Silhouette

Флоренция – город нескончаемых огней, карнавалов и празднеств, эхо которых неконтролируемыми водопадами течет по вымощенным улочкам и пробивается в открытые двери бурным потоком улыбок и веселья. Однако, особенно прекрасным этот город был весной, когда нескончаемое количество цветочных бутонов распускалось в городских садах и аллеях, когда укрытый тонким слоем мелкого снега величественный собор расправлял свои крылья и готовился к новому полету, когда сонные, подобные животным в спячке, люди начинали скидывать с себя тяжелые оковы зимних ветров и открывали окна навстречу новому солнцу. Но Беатрис больше любила зиму. Это время года больше сочеталось с ее меланхоличным характером, да и, в целом, с тем, как она представляла эту жизнь: промозглая, убитая и закованная во льдах, умирающая пташка, которой не способен помочь даже священный огонь, подаренный Прометеем. Она не могла впустить в свою душу семейное тепло, не могла позволить себе разрушить выстроенные вокруг стены, потому что боялась, что страдания вновь изрежут ее сердце и искалечат и без того умирающую душу. Она просто не могла позволить себе вновь сломаться, когда она столько лет потратила на то, чтобы собрать воедино все осколки своего сердца. Оно до сих пор было разбито. Периодически, совершая резкие движения, отправляясь на тренировку или глядя на невероятно счастливые семьи, Беатрис чувствовала, как из маленьких пустот между осколками медленно вытекает кровь, причиняя ноющую и так надоевшую боль. Да, она признается, поначалу было больно, и настолько сильно, что, просыпаясь ночами, она жадно ловила ртом воздух, пытаясь вдохнуть. Легкие сковывало, они как будто отторгали воздух, словно чужеродную субстанцию, змеиный яд, который быстрыми и жгучими потоками распространялся по ее телу. Потом она переставала видеть, ненадолго, на совсем маленький промежуток времени, но этого было вполне достаточно, чтобы свести ее с ума. Она неделями не выходила из своей комнаты, не отвечая ни своему дяде, который беспокоился за нее больше, чем когда-либо беспокоился родной отец, ни Марку, который буквально ночевал у ее дверей. Она отталкивала их, держала их на расстоянии вытянутой руки, дальше, дальше, дальше, чем было положено родным. Трис месяцами вбивала себе в голову, что семейная идиллия и счастье – не для нее, что ее удел – слезы и страдания, которые вросли корнями глубоко в ее сердце. Она забыла, как выглядел солнечный свет, потому что никогда не открывала плотные бархатные шторы. Она постоянно слышала, как с главной площади доносились веселые и задорные крики местной молодежи, ночами она прислушивалась к тому, как в доме напротив какой-то уличный хулиган читал стихи утонченной аристократке, как она, девушка, которая по природе своей боялась всего на свете, спускалась к нему по виноградной лозе, романтично хихикая и позволяя ему обвивать руки вокруг ее тонкого стана. Да, она скучала по этому, по тем безрассудным временам, когда они с Марком прыгали с башен, пропадали и тонули в ледяных водах реки, как безрассудно она и ее друзья бросались в бой на баррикадах, как даже пули свистели мимо и не осмеливались попасть в этих, бросивших вызов судьбе, людей. Боже, как же она скучала. Она хранила воспоминания об этих минувших днях глубоко в своем сердце, за сотнями стальных дверей, ключ от которых расплавила в своей памяти, чтобы не позволить себе еще больше мгновений слабости и слез. Хотя, наверное, она отдала бы все, чтобы повернуть время вспять. Но затем, она научилась дышать вновь. Она дала себе слово, что больше не потерпит беспричинной слабости. Зареклась, что раз и навсегда сотрет из своей памяти картину того, как ее брату отрубают голову, исключит из своей жизни всю ту боль от расставания с Арно, тоску по ее друзьям, Аврааму, Николетте, Сэму и Шетани. Она невероятно скучала по ним, каждый день, каждый час, каждую секунду своего времени она ждала, что парадная дверь распахнется, и эти замечательные люди окажутся на пороге, что вместе с ними она отправится навстречу новым приключениям, миссиям и интригам. Хотя, кто сказал, что это не бесполезный блеф? Шаг за шагом, день за днем, она училась жить заново, собирая себя по кусочкам и вплетая в полотно своей жизни новые, цельные нити. Она двигалась вперед, созидая себя новую из осколков поражения, лепила себя из податливой глины, стараясь стать сильнее и лучше, нежели та девчонка, которая погибла в пламени предательства, обиды и разочарования. Трис никогда не хотела возвращаться к старому этапу, никогда не хотела вновь становиться той глупой и неосмотрительной девочкой, которую вновь и вновь обводили вокруг пальца ее же близкие люди. Она училась, становилась умнее, оглядывалась назад и анализировала свое прошлое, надеясь, что в будущем она больше не совершит таких же фатальных ошибок. У нее никогда не было мастерства, силы воли, чтобы удержать себя подальше от необдуманных решений и неверных поворотов. Она всегда все испытывала на себе, взлетала и падала, теряла веру и вновь обретала ее, опираясь на плечо любимого человека, которого теперь не было рядом. Она научилась жить без него, без всех, кто когда-либо служил ей поддержкой: она оттолкнула даже Марка и дядю, ясно давая понять, что справится сама. Это была ее изюминка, известная только ей особенность. Ей не нужен был кто-то для того, чтобы вновь стать собой, подняться на ноги и вернуть себе былое величие. Она сделает это сама. Она сможет. Добьется. Как и всегда. Выстирает полотна своей грязной души в проточной воде, которая унесет все, что беспокоило, позволит ей открыть новые горизонты и вершины, к которым она будет стремиться. Трис больше не позволит себе тратить годы понапрасну, как это было в прошлом. Она найдет то, для чего захочет жить. Эта необходимость, цель, мотивация, пришла самая собой, в тот момент, когда она совершенно не ожидала этого. Он просто появился на пороге дома ее дяди, улыбаясь и спрашивая разрешения присоединиться к их полуденной сиесте, а она, в тот самый день, решила наконец-то взять себя в руки и хотя бы составить дяде компанию за чаем. В конце концов, все это время, весь тот год, пока она сидела взаперти, он и Марк были единственными, кто продолжал стучать в ее дверь. Ни один из них ни на минуту не забывал о том, кто такая Беатрис и что она все еще существует. Пусть где-то далеко, в самых отдаленных уголках воспаленного разума, но она есть, живет, так, насколько это возможно. Просто она была слишком упрямой, слишком сконцентрированной на своем горе и обиде, которые съедали изнутри. Опустила руки, как маленькая девочка, которой больше нечего терять. Конечно, глупо, но кто посмеет винить ее в этом, особенно после всего, что произошло? Уж точно ни Марк и ни Альберто. Вместе с ней они прошли семь кругов Ада и, в конце концов, вытащили ее из пустыни бесконечных слез и грусти. Именно в те моменты, когда они оказывались рядом, Трис понимала, что семья не заканчивается кровью. Однако он дал ей понять, что даже после самых темных дней возможно увидеть проблеск солнечного света. Нужно лишь знать, куда смотреть. И она узнала, как только он позволил себе заговорить с ней. Наверное, впервые в жизни она почувствовала, что ее не принимают за маленькую, неотесанную и наивную девочку. Он разговаривал с ней так, как будто между ними не было этого огромного возрастного промежутка, так, как будто между ними никогда не было той пропасти, которая всегда существует между мужчиной и женщиной. В его голосе не было излишней заботы, как в голосах ее дяди и Марка, он не проявлял излишнюю осторожность, хоть и следил за словами. Но она прекрасно понимала, что все это вызвано лишь его безупречным воспитанием, и на тот момент, и позже всю оставшуюся жизнь, она не могла представить кого-то еще на месте того человека, которого она без памяти любила. Любила, отдавая всю себя, выворачивая свою душу наизнанку и показывая ему все забытые краски ее сознания, заставляя сердце в сотни раз сильнее гонять кровь по организму, приливать к щекам и вызывать на них девичий румянец всякий раз, когда он останавливал свой взгляд на ней. Она чувствовала себя птицей, которая наконец-то вырвалась из своей безжизненной клетки и расправила крылья. Она научилась летать, забывая обо всем на свете, открывая новые горизонты и ныряя в неизведанные глубины с головой. В те моменты, когда он невзначай касался ее руки или быстро улыбался, Трис замирала, лелея возникающий в душе трепет. Каждый день, каждый час, каждую минуту она чувствовала, как погибшие цветы ее жизни воскресали, распускались, и теперь были гораздо красивее, прекраснее, жизнерадостнее, чем те, которые уже давно канули в лету. Алессандро Аудиторе - тот, кто помог ей вновь обрести цель. Человек, скрывающий свою ранимую и нежную душу под маской безразличия, холодности и безупречного этикета. Безжизненный с виду, Алессандро мог похвастаться лавой чувств, которые рождались в нем каждый раз, когда он смотрел на Нее, на прекрасную девушку, которая покорила его своими мудрыми и чрезмерно грустными глазами. В самый первый раз, когда он только-только увидел ее, в его сердце что-то кольнуло, отдаваясь неприятной болью по всему телу, в животе как будто летали бабочки и связывались в крепкие морские узлы внутренности. Ноги сводило от волнения, они превращались в ватные, так же, как и руки, которые беспомощно болтались вдоль тела. Когда она улыбалась, он чувствовал, как его прошибал холодный пот, как мурашки, словно стадо непокорных скакунов, проносились вдоль его позвоночника и заставляли его невольно вздрагивать. В такие моменты он искренне надеялся, что она не замечала. А ей и не нужно было замечать, потому что она чувствовала то же самое. Трис не могла устоять на ногах, падала и хваталась за спинки стульев, чтобы не показать своей слабости, а он разыгрывал из себя неприкосновенного и холодного воина, которому не интересно ничего, кроме собственного оружия, политики и скучных разговоров о смене власти. Они играли в прятки, пока обоим не надоело, пока скулы и челюсть не начало сводить от противного ощущения горечи, жалости, обиды на то, что они оба вели себя словно упертые ослы. Пока он не набрался смелости сделать первый шаг. Ему понадобился лишь единственный поцелуй, чтобы вдохнуть в нее жизнь, заставить вновь поверить в то, что жизнь не заканчивается в двадцать лет. А ему понадобилось лишь одно слово, чтобы сломать все возведенные стены. Она сказала "да", сразу, не раздумывая ни мгновения. Безрассудно? Все равно. Неправильно? Наплевать. Для любви нет преград, пусть даже эта любовь построена на осколках поражения и потерь. Они нашли друг друга, нашли тот самый плот, за который можно уцепиться в жестокий шторм, чтобы не утонуть в океане своих эмоций и чьих-то несдержанных обещаний. Они шли рука об руку, улыбаясь на перешептывания за спиной и не обращая внимания на безосновательные сплетни. Она слушала лишь своего дядю и Марка, а он был единственным ребенком в семье, и родители поддерживали любое его решение. Они приняли Беатрис в семью и обращались с ней как с собственной дочерью, так, как будто она была их родной кровью, так, как никогда с ней не обращался собственный отец, жаждущий лишь власти и богатства. Она поняла это слишком поздно. Может быть, если бы она не была настолько наивной, то всего этого можно было бы избежать. Возможно, Антуан был бы жив, Сэм не ослеп, и им с Шетани не пришлось бы бежать в Лондон под покровом ночи. Возможно, они с Арно были бы вместе. Арно. Каждый раз, когда она вспоминала о нем, в сердце возникала ноющая, с каждым мгновением нарастающая, боль, которая съедала ее изнутри. Она чувствовала себя больной, словно он был ее личной чумой, которая преследовала ее по пятам, прокрадывалась в комнату каждый раз, когда она закрывала глаза, чтобы поспать. Ей казалось, что она видела его лицо в лице совершенно другого человека, распознавала его осанку и мощные плечи в фигуре абсолютно чужого ей мужчины. Она ошибалась, плакала и убивала себя всякий раз, когда подбегала к незнакомцу на улице и разворачивала его к себе лицом, постоянно ошибаясь и продолжая лелеять надежду о том, что рано или поздно он вернется. Да, она все еще любила его. Невозможно забыть того, кто стал твоей первой любовью, того, кто впервые завладел твоим телом, в конце концов, того, чьего ребенка ты носила под сердцем. Она честно пыталась забыть, окуналась с головой в новую жизнь с Алессандро, утопала в его объятиях и обжигалась поцелуями, которые он дарил ей, однако Он никак не уходил из ее головы. Он будто завладел так тщательно охраняемой крепостью ее сознания, а она пала жертвой его стрелы, пущенной прямо в сердце. Его имя значило для нее любовь. Любовь, совмещенную с предательством. Как еще назвать то, что он бросил ее, оставил на произвол судьбы, когда ее родной отец отказался от нее, когда ее любимого брата казнили прямо у нее на глазах? Он уехал из Франции вместе с Элизой, женщиной, которая тяжело ранила Трис в бою, с женщиной, которую, по-видимому, он любил всю свою жизнь, а она осталась бесполезным грузом стоять на мосту возле въезда в Сен-Дени и смотрела на то, как вороные жеребцы уносили вдаль единственную любовь, которую она знала на тот момент. Но сейчас, оглядываясь на ошибки своего прошлого и закрывая глаза в смущении, Трис не жалела о том, что когда-то не поехала следом за ним, ведь благодаря этому у нее была семья, которую она всю жизнь желала.

***

Она смотрела на освещенную подъездную дорогу к поместью Аудиторе, пытаясь совладать с волнением. Сегодня они с Алессандро венчаются второй раз, на этот раз перед лицом единственного Бога. Их брак, заключённый лишь на словах в неприветливых стенах Итальянского братства, долгое время, почти десять лет, вызывал злые сплетни, тащил за собой цепи перезвонов за спиной и каждый день окунался с головой в грязь, которая лилась от флорентийских аристократов. Они считали ее проституткой, а его - недалеким дураком, который не видел настоящего лица легкомысленной француженки. Они считали ее нищенкой, охотницей за богатством, даже несмотря на то, что ее дядя, Альберто, был представителем одной из уважаемых семей Италии. Хотя, кого это волновало, верно? Многие во Флоренции до сих пор не имели ни малейшего понятия о том, что Трис - родственница Альберто, дочь его умершей сестры Камиллы. Для них она была лишь мусором, который подобрали на улице и подарили красивую жизнь, взамен которой она дарила мужчинам, появлявшимся в ее жизни, мнимую любовь и ласку. Ее муж, ее великолепный, незаменимый, невероятный муж, не обращал внимания, но сама Трис лишь делала вид, что ей наплевать. Каждый день, каждый час, слыша на улице шёпот и чувствуя на своей спине прожигающие взгляды, она ломалась, падала, разбивалась о скалы своего прошлого и разрывала шёлковые ниточки, связывающие ее с призрачным счастьем, ожидающим где-то в будущем. Трис спешила домой, чтобы поскорее спрятаться за высокими дверьми и вывернуть свою душу наизнанку, пока никто не видит, пока никто не слышит, как она кричит, впиваясь ногтями в свои ладони, царапая предплечья и разбивая хрупкие стеклянные мечты на осколки, которые уже никто и никогда не соберёт. Когда она была одна, в темноте, скрытая от окружающего мира тёмными, плотными занавесками, Трис вновь ощущала себя маленькой девочкой, которая, боясь гнева отца, пряталась в укромном уголке и молчала, молчала, молчала до тех пор, пока живот не начинало сводить от страха и голода, пока за окном не начинало темнеть, и навязчивый серебряный свет луны не бил в глаза, заставляя ее покинуть своё убежище. Тогда она, собрав всю волю в кулак, вновь притворялась жизнерадостной красавицей, улыбалась прислуге и с обожанием смотрела на Алессандро, который дарил ей всю свою любовь без остатка, ткал для неё звёздный небосвод и опускался в самые глубины морей, чтобы заставить ее улыбаться. Она не знала, чем заслужила такое счастье. Трис не была хорошей девочкой, скорее, наоборот, она никогда и ничего не просила от жизни, наслаждаясь каждым данным ей мгновением, пусть даже это мгновение было наполнено слезами и горем. Для неё оставалось загадкой, почему Алессандро, среди других, выбрал именно ее, сломленную и разбитую, застреленную пулями своего же безрассудства, почему дарил любовь ее разбитому и омертвевшему сердцу, когда вокруг полыхала жизнь и манила его своими складными песнями, ведь, вместо того, чтобы сидеть на кровати и сжимать ее в своих объятиях после ужасного сна и нестерпимой боли в чреве, он мог бы танцевать на карнавале, обдуваемый летним ветерком, насквозь пропахшим настойчивым ароматом лилий. От него пахло сталью, свежей травой и китайским чаем. Это был ее любимый запах. Он успокаивал, расслаблял и манил всякий раз, когда Трис закрывала глаза и опускала голову на его подушку в его ночное отсутсвие. В те напряжённые моменты она знала, что он на миссии, и она беспокоилась, не смыкая глаз всю ночь, беспокойно ворочаясь в постели, позволяя тяжёлому бархатному одеялу царапать ее обнаженное тело. Взгляд то и дело искал его силуэт а очертаниях оконной рамы. Трис прислушивалась к каждому шороху, ведь в каждом дуновении ветерка, в каждом звуке, доносившемся снаружи, она слышала его, единственного и вечного. Трис засыпала только под утро, сжимая пальцами его ночную сорочку и уткнувшись носом в подушку, пахнущую им. Когда он возвращался, утром, в то время, в которое над городом все ещё нависала беспробудная тьма, Трис протягивала к нему свои руки, желая почувствовать живительное тепло его тела. Он обнимал ее, поглаживая длинные спутанные волосы, а она сворачивалась в клубок и прижималась к нему сильнее, так, что нежной кожей чувствовала грубые шрамы на его груди и выступающие ребра. Его пальцы пробегались по ее обнаженной спине, и Трис трепетала под его прикосновениями, сгорая от нетерпения и желая получить нечто большее, нежели обыкновенное лёгкое касание. Маленькая девочка хотела своего принца, желала ощущать его каждой клеточкой своего тела. Ей хотелось почувствовать единение их душ, когда тонкие шёлковые струнки сплетались воедино и привязывали их друг к другу. Это были моменты истинного счастья, когда никто вокруг не смел потревожить их покой: два потерянных человека, упавшие вниз с обрыва и утопающие в океане своих же ошибок, теперь хватались друг за друга и всплывали на поверхность, жадно глотая воздух. В такие моменты она почти не вспоминала о прошлом. Оно казалось ей бледным, почти бесцветным пятном на далеком горизонте трагической, алой, словно кровь, книги ее жизни во Франции. Воспоминания, которые, как пчелы, кружили у неё в голове, уже почти не мешали ей засыпать по ночам, почти не тревожили при свете дня и не заставляли ее вскакивать с места всякий раз, когда во двор их поместья заезжал незнакомый экипаж. Давно, наверное, с того самого мгновения, как ее глаза встретились с глазами Алессандро, Беатрис перестала ждать чуда: она не изводила себя бесконечным ожиданием призраков французской революции у порога их дома, она не пыталась увидеть в каждом незнакомом юноше Арно, свою первую любовь, которую она, увы, никогда не сможет забыть. Только сейчас она поняла, что все произошедшее было лишь ожиданием того, что она имела сейчас. Она должна была пройти сквозь страдания, боль и предательства, чтобы получить право на настоящую любовь, чтобы заслужить это невесомое, но невероятно тёплое счастье, которое витало над ее головой. Да, она могла смело сказать, что сейчас была по-настоящему счастлива. - Сеньора Аудиторе, - она услышала за спиной голос одной из служанок, - Гости почти прибыли. Вам пора спускаться. - Спасибо, - проговорила она в ответ и, тихо вдохнув, последний раз взглянула на крыльцо своего огромного поместья. Нет, она ничего не ждала: не ждала, что во дворе появится французский экипаж, из которого внезапно появится Арно в своем шикарном синем камзоле, а следом за ним на черных, словно вороново перо, конях во двор ворвутся Авраам и Сэм, счастливые, такие же, как и десять лет назад. Девушки, мирные, нежные, элегантные, выйдут следом за Арно и снисходительно улыбнутся своим избранникам, после чего направятся в дом. Она не ждала, что вот-вот в коридоре послышится звук голоса ее брата, она не верила всем своим существом, что он все еще жив: Трис видела, как ему отрубили голову. Она не томилась в ожидании, что ее обнимет лгун-отец, который всю жизнь воспитывал их только для того, чтобы добиться своих целей. Нет, ужасные мгновения ожидания и неизвестности уже давно прошли, так же, как и ее юношеские страхи. Она больше не надеялась на чудо, а творила его своими руками. Она уже слышала, как гостевой зал, сверкающий тысячей мелких хрустальных огней, взрывается смехом, громкой речью и приветственными словами. Это была услада для ушей, слышать, как все вокруг оживает, как душа внутри нее восстает из пепла и расцветает, словно роза после долгой зимней спячки. С каждым месяцем, с каждым годом, проведенным здесь, в Италии, она чувствовала, как ее внутренние раны медленно, но верно затягиваются, оставляя лишь рубцы, которые изредка напоминали о себе яркими вспышками ужасающих воспоминаний. Но Трис научилась контролировать их, закрывать на замок и заталкивать в самые далекие уголки ее сознания, чтобы они не заставляли ее вновь плакать. Иначе это было бы невыносимо, каждый день прокручивать в голове яркие картины прошлого, которое когтями впилось в воспаленный разум и не желало отпускать. Она научилась бороться с этим. Она закрывала резные ворота и оставляла темный туман позади, а сама направлялась по ступеням вверх, не оглядываясь назад, потому что там, выше, она видела свое счастье в руках любимого мужчины, смотрела на то, как их маленькие дети бегали по тропинкам в их цветущем саду, любовалась тем, как Альберто, заменивший ей отца, переговаривается с Марком, человеком, который стал ей как родной брат. Это вызывало у нее в душе совершенно другие эмоции, настоящее счастье, неприкрытую, истинную радость, которая отгоняла от нее тьму и горечь прошедших дней. Когда она спускалась по лестнице, у нее закружилась голова, быстро, внезапно. Ей показалось, что она теряла сознание. Бедная девочка, она знала, с чем это связано. Трис волновалась, настолько сильно, что не могла сдержать бешеного сердцебиения в груди. Сердце грозило пробить ребра, выскочить наружу и задохнуться от нехватки воздуха. Казалось бы, она, закаленная в вечных приемах высшего французского света, девушка, которая побывала почти во всей Европе и перетанцевавшая со всеми, не должна бояться бала, устроенного ей же самой, но нет. Именно это внушало в нее животный страх, который заставлял ноги подгибаться, а разум кричать от наступающего безумия. Трис боялась ударить в грязь лицом, она боялась, что все те люди, почтившие их дом своим присутствием, будут смеяться и тыкать пальцем ей в след, потому что она все еще была обыкновенной содержанкой знаменитого Алессандро Аудиторе. Никто и никогда не воспринимал ее всерьез: она знала, что в салонах у представительниц высшего света женщины и девушки делали ставки на то, как долго она продержится под боком у семьи Аудиторе, как скоро она надоест юному любителю покутить, через какой промежуток времени тот вышвырнет ее на улицу вместе с маленькими детьми. Казалось бы, она не должна была думать об этом, зная, что Алессандро без ума от нее, что его семья считала ее одной из своих дочерей, и уж тем более она не должна была бояться того, что он обидит ее, ведь она не из тех, кого легко обидеть. Точнее, была, раньше, когда Великая французская революция не ворвалась в ее сердце безжалостным ураганом и не уничтожила тот маленький деревянный домик, в котором жили ее мечты. Тогда она потеряла все, что любила: друзей, семью, возлюбленного, приехала в Италию и полностью закрылась в себе, ожидая, когда появится тот, кто вновь соберет ее. И этот мужчина ждал ее внизу. Она знала. Она чувствовала. Когда Трис приближалась к залу, она ощущала напряжение, ту невидимую, невесомую нить, что связывала ее с Алессандро, и она знала, что, где-то там, среди множества людей, сверкающих нарядов и рек алкоголя, Аудиторе тоже это чувствовал. Волнение мурашками пробежало вдоль ее позвоночника, заставляя ее невольно вздрогнуть, как только двери зала отворились. Никто не объявлял о ее появлении просто потому, что она не хотела. Она давно отказалась от этой традиции, так же, как и ее прекрасный муж. Это было слишком вычурно и отбрасывало их сразу на несколько столетий назад, а она больше не хотела двигаться назад. Шаг, первый, второй, и она чувствовала, как покалывало ноги. Волнение охватило все ее тело, не позволяя разуму его контролировать. Она знала, что вот-вот упадет без чувств, если срочно не найдет Алессандро, за которого можно схватиться. Он был ее поддержкой, стальной опорой, без которой ее давно бы сдул попутный ветер. Он придавал ей сил, уверенности в себе, рядом с ним она ощущала себя полноценной, не разбитой на тысячи кусочков, а той, которая еще способна начать жить заново. Легкое прикосновение рук к талии, горячее дыхание на обнаженной шее, и она таяла, таяла, таяла в его руках. Она знала, что это был он. Трис никогда не спутает его руки ни с чьими другими: сейчас они властно, но в то же время невесомо держали ее за тонкую талию. Его нос щекотал ее кожу за ухом, а горячее дыхание вызывало трепетание внизу ее живота. Чувство, не сравнимое ни с чем, и она отдавалась ему с головой, забыв о том, что в зале находилось более сотни человек, что большинство из них смотрели на них, обсуждая и ловя жадным взглядом каждое их движение. Ей было все равно, потому что он был с ней. Он держал ее. И она не собиралась падать. - Сеньора Аудиторе, - проговорил он глубоким шепотом, так, чтобы слышала только она, - Я надеюсь, вы не забыли, что этот бал принадлежит только Вам? – одного прикосновения его губ к ее шее хватило, чтобы Трис растаяла и открыла глаз уже совершенно другой: уверенной, сильной, той, которая смотрит на других немного высокомерно, пряча в глазах добрую усмешку. Он исчез так же быстро, как и появился, оставив ее наедине со своими беспорядочными мыслями. Ей понадобилось мгновение, чтобы взять себя в руки, после чего Трис, выпрямив спину и сцепив руки в замок, элегантно направилась в центр зала, приветствуя гостей снисходительной улыбкой. Она не хотела ошибиться, но ужасно желала посмотреть на то, как все эти насквозь фальшивые люди подавятся соей же желчью, когда узнают, зачем самый завидный жених Флоренции позвал их сюда сегодняшним, невероятно прекрасным вечером, и это доставляло ей удовольствие. Трис хотела посмотреть на то, как вытянутся из упитанные, грязные, фальшивые лица, когда Алессандро провозгласит ее, Беатрис де Лимурье, своей законной женой. Ей было интересно, что сделают иные дамы, когда он запечатлеет быстрый, но полный любви поцелуй на ее приоткрытых губах, она хотела видеть, как лопнут от злости их сплетницы-матери, когда Аудиторе обменяется с ней своими клятвами, когда Трис возьмет его за руку и подарит ему кольцо, которое заказала специально для этого случая. Ей хотелось хоть раз в жизни почувствовать превосходства над этим гнилым обществом, которое когда-то отняло у нее брата и теперь пыталось отнять любимого. Может быть, она слишком переигрывала, может быть, казалась неестественной, но теперь все будут знать, что она из себя представляет. - Мама! – сквозь крики, смех и громкие возгласы толпы она услышала голос своего ребенка, ее сына, самого прекрасного мальчика на Земле, - Иди сюда скорее! – она не успела и глазом моргнуть, как оказалась рядом с ним, сжимая в своей ладони его маленькую, хрупкую ручку. Она смотрела в его яркие зелено-голубые глаза, - точная копия глаз его отца: такие же прекрасные, глубокие, но в то же время по-детски наивные, еще не лишенные простодушной радости и веры в доброту и настоящую красоту этого мира. Округлое лицо мальчика источало радость, его улыбка сверкала тысячами огней, и она сама не смогла сдержать радости, искренней улыбки, которая зарождалась на ее лице. Этот маленький человечек каждый день доказывал, что ей есть, для чего жить, он и его сестра были всем для нее и для Алессандро. Трис знала, что он души не чаял в детях, что часами, когда она уже шла спать, измученная их постоянными энергичными играми, он закрывался с ними в комнате и мастерил новые игрушки, показывая сыну как правильно вырезать фигурки из дерева, а дочери как правильно сплетать толстые нити, чтобы ее пальцы были способны создать великолепие, ничуть не уступающее по красоте настоящим персидским коврам. Конечно, для маленькой Валентины такое занятие было не по возрасту, но уже окрепший Стефано впитывал все, что ему говорил отец. Иногда ей казалось, что этот маленький человечек – точная копия ее мужа: такой же невероятный, прекрасно светлый, с маленькими огоньками, пляшущими в глазах. Когда-нибудь, когда он вырастет, она скажет ему, чтобы он никогда не терял этого внутреннего огня, что сейчас так ярко полыхает внутри. - Что такое, Стефано? – спросила она, улыбаясь и не отпуская его руки. - Я только что доказывал, что моя мама – самая красивая на свете, но они, кажется, не убеждены, - мальчик пальцем указал на нескольких человек, создавших полуокружность вокруг них, - поэтому я и позвал тебя. - Простите его, - она улыбнулась, все еще глядя на сына, но уже обращаясь к стоящим рядом людям, - Он очень добрый мальчик, ему очень хотелось завести друзей, - но едва она подняла голову и взглянула на тех, кто стоял прямо перед ней, ее сердце буквально замерло, перестало биться, а дыхание, до этого момента ровное и размеренное, теперь грозилось вот-вот остановиться. Их глаза встретились, и, будь она проклята, если не убьет его. На нее в упор смотрел ее отец, тот самый человек, из-за которого ей пришлось убежать, с позором и горечью на душе, тот самый, который предал ее и Антуана, из-за которого тот лишился головы, а она – всего остального. В первые месяцы своего пребывания во Флоренции она молила Господа о смерти, потому что думала, что не сможет этого пережить: особенно больно по ней ударила смерть Антуана, ее единственного брата, того, в котором она души не чаяла, того, без которого не представляла своей жизни. Она представляла, как, когда-нибудь, в будущем, они расскажут друг другу, как счастливы со своими избранниками, светло улыбнуться и отправятся в плавание, длинною в жизнь, но вместо этого она лежала на холодном полу, купаясь в собственных слезах, и оплакивала родную душу, которую отпустила. Из-за него. Из-за Филлипа, который нагло явился на церемонию. Трис чувствовала, как внутри нее закипала кровь, как она прожигала вены и выливалась в полости тела, заставляя ярость управлять ее телом. Она чувствовала, как билась артерия на шее, как выворачивались наизнанку внутренности, как внутри, за сердцем, росло ужасное желание схватиться за меч и отрубить ему голову так же, как когда-то он сделал это для Антуана. Ей мучительно сильно хотелось увидеть его смерть, то, как он будет извиваться в предсмертных судорогах и молить о помощи. Но ее взгляд скользнул дальше: Шетани, Сэм, Авраам и Николетта, - все они были здесь, молча наблюдали за безмолвным поединком, разгоревшимся между отцом и дочерью. Они не желали вмешиваться, и она прекрасно видела, что нахождение в одном помещении с Филлипом не приносило им ни малейшей радости. Шетани была прекрасна в своем светло-желтом атласном платье, украшенном россыпью жемчуга и красных рубинов. Ее томные волосы нежными волнами рассыпались по плечам, прикрывая мелкие шрамы, полученные в поединках. Она источала нежность, любовь и заботу: мягкий взгляд ее темных глаз вытанцовывал причудливый танец между двух тел, столкнувшихся в противостоянии. Она, как и все остальные, не знали, что делать, чтобы прекратить это. Справа от нее находился Сэм: такой же статный, невероятно привлекательный и улыбчивый, как раньше. Даже шрамы, оставшиеся после ослепления, ничуть не портили этого прекрасного мужчину. Она слышала о его успехах, о написанных книгах и поэмах, стихах и одах, которые он посвящал видным деятелям политики или искусства. Она прочла все его творения, но одна единственная книга запала ей в душу так, как не смогла ни одна другая: Последняя песня. Трис перечитывала ее несколько раз, плакала и смеялась, выворачивала душу наизнанку и впитывала в себя все маленькие нотки раскаяния, присутствующие там. Она знала, для кого была написана эта книга, и надеялась, что у них все будет хорошо. Хотя, разве сейчас все не хорошо? Рядом с Сэмом стояла Николетта, как всегда великолепно-огненная в своем рубиновом платье. Контраст яркого цвета платья и светлых волос привлекал внимание, ярко-красные губы приковывали взгляд, а статная осанка немного отталкивала, показывая ее обладательницу немного гордой и высокомерной. Ее тонкие пальцы впивались в толстую ткань камзола ее мужа, Авраама, который, стоя ровно, как выдрессированный солдат, снисходительно смотрел на Трис и призывал ее к спокойствию, еще не зная, что она изменилась. Они гармонировали, так, как не гармонировал никто в этой комнате. Ей казалось, что даже она и Алессандро были далеки от такого идеала, который из себя представляла эта невероятно прекрасная пара. Они любили друг друга, и эта любовь осязалась, словно рифленых бархат на поверхности высоких стен, словно золотая крошка на идеально ровной поверхности мраморных статуй величественного храма, коим и была их нескончаемая, беззаветно трепетная любовь. Вспышка огненно рыжих волос, и Трис повернула голову в другую сторону, обомлев еще больше, пожелав себе смерти в тысячный раз, разбивая саму себя о скалы своей обиды, злости и ярости, которая с каждым мгновением все больше и больше росла у нее в душе, подбивая свое сердце остановиться и уже никогда не завестись. Ей хотелось упасть прямо здесь, на этом мраморном полу и забыть обо всем, что было. Ей хотелось исчезнуть, испариться, словно ее никогда и не было, словно она – частичка бесконечного бытия, в котором ей суждено затеряться. Она чувствовала, как руки начинали трястись, как к глазам поступали слезы горечи и обиды, как дикое желание убить кого-нибудь и убежать на край света без оглядки подступало к ее горлу, сковывая его стальными тисками. Перед ней стояла Элиза, во всем своем великолепии, в невероятно красивом черном платье, похожем на россыпь звезд на дегтярно-черном небосводе. Ее надменно приподнятая голова, уложенные волосы и дурманящий запах сводили Беатрис с ума, заставляли ее продумывать план ее убийства с мельчайшими деталями, представляя, как она медленно, болезненно и мучительно вырывает у нее сердце, после чего разрезает его на мелкие куски, как Элиза когда-то сделала с сердцем Трис. О Боже, как же ей хотелось избавиться от нее, как же ей хотелось скрыться от этой позорной встречи и вновь начать жалеть себя, потому что сейчас ей больше ничего не осталось. С ней рядом даже не было ее мужа, чтобы удержать ее на ногах. А рядом с ней был Арно. Арно. Осознание того, что это был он, ударило, словно гром среди ясного неба, словно молния, рассекающая темнеющее небо пополам. Его появление окончательно выбило ее из колеи, разбило ее и без того слабо склеенную душу на осколки зеркал, в которых мелькали события минувших дней, в которых она была невероятно счастлива, сжимая его руку и опуская свои губы на его шею, в которых он бежал следом за ней, прикрывая ее спину от неожиданного удара, в которых он, словно древнегреческий полубог, выносил ее из заброшенного замка, где ее держал Магистр, в которых она носила его ребенка под сердцем. И это стало бы последней каплей, если бы не маленький ребенок, сжимающий ее руку и явно не понимающий, что происходило. Она не хотела впутывать Стефано в грязные сети своего прошлого. Она не хотела, чтобы ее сын хоть когда-нибудь встретился с Арно, но, кажется, у судьбы были другие планы. Она смотрела на то, как Дориан молча глядел на маленького голубоглазого мальчика, прятавшегося за юбку Беатрис, мысленно проклиная день, когда познакомилась с ним. Сейчас, спустя столько лет, эта рана все еще безумно болела, сводя ее с ума и заставляя выть от боли по вечерам в подушку, когда ее прекрасного мужа нет рядом. Она все еще чувствовала ту разбитую, покалеченную любовь в своем сердце, которая ползла вдалеке, все еще надеясь добраться до Трис и схватить ее своими ослабшими руками, взмолить ее о прощении и о втором шансе, которого никому и никогда не видать. Особенно ей. Особенно ему. - Стефано, - сказала она в мгновение охрипшим голосом, - Иди найди свою сестру и отца, - мальчик, лишь кивнув и помахав новым знакомым на прощание, умчался прочь, скрываясь в подолах разноцветных юбок и пугая и без того слабых дам. Она не знала, что говорить, поэтому просто молча обняла четверых, тех, которых жаждала увидеть все это время. Как же ей хотелось почувствовать их тепло, знать, что с ними все в порядке, что их жизнь не остановилась в одной точке, как это сделала ее собственная. Она желала своим друзьям только лучшего, того, что у нее отняли, того, что у нее самой никогда не было. Она желала им почувствовать ту страсть любви, о которой писали в романах, то счастье, которое дурманило рассудок и простужало душу, заставляя ее греться в лучах солнечного света второй половинки. Она надеялась, что у них будет все, что они пожелают, что их никогда больше не коснется горечь утрат и предательств, что они будут счастливы, как сказочные принц и принцесса, живущие в своем королевстве в мире и спокойствии. Она надеялась, верила в это и сквозь объятия старалась передать им свою веру, свое желание к счастью, которое теперь медленно, но верно сгорало под палящим солнцем пустыни его глаз, направленных на нее. Она чувствовала его взгляд, она знала, что ненавистный, он смотрит на нее, давит своими внутренними и молчаливыми вопросами, на которые ей не хотелось отвечать. - Беатрис, - она услышала голос своего отца, - Я… - Ни слова больше, - твердо ответила она, так, как сама не ожидала, - Тебя вообще не должно быть здесь. И тебя тоже, - последние слова она адресовала Арно. Минуты, летите, быстрее, чтобы она не заметила вас, поспешите, быстрее, быстрее, чтобы эти мгновения прошли, чтобы эта боль, которую взбудоражили своим появлением нежданные гости, скорее ушла, чтобы ее муж вновь залечил ее раны, собрал ее из разрезанных лент и вдохнул в нее жизнь. Как же ей хотелось, чтобы все это закончилось. Ей хотелось просто убежать, как можно дальше, спрятаться за высокими деревьями и сделать из их крон ловушку для своей боли, чтобы никто и никогда не смог найти, чтобы никто и никогда не смог ранить опять. - Нас пригласили друзья, - ответил Дориан, - Они должны быть здесь с нашей дочерью. Откройте, освободите. Откройте клетку, в которой она застряла, откройте душу и сердце, чтобы она не заметила, как оттуда уходят вся боль от разлуки, предательства и потери. Ей казалось, что сейчас в ее голове нет более громкого звука, чем шепот ее несбывшихся надежд. Он оглушает, валит с ног, заставляет здравый смысл бороться против необузданных чувств, которые льются через край. Она не могла думать головой, ей казалось, что она теряла всякое самообладание, с головой окуналась в бездну, из которой нет выхода без руки поддержки. Она понимала, что пока она рылась в себе, вытаскивала наружу все свои недостатки и страхи, он строил новую жизнь с Элизой, любил и отдавал себя в без остатка, в те моменты, когда она билась кулаками о мраморные стены и кричала от собственной беспомощности, сходила сума от бесконечных голосов в своей голове, которые постоянно обвиняли ее в смерти Антуана и потере маленького комочка, который жил в ее теле. В молодости она была безотказна страсти, за что и поплатилась. Да и до сих пор расплачивается. - Рада за вас, - ответила она, кашлянув, - Надеюсь, вашей дочери понравится. - Прием поистине прекрасный, - вставила слово Элиза, видимо, надеясь немного разрядить обстановку, - По какому случаю бал? - Свадьба, - коротко ответила Беатрис, стараясь удержать себя в руках. - Чья? – теперь уже подал голос ее отец. - Моя, - она молча смотрела на то, как меняются их лица. Она не этого ждала, точнее, она вообще не ждала их сегодня увидеть. Она надеялась, что сможет удержать ту ничтожную крупицу счастья, которая наконец-то нашла пусть к ней в руки, но теперь она не была так уверена. Маленькие светлячки, приводящие ее в состояние восторга, покидали свое уютное гнездо и отправлялись на поиски чего-то нового, кого-то нового, менее разбитого, менее подверженного негативным мыслям. - Где твой жених? – спросила Шетани, слегка подаваясь вперед, но не отпуская руку Сэма. - Муж, - поправила Трис, и на ее губах мелькнула слабая улыбка, - Это вторая свадьба. Мы уже обвенчались перед лицом Братства. Она отчаянно пыталась не оглянуться назад и не начать искать взглядом Алессандро, который пропадал неизвестно где. Она знала, что он был где-то здесь, но не была уверена, что он видел ее, потому что если бы она была в поле его зрения, то среди этих людей, по крайней мере среди ее отца и Арно, ее бы не было. Минуты, летите к нему, откройте ему глаза. Она будет думать о нем, чтобы Алессандро услышал и понял, что ей нужна помощь, иначе она просто умрет, здесь, сейчас, от остановки сердца, от того, что ее сердце не выдержит. Она умоляет, найдите его, она просит вас на коленях, откройте замки и позвольте ему добраться до ее ослабевающего тела. - Трис, позволь, нам нужно поговорить, - начал Арно, делая шаг в ее направлении. - Нам не о чем разговаривать, - ни год назад, ни три, ни десять лет назад она бы не ответила по-другому, - Ты бросил меня в Сен-Дени. Из-за вас, - указав пальцем на Филлипа и Элизу, - Антуана казнили, а ты, - это предложение было адресовано только ее отцу, - всю жизнь использовал своих собственных детей ради достижения своих грязных целей. Я надеюсь, что ты будешь гореть в Аду. - Трис, - ее вновь перебивали, и ее кровь вновь закипала. - Нет, теперь моя очередь говорить, - она никогда не говорила таким тоном, она не узнавала саму себя, - Ты бросил меня там, даже не поинтересовавшись, почему я не смогла прийти тебе на помощь. Тебе была дороже Элиза, которая вполне могла позаботиться о себе сама, чем девушка, которую, как ты говорил, ты любил. Когда появилась угроза, ты сперва побежал спасать ее, а меня бросил на растерзание тамплиерам, которые чуть не убили меня и Марка, - она чувствовала, что ее голос начал переходить на крик, поэтому она остановилась. Трис молча возводила баррикады между сердцем и разумом, чтобы тщательно думать, что говорить, чтобы не убить себя снова, хотя ей ужасно хотелось убить их словами, заставить их чувствовать ту же самую боль, что чувствовала она тогда, когда осталась одна, когда даже Марк не смог ей помочь, потому что сам был при смерти. Каждое мгновение своей жизни она чувствовала ту беспомощность, какую ощущала тогда, лежа на камнях в пещере в Сен-Дени, и тот животный страх, который овладевал каждой клеточкой ее тела, когда мимо ее шаткого укрытия пробегали тамплиеры, безжалостные ищейки, отправленные, чтобы убить ее. - А после того, как я, еле живая, прибежала к тебе, думая, что ты погиб, я увидела тебя вместе с ней, - Трис гневно указала ладонью на Элизу, - Я отдала тебе все, что у меня было, а ты взамен наградил меня разбитым сердцем и нескончаемым количеством страхов, которые преследуют меня уже десять лет, пока ты спокойно живешь и строишь свое счастье заново. - Ты тоже начала сначала, - сказал он, и по его лицу Трис видела, что он зол, что он в отчаянии, что он обижен. За то короткое время, что они были вместе, Беатрис научилась читать все его мысли по взгляду прекрасных глаз. Она научилась улавливать малейшие изменения в его настроении лишь по его походке и позе, она могла сказать, что он чувствовал в тот или иной момент, не удосуживаясь даже выслушать его. Трис всегда попадала в цель, никогда не ошибалась, когда речь заходила о нем: единственном, неповторимом и навсегда застрявшем в ее сердце. Однако никто не знал, как она ненавидела его в этот момент. Никто не знал, как полыхала ее душа, которую Трис самолично сжигала в пламени поражения. Никто не знал, что топливом для вновь разгорающегося огня были лепестки ее увядшей любви, которую она пыталась искоренить из сердца раз за разом, и, как назло, всегда безуспешно. Она отчаянно пыталась забыться, бросаясь в омут с головой, отдавая всю себя заботе о детях, о доме, самой себе и о муже, которого без памяти любила, но все было тщетно, бесполезно, слишком поздно. Разбитая, умирающая ветвь вросла в почву ее сердца и не желала уходить. Трис рубила ее, вырывала с корнями, сжигала травила ядами и просто пыталась забыть, игнорировать неприятности, которые она причиняла, однако она постоянно напоминала о себе тяжестью в груди, учащенным сердцебиением и болью, где-то там, где находится самый центр сосредоточения души. Она ненавидела его всем сердцем, желала ему только всего самого плохого, тем самым заставляя себя почувствовать облегчение. Но его не было. Оно как будто застряло на непутевых дорогах этой бесполезной земли и не желало никуда двигаться, пока его предполагаемая хозяйка не умрет от обиды, тяжести разлуки и горести. И она умирала, медленно, верно, осознавая, что дверь ее выхода из этой ситуации медленно закрывала перед ней свои створки. Ей мешали вдохнуть ее собственные страхи, которые каждую минуту обволакивали ее с ног до головы, укутывали в свои шелковые одеяния и не позволяли выбраться из этого замкнутого круга, в котором она, казалось, застряла на всегда. Едва ей казалось, что она разрывала порочную связь, освобождала себя от оков прошлого и узлов ошибок, как в следующее же мгновение что-то вновь тянуло ее вниз, дальше, глубже, ниже, туда, где она уже не смогла бы дышать. Иногда ей казалось, что она поборола, искалечила и убила ту маленькую доверчивую девочку, живущую в ее душе, однако через пару минут к ней приходило осознание того, что она никогда не изменится, что она навсегда останется такой же глупой, наивной, стремящейся к совершенству, которого не существует. И никто, и никогда не изменит этого. - Потому что мне надоело оглядываться назад и представлять, что было бы, если бы мы по-прежнему были вместе, - проговорила она, душа подступившую к горлу панику, злость и отчаяние. - Почему тогда ты не попыталась найти меня ? – спросил Арно, заставляя Трис перевести взгляд с отца на него. - Потому что ты был с ней. - Почему ты не попыталась найти меня сейчас? – в его голосе играл интерес, но в то же время она чувствовала горечь, которой было пропитано каждое его слово. - Потому что больше не люблю тебя, - она сказала это быстрее, чем смогла сообразить. Говорят, сердце быстрее, чем разум. Оно реагирует почти сразу, в отличие от здравого смысла, которому необходимо время на раздумье. Говорят, что от сердца говорят то, что есть на самом деле, а от разума идут слова, которые мы тщательно обдумываем, чтобы не обидеть человека. Трис не боялась обидеть его, не боялась причинить ему боль, наоборот: ей хотелось, чтобы он почувствовал то же самое, что чувствовала она, когда он бросил ее, сказав, что все в прошлом, что все чувства, которые были у него к ней, были простым наваждением, вуалью, которая закрывала ему глаза на его настоящую любовь. Тогда она не сказала ничего, лишь отпустила, позволяя слезам душить ее изнутри, однако сейчас она делала это из мести. Трис наконец-то призналась себе, что хотела отомстить ему. Она никогда и никому не мстила, даже собственному отцу, из-за которого был казнен ее брат, однако сейчас ее душа, все ее нутро кричало о необходимости почувствовать на языке сладкий вкус холодной мести. - Я больше не засыпаю и не просыпаюсь с мыслями о тебе. Я больше не плачу в подушку и не вглядываюсь в прохожих, пытаясь разглядеть в них тебя, - ее голос был ровен, спокоен и тверд, - Я забыла тебя, как только встретила своего мужа. Все чувства сразу прошли, как будто их никогда и не было, - а здесь она немного врала, хотя, кто упрекнет ее в этом? Уж точно не тот, кто сам врал. - Трис, - начал он, однако сразу замолчал, как только из ниоткуда возник Стефано, который стал дергать Трис за юбку. - Мама, не окажите ли Вы мне честь и не подарите ли этот замечательный танец? – проговорил мальчик, смущаясь, но пытаясь скрыть проступающих на щеках румянец. - Мой маленький джентельмен, - проговорила она, улыбаясь, и взяла сына за руку, после чего перевела взгляд на своих старых знакомых, - Надеюсь увидеть вас на официальной части нашего приема, - после этого Трис, чуть склонившись в реверансе и улыбнувшись четверке своих друзей, направилась туда, куда тащил ее сын. Она чувствовала его взгляд спиной, она знала, что он смотрел на нее в упор, следя за каждым движением и отчаянно призывая ее вернуться назад и поговорить с ним, однако она была непреклонна. Беатрис не видела смысла в том, чтобы говорить что-то еще. Она призналась ему во всем, что беспокоило ее все это время, она вылила на него реку своих чувств и утопила его в болоте своих страданий, наблюдая, как человек, которого она когда-то любила, уходил под воду, жадно глотая воздух и протягивая к ней руки. Он надеялся на спасение, на прощение с ее стороны, на призрачную надежду на возможное будущее, которое Трис могла бы подарить ему одним лишь взглядом голубых глаз. Однако она не видела в этом смысла. Еще десять лет назад, с того самого момента, как он бросил ее, оставив одну, промерзающую до костей из-за отсутствия обуви и дрожащую от ледяного ветра из-за порванного костюма, она потеряла всякую необходимость в нем, в тепле его тела, в нежном баритоне его голоса, в ласковом касании его мягких губ. Ей стало все равно на ее прошлое, на ее будущее и настоящее, потому что в те моменты она думала, что умирает. У нее не оставалось ни одной весомой причины, чтобы оставить себя в живых. Однако, вместе с тем, она никогда не пыталась убить себя. Да, у нее были мысли об этом, однако Беатрис никогда не переводила дело на практику, потому что знала, что это глупо. Наверное, уже тогда, где-то в глубине души она знала, что ее счастье найдет ее. Она знала, что Богоматерь наградит ее за страдания и позволит ей вновь полюбить. И сейчас, держа за руку своего маленького сына, прекрасного мальчика, который тащил ее дальше, в толпу людей, она понимала, что нашла то, чего так долго ждала. Ее тихая гавань, надежда счастья, все это время была у нее под носом, и, возможно, если бы она не отправилась на задание итальянского Братства во Францию, то ее судьба сложилась бы иначе: ее сердце не ныло бы всякий раз, когда она вспоминала об Антуане, душа не погибала бы снова и снова, а разум не ныл от жестокого осознания того, что она потеряла и любовь, и дружбу, и семью. Возможно, все это время она жила бы в Италии, возможно, стала бы кем-то большим, нежели простым ассасином. Может быть, она добилась бы звания одного из членов Совета Братства, может быть даже встала во главе вместе со своим мужем. Конечно, это мог бы быть не Алессандро, хотя, кто знает? Никто не может предугадать, куда приведет нас судьба. Только сейчас ты думаешь, что все будет так, как ты хочешь, или в сотни раз хуже, чем твои воспаленные фантазии, но прекрасные, пусть и сложные дороги, преподносят нам бесценные сюрпризы и неожиданно открывшиеся двери новых перспектив, которых мы раньше не замечали из-за того, что зарылись с головой в прошлый опыт, который не желали отпускать, который нам хотелось лелеять в нашем сердце и после притворяться жертвой чьего-то обмана или неправильного действия. Она поняла, что нужно открыться миру, позволить ему понять, что она готова для новых свершений. И посмотрите, куда это привело? Она спешила разделить танец со Стефано, своим ребенком, до беспамятства любила своего прекрасного мужа и знала, что их прелестная дочь сейчас вместе с ним, потому что видела, как эти двое самых дорогих для нее людей танцевали в самом центре зала, элегантно и легко скользя по паркету. Сейчас, когда ее маленький сын кружил ее в ритме вальса, Беатрис не хотела возвращаться к началу. Она предполагала, что ее жизнь похожа на науку, которая то взлетает на самые высокие вершины, полагаясь на сильных нашего мира, а затем падает в самые глубины Мирового океана и бежит в самый далеких конец этого света, чтобы скрыться от тех, кто поносит ее и развращает все основы, заложенные благородными людьми. Так делала и она: сначала взлетала, купалась в лучах блаженства и удовольствий, отдаваясь веселью, радости, хватаясь за самые сложные поручения и отнимая жизни у людей, которые мешали Братству, а потом, словно жалкий, беглый преступник, бросалась прочь, прячась за стволами могучих деревьев и сливаясь с падающими на землю снежинками. Трис вставала и шла вперед, стараясь держать голову гордо и высоко, показывая всем вокруг, что обычных препятствий не хватит, чтобы ее сломить. Даже сейчас, танцуя с сыном, она источала уверенность и силу, которых в ней никогда раньше не было. Сейчас она знала, что вся власть над этими людьми находилась в ее руках и руках ее мужа, и кучка этих жалких, прогнивших насквозь аристократов, сделает все, что они скажут. Эта власть опьяняла, однако Трис держала себя в узде, не позволяя низменным чувствам вырваться наружу. Уверенности ей придавала маленькая ручка ее сына, которую она сжимала в своей ладони. Маленький Стефано улыбался, громко смеялся и смотрел на мать, которая отвечала ему такой же теплой улыбкой. Краем глаза Трис наблюдала и за мужем, который кружился по всему залу, держа маленькую Валентину, явно наслаждавшуюся этим времяпровождением, на руках. Маленькая девочка смеялась громким, раскатистым смехом, запрокидывала маленькую головку назад и закрывала глаза, наверное, представляя, что она – маленькая принцесса, которую кружит в танце ее избранник. Она раскидывала руки в стороны, открываясь теплому ветерку и умилительным улыбкам людей, придающим ей силу. Она питалась счастьем, равноденствием, царившим в ее душе. Она черпала от отца уверенность в себе сквозь нежное прикосновение, которое он то и дело оставлял на лице своей прекрасной дочери, параллельно глядя на свою прекрасную жену. Он не мог оторвать от нее глаз: он не мог забыть, не мог не обращать внимания на то, как она улыбалась, счастливо и широко, держа за руку их прекрасного сына. Он не мог поверить, что эта прекрасная женщина, улыбающаяся и искрящаяся счастьем, по ночам плачет от боли и разочарования, хватаясь за его руку и умоляя его обнять ее. Эти картины, возникающие в его сознании словно яркие вспышки молний, причиняли ему боль, которую он не мог терпеть. Всякий раз, когда ей снился кошмар и она кричала от страха, он клялся себе, что сделает все, чтобы эта прекрасная женщина, принадлежащая только ему и никому больше, улыбалась всегда. Он дал себе слово, что не позволит никому и никогда причинить ей боль, которую она испытала десять лет назад. Он прекрасно знал, что случилось тогда. Ее дядя, Альберто, рассказал ему все в подробностях, да и он сам прекрасно слышал слухи, которые ходили в рядах ассасинов. Алессандро пообещал себе, что никогда не позволит ее отцу приблизиться к ней, что никогда не даст Арно вновь увидеть ее. Аудиторе видел грусть, которая появлялась в ее глазах всякий раз, когда Трис смотрела на подъезжающий к дому экипаж: она все еще надеялась, все еще не могла отпустить свои чувства, застрявшие в ее душе, словно воспоминания о былой войне, которые тяжелым грузом лежали у него на сердце. Он зарекся, что, как только она станет его женой, будет принадлежать только ему, он не позволит ей думать о том, что когда-то бросил ее на произвол судьбы. И он сдержал свое обещание. Она не думала, по крайней мере тогда, когда Алессандро был рядом, хотя он и научился читать ее настроение по красным от слез глазам и опущенным ресницам. Конечно, Аудиторе прекрасно понимал, что Беатрис никогда не забудет свою первую болезненную любовь, однако он надеялся, что его любовь поможет ей исцелить раны. Хотя бы наполовину. Хотя бы на время. Его тянуло к ней, даже тогда, когда Трис вовсе не было рядом, даже когда он уезжал в другую страну по поручениям правительства, даже тогда, когда его держали в холодной темнице, подозревая в измене. Он знал, что она не спала ночами, карауля тюремщика и прокурора, умоляя их пропустить ее к нему. Несчастная женщина, сколько же ей пришлось пережить даже тогда, когда она была безоговорочно счастлива. Когда он вернулся домой, измученный и разбитый, даже тогда Алессандро пытался раскрасить ее мир всеми цветами радуги, пытался заставить ее улыбнуться даже тогда, когда Беатрис смотрела на его опухшее от побоев лицо. И он любил ее без памяти, безоговорочно и так сильно, как только могло любить его сердце. Он никогда раньше не испытывал любви: идеалом для него были только плотские увеселения, однако когда она появилась на пороге обеденного зала и попросила Альберто поставить для нее еще одну чашку, он забыл обо всем, что существовало до этого. Он был влюблен, с первого взгляда, с первого ее слова, с первого вздоха, который она сделала рядом с ним. Уже тогда он не мог отвести от нее взгляд, а когда понимал, что она тоже смотрела в его сторону, пытался скрыться за маской безразличия и холодности, обдавая ее ледяной метелью его внутренней бесчувственности. Когда он делал так, Алессандро наблюдал за тем, как весь оставшийся в ее душе свет гас, запросто умирал, словно его никогда и не было. В своих мыслях он возвращал ей надежду одним лишь поцелуем, одним лишь легким касанием губ, однако в реальности он все так же держался отстраненно, холодно и бесцеремонно. Бедная девочка, тогда она думала, что ему все равно. Но когда он сделал ей предложение, она расцвела. Ее внутренний мир вновь заполыхал ярким цветением роз, разум стал свеж и прекрасен, когда он стряхнул с себя пыль горечи, обиды и страха смерти. Она стала принадлежать ему с той самой секунды, когда сказала ему «да». Ему не нужно было других слов, чтобы поцеловать ее, сжать в своих руках и никогда больше не отпускать. Он и не отпускал, вплоть до сегодняшнего дня, и до завтрашнего и до того самого, когда его заберет смерть, но даже тогда его призрачные руки окутаю ее горюющее тело и подарят ей тепло и заботу, которые она испытывала всякий раз, когда прижималась к его здоровому, молодому телу. Он будет любить ее даже тогда, когда этому миру придет конец, даже если Господь уничтожит его за все совершенные грехи, даже в те самые моменты, когда его не будет существовать, частицы его души и бренного тела будут тянуться к ней, единственной и неповторимой, той, что навсегда украла его сердце. Она почувствовала его руки на своей талии в тот самый момент, когда Стефано отпустил ее ладони. Алессандро прижимал ее к себе, легко поглаживая твердую ткань ее корсета. Она чувствовала его теплое дыхание, щекотавшее кожу, у своего уха. Он вел ее под музыку, осторожно прикасаясь пальцами к ее обнаженной коже, к рукам и плечам, скрывая это за танцевальными па, но она прекрасно понимала, что таким образом он показывал всем здесь присутствующим, что она принадлежала только ему. Трис следила за его взглядом, и с ужасом осознавала, что он был направлен на Арно и ее отца, которые в первых рядах наблюдали за их танцем. Ей было все равно, что они подумают, ей было наплевать, что они сделают или какие выводы напросятся в их головы. Трис всего лишь танцевала со своим замечательным мужем, который вот-вот будет принадлежать ей вновь. А он даже не знал, что они будут здесь, что Филипп де Лимурье поступится всякими принципами и придет на свадьбу к дочери, чью жизнь он разрушил, так же, как и Арно Дориан, который бросил ее на мосту одну, беспомощную и покалеченную. Он ненавидел их всем сердцем, и, если бы не она, Алессандро уже убил бы их своими руками, совершая благородное, справедливое преступление. После этого он вернулся бы к ней, словно герой, который возвращается с войны и ожидает почестей. Он был уверен, что она выгнала бы его, несмотря на то, что ей самой хотелось мести. Просто она была слишком правильной, послушной, эта Трис. Его Трис. А когда он сказал последнее слово своей клятвы, Трис растаяла, тысячу раз умерла и вновь воскресла, словно феникс, позволяя осознанию обладания этим мужчиной просочиться в ее тело. Она с упоением слушала, как Алессандро говорил слова, которые навсегда запечатлеются в ее сознании как ассоциации с самым счастливым моментом ее жизни. Она произносила свою клятву, ни разу не отведя своего взгляда от его прекрасных глаз, которые смотрели на нее с таким обожанием, которого она никогда раньше не видела. В такие моменты Трис понимала, как сильно он любил ее, как сильно она сама любила этого человека, не представляла своей жизни без него. Она как будто окуналась в пучину самых невероятных чувств, в океан счастья, который создала сама из своих же собственных слез, которые проливала все это время. Она укутывалась в шелка его любви, которые он соткал специально для нее и преподнес подарком на всю оставшуюся жизнь. Рядом с ним она дышала легко и непринужденно, питаясь его теплом. О, он внедрялся в ее вены и сливался с кровью, которая придавала ей жизнь. Она любила его так крепко и безвозмездно, что иногда ей становилось больного от одного осознания того, что он мог уйти и не вернуться. Не потому, что больше не любил, а потому, что кто-то из тамплиеров забрал его жизнь. Она боялась этого до смерти, до боли в суставах, до безумия. Всякий раз она умоляла его не уходить, молила на коленях, чтобы он остался, однако Алессандро оставлял ей лишь короткий поцелуй, а затем уходил, безжалостно бросая ее в пучине беспробудного страха. Да, она боялась, что он не вернется, однако никогда не винила его в том, что ему нужно было уходить. Ведь она сама была такой. Той, которой был необходим адреналин в крови, той, которой хотелось вновь перелететь через крышу и упасть на колени перед величественной флорентийской рекой, имеющей символическое название – Арно. Она видела его краем глаза, когда Алессандро наклонялся к ней для поцелуя, чтобы закрепить данные друг другу обещания. Трис могла поклясться, что видела в его глазах огонь ненависти и ярости. Она могла поклясться, что слышала его мысли даже на расстоянии нескольких метров, умоляющие ее сказать нет, в тот самый момент, когда она давала свое согласие. Она чувствовала его надежду на то, что она вновь будет с ним, которая грубым бархатом проходилась по ее коже. Раньше этот соблазн, возможно, взял бы верх, заставил ее бросить все и, схватив его за руку, умчаться прочь, подальше ото всех забот и взглядов, осуждений и слухов, туда, где никто и никогда не сможет их найти. Однако сейчас, когда ее внутренняя грусть была растоптана ее невероятным мужем, когда ее бесконечное отчаяние было побеждено ее счастьем, Трис ни за что не откажется от этой легкости, поселившейся в ее сердце. Она ни за что не согласится променять спокойную и счастливую жизнь с Алессандро на временные удовольствия с другим. В конце концов, она знала, что все планы, все фантазии, которые создадут они с Арно, рухнут в тот самый момент, когда он вновь увидит Элизу, потому что он любил ее, а она – любила Алессандро, который бережно держал ее руки и улыбался ей, когда надевал аккуратное золотое кольцо на ее палец. Беатрис знала, что этот момент – начало их бесконечности. Алессандро знал, что этот момент – необузданное, великое счастье, которое будет с ними всю жизнь. Им оставалось лишь окунуться в эту пучину с головой, не ожидая спасения, полностью отдаваясь желаниям друг друга. Полностью посвящая себя любви, которая искрилась в их сердцах с этой минуты и до самого последнего вдоха. Они были единым целым, и даже прошлые ошибки не могли этого изменить.