжебом как будто отмирает. Он отталкивает руку Марка, перехватывает сумку удобней и почти шипит про «отвали». – Да нет же! Пальцы Марка вцепляются в его куртку, и он неловко подается назад. Ветки обвивают его запястья, когда Марк разворачивает его к себе, смотрит внимательно и встревоженно, но не так, как Чжинён, а так, словно от любого его слова будет зависеть очень многое. Так оно, видимо, и есть. – Ты не нравишься ему потому, что он боится, что ты причинишь мне боль, – говорит Марк. Чжебом расслабляется. Он не очень понимает, но такое куда лучше, чем моему парню не нравится, что ты пытаешься ко мне подкатить. Хотя он и не пытался пока. Ну. Наверное. – Пожалуйста, – продолжает Марк, смотря всё так же внимательно. – Пожалуйста, разберись со своими чувствами к Чжинёну. Я… я могу подождать. Чжебом чувствует, как ветки оплетают его внутренности, и если он сейчас откроет рот – прорастут в дерево, пригвоздят его к бетонному полу. Он толкает себя вперед, загребает затылок Марка и мычит, когда утыкается губами в его губы. Как будто ждал этого все эти дни. Как будто ждал этого всю эту жизнь. – Давай еще раз, – выдыхает Чжебом, потираясь щекой о висок Марка. – Вы с Джексоном встречаетесь? – Нет, – тихо отвечает Марк. Его руки где-то в районе чжебомовых ключиц, и там им самое и место. – Он хотел, чтобы ты так считал. Он думал, что ты хочешь меня использовать, чтобы… – Я понял, – перебивает Чжебом, морщится. – Я ведь тогда собирался тебе сказать, но ты не дал. – Боялся услышать, – вздыхает Марк. Он отстраняется на несколько сантиметров, смотрит на Чжебома. – Было такое уже. Они потом сошлись, а я остался один. – Идиотизм, – качает головой Чжебом. – Я бы никогда… Его слова тонут во рту Марка, и так даже лучше. Но время идет, поезд ждать не будет, и Чжебом с жалостью отступает на шаг. – Я правда должен ехать, – говорит он. – Вернусь вечером в воскресенье. Поговорим? – Обязательно, – кивает Марк. – Позвонишь мне? Чжебом выкатывается в осенний холод с мыслями о том, что ему есть, кому звонить. Он сжимает руки, чтобы не выпустить из них тепло Марка. Теперь уже с дурной улыбкой. Чжебом не выдерживает. Вечером в субботу садится за свой старый компьютер в своей старой комнате и пишет письмо. В первую очередь – для самого себя, но вообще – для Марка. Рассказывает про свои дурацкие внутренности, про Чжинёна и себя, а главное про то, что как бы он ни любил Чжинёна раньше, этого уже нет. Некоторые вещи настолько хрупкие, что их можно разрушить простым словосочетанием останемся друзьями. Потому что при возможности такого словосочетания, всё остальное не имело смысла. И это больно, но ни при каких обстоятельствах Чжебом не хочет обратно. Потому что всё уже отравлено. И да, он никогда не думал о Марке раньше, но глаза открываются рано или поздно, и Чжебом просто надеется, что не слишком поздно. Он звонит Чжинёну, первый раз за это время сам, и просит перестать. Вообще перестать. Вспоминать про забытые вещи, звонить, спрашивать о делах. Чжебому кажется, что он освобождается, пока сообщение, сбитое и явно раздёрганное эмоциями, летит по веткам электронных сетей до Марка. Долетает мгновенно, да и прочитано становится почти сразу. И Чжебом лежит на кровати, дергает ногой и смотрит в потолок, улыбается насильно, заставляя себя верить в то, что всё в порядке. Чжинён обязательно будет счастлив и сделает счастливым кого-то, кто не Чжебом. А Чжебом… Ну, Чжебом попробует стать очень счастливым с парнем, который живет в квартире над ним. Он переворачивается на бок, открывает пришедшее от Марка сообщение и улыбается уже по-настоящему, потому что там очень тебя жду. Ветки оплетают Чжебома целиком. Он составлен из них, они гибкие и держат так плотно, что нет варианта быть без них. Ветки на стенах квартиры Марка, в горшках его растений и в его руках, видимо, потому что он приковывает ими Чжебома к себе, врастает в него, сливается с ним. У него и правда получается починить сломанное. А то, что не чинится, выбросить и заменить новым. Однажды Чжебом рассказывает Марку про все эти ветки, и тот слушает внимательно, нигде не смеется и не крутит пальцем у виска. Только кивает. А потом целует так сильно, что у Чжебома темнеет в глазах, и уже непонятно, что на самом деле существует: только он, только он и гибкие стебли или только он, эти стебли и Марк. Чжебому кажется, что Марк знает ответ. Но он, почему-то, совсем не хочет спрашивать.