остерегайся тени

— Пташка упорхнула. Смотрите-смотрите! Намджун выслеживает сощуренно, больше руководствуясь собственным интересом, нежели наводкой Айрона, возомнившего себя главным. Вообще-то, положа руку на сердце — ему чертовски к лицу перетянутое кожаным жгутом предплечье, чувствуется лидерственное неуловимое что-то, и все же, несмотря на несметное количество плюсов, подтрунивать и дразниться ему идет больше. С чем родился, так сказать. — Улетееела!.. — продолжает измываться он, и Намджун, даже головы не поворачивая в его сторону, слышит, как чужие ботинки журчат по земле; Айрон взвинчен и задет, но проще же выдавить из себя глупую блядскую лыбу — в этом у них с Хоупом опыта на равных. Туннель гремит жизнью, и в его мерзком чреве передвигаются люди, процессией своей напоминая очередь в особо примечательный музей. 'Как на барахолку собрались' — комментирует Шуга сбоку, не выныривая и не высовываясь. Айрон только усмехается ему — ненадолго — и снова не выпускает 'пташку' из поля зрения. Да чтоб его! Больше всего на свете Намджун хочет отвернуться и уйти вглубь неизведанного, влача жалкое существование и свои едва передвигающиеся сегодня ноги. Ползущий слизень туннеля, в котором они обнаруживаются, чавкает и крупно конвульсивно содрогается, словно слопал что-то не то и теперь пытается вытолкнуть из своего живота лишнюю пищу. Какая честь — быть причиной несварения подземки. Туннель дрожит снова, едва-едва, и кем-то случайно придавленный Юнги рискует быть затерянным в толпе. Не тут-то было — заскорузлые руки Айрона вытягивают его захватом за капюшон, дергают в привычный сплоченный квартет, и все это длится одну лишь секунду — ОДНУ, МАТЬ ЕЕ — в течение которой след утерянной 'пташки' простывает. Намджун безнадежно оглядывается. ___ В следующий раз они сталкиваются лицом к лицу на 7-ой линии, и это ой как не играет на руку Намджуну, потому что, как и прежде, подгадливой змейкой рядом возится Айрон. Необычайно хмурый, не выспавшийся, с песчинками, прилипшими к сонной еще щеке, он проверяет магазин своей винтовки, изредка поглядывая на младшего, и атмосфера между ними за тридцать минут молчания складывается какая-то очень не очень. Они идут плечом к плечу, засунув промерзающие пальцы в карманные щели, и оба думают об одном. И какая ж гребанная ирония, что оба встречают 'пташку' около проходящих и обрывающихся в никуда рельс — зияющая бездна под ногами впереди заставляет было Намджуна пойти на попятную, но проще застыть сейчас вообще без движения. Около подсвеченной фонарем вагонетки на корточках сидит парень с полураспакованным рюкзаком на спине — нет, такую спину не спутаешь, в такой спине бы еще помимо лопаток уместились бы крылья. — Пташечка! — возбужденно хрипит почуявший наживу Айрон. От тона его задрожавшего стеклом голоса Намджуну становится не по себе, зато Джину, кажется, и вовсе похуй. Лишь поводит носом от заполненной камнями вагонетки и встает неспешно, нерасторопно — не боится. Слишком много отмороженных повидал, выработав недюжинный иммунитет. Надо сказать, спокойствие делает его почти неуязвимым, и Намджун даже любуется им первые пять секунд затхлого молчания, не получая ответного взгляда. Опасно это — разбрасываться вниманием, когда тут такой радостный на дебош Айрон чуть ли не прыгает доверху от счастливой выпавшей случайности и улыбается. Намджун видит каплю пота на его коротко бритом виске. — Заплутал, пташка? Помочь пройти? — и все бы ничего, предложение помощи есть предложение, но от подсыпанного в голос яда воротит и крутит. Пальцы Айрона спускаются пониже, переманивая винтовку к себе. Мизинец нетерпеливо, как свою сучку любимую, гладит предохранитель. Джин не верещит, оттряхивая вымазанные чем-то темным ладони о собственные колени; вымеренное чуткое молчание на ножках, просто хоть снимай на камеру и восхищайся. — Я слышал, ты теперь с ними. Прежде чем оглянуться на лобызающего оружие Айрона, Намджун удивленно, не подав вида, бесшумно выдыхает. Пойманный врасплох Джин заметно напрягается. Пальцы путаются в штанине, однако вот оно, выработанное движение, и он снова руководит ситуацией, поглядывая то на одного, то на другого с одинаковым выражением лица. Обидно, черт, за такое уравнивание. — Как видишь. — Вижу... — И я вижу! Ну, куда без тебя, милый. Втесавшийся в едва слышный разговор, Айрон пестрит громкостью и вышагивает вперед, сокращая расстояние. Между ними теперь сломанная жизнью вагонетка и не менее погнутый Намджун, если, конечно, он успеет подобраться ближе. Не выдав себя, что важно. — Монстр, гляди, он у них теперь за лидера. Отличился за особые услуги, пташка? — загребущие пальцы только делают попытку потянуть чужой рукав и выставить крылатую татуировку неоспоримым доказательством — это в Альянсе с недавних пор принято набивать себе на кожу отличительные знаки, не путающие членов кланов с иными какими-то ублюдками, что весьма практично с точки зрения наблюдателя, но все равно вызывает болезненный укол где-то над животом. Намджуну не требуется расширять глаза или подходить, чтобы убедиться. Намджуну, в общем-то, видно и без этого. А еще Намджун думает, что так мастерски проебаться в человеке мог только он. ___ — Когда вы перестанете наговаривать на Альянс? Они вам что, жить мешают? — спрашивает Шуга в один из прекрасных громких вечеров в лагере, когда по всему периметру их территории ламп наставлено едва-едва для минимальной подсветки, а народ начинает разгребаться по палаткам, сытый и довольный. В их палатке немного душно, но в преддверии зимы подобный климат считается чуть ли не даром с небес, поэтому никому не приходится жаловаться. Все стоически терпят, забираясь в спальные мешки, и лишнего слова на жар не кидают, хотя ситуации порой назревают похуже пустыни. Когда Хоуп избавляется от прилипающей к телу майки, на него не шикают злющими гиенами, но одобряюще пихают локтем в ребра, опуская что-то вроде 'тут грязно, разделся сегодня — полезешь завтра наверх'. Впрочем, Хоуп думал пойти примерно тем же путем, только прихватить бы с собой Айрона — с ним любая попытка вылезти из бункера казалась безопасной. — Что они вам сделали? — вновь прикапывается Шуга, не вполне довольный чужой агрессией, поэтому старающийся устаканить ее так, разговорами, рефлексией. Скажи мне, что у тебя болит, и я вырву это вместе с болезнью. Айрон цокает языком, Хоуп молча разглядывает пол, усыпанный хлебными крошками, а Намджун вотпрямщас бы схватил Шугу в обнимающую охапку — он его понимает. Не знает всей правды, но понимает, черт побери! В палатке на четверых весьма тесновато, приходится сидеть в позе лотоса в самом ее эпицентре, касаясь друг друга коленями и гипнотизируя ярко высвещаемые беспроводным фонариком лица. И подобный расклад нравился бы Намджуну — как-никак, они стали собираться чаще прежнего — но в какой-то момент у лезущего на амбразуру Хоупа развязывается язык. Они снова обсуждают Альянс, снова перемывают косточки каждому ее члену, иногда перебивая в спорах о занятости земли — слишком уж много себе отхапали жадные альянсовцы; и больше всего, несомненно, попадает Джину. Он ведь теперь у них за главного, 'протагонист со смазливым ебалом', как выражается однажды Айрон, и короткая его реплика вынуждает весь лагерь покатиться со смеху. Намджун тоже смеется надтреснуто и неестественно, как ключиком заведенный механизм, и стирает улыбку, покуда вся их братия разбредается по своим делам. Он чувствует себя опустошенным, но выделяться из общей темной массы не может. Не должен. — Да, они мешают нам жить, — это Айрон наседает со своей правдой, рассеивая подле себя негативную ауру. — Мы же, мать ее, дерьмо для них. А они... они... — Копы, — падко подсказывает Хоуп. — Точно, парень, — Айрон хватается за всунутую реплику, не разжевывая ее как следует. — Копы. Постоянно разнюхивают и мечтают нас всех чикнуть. И их — я уверен — раз в пять больше, чем нас. — Нас около тридцати. — Да, Шуга, около того. А их две сотни, если не хуже. Что им мешает перерезать нас, как крыс в канаве? А? Намджун облизывает по-лихорадочному сухие губы, не контролируя свой взгляд, который вдруг на валяющийся близ бедра Хоупа нож перемещается. И Айрон это движение тоже подмечает, с ликованием тыча указательным пальцем в тесак. — Оружие, верррно! Оружие, которого у них нет. Мы для них всех дикари, отбившиеся от дома. Пустоголовые и ебанутые. — Скажи мне, что это не так... Намджуновы слова поддерживаются веселыми хмыками и быстрыми переглядками, и сам Намджун тоже не может скрыть поднявшегося кверху уголка губ — ситуация забавляет. Это уже отчаяние. — В конце концов, они не дают нам торговать. Перекрывают пути, — вставляет свое Хоуп тихим-тихим подзаболевшим голосом, и глаз его Намджун почему-то не может отследить. — Вчерашнего моего клиента увели буквально из-под носа. Какой-то парень из Альянса. Сейчас они там попивают чаи с пташкой. В затухающей по вине фонарика темноте воцаряется та самая неприятная липкая тишина, легко прощупываемая и без напряга разрезаемая лезвием, но все они продолжают молчать. Больше от изумления, конечно, но Шуга внезапно вызленно выдыхает. — Почему ты молчал? Хоуп, че ты только сейчас это говоришь? — Да успокойся ты. Вновь назревает непрерываемым ничем затишьем, в течение которого Намджун наблюдает за поникнувшим головой Хоупом, и внутри над животом снова скребется двойственным чувством. Эдак если Альянс решил заманить к себе всех их клиентов, то... что им остается? — Сучары. Хитрые суки. Поняли, что сманить все наши связи — это ниче такой вариант. Ну, Монстр, до сих пор будешь их защищать? Давай, вперед! — Это еще мягко. Они же нас не истребляют, — повышенным шепотом добавляет Шуга, не распаляя предстоящий конфликт. — Они позволяют нам сдаться. Может... может, они возьмут нас к себе? И снова эта потрескиваемая тишина, привычная и неласковая. Умирающий по времени фонарь освещает только их подбородки и вздымающуюся дыханием грудь. Хоуп ежится, почесывая свое исчирканное шрамами запястье, и высказывается на удивление первым: — Не пойду. — Дохнуть буду, но не сунусь туда! — с жаром одобряет Айрон, и Шуга запоздало кивает тоже. Опустив голову, Намджун рассматривает свои пальцы. — Нас и не приглашали, — говорит он. ___ Шок Намджуна достигает немыслимых высот, когда на традиционной встрече с Джином тот как бы вскользь предлагает добровольно перейти на его сторону — добровольно, читай, сдаться. Недавний проникновенный палаточный разговор встает перед глазами картинкой-проекцией, и собственные слова в особенности четко дают ему лишние подозрения. Без сомнений, это паранойя, но Джин слишком уж много знает для человека с другой стороны подземки, как будто наслышан или занимается шпионажем на расстоянии... короче говоря, следует сегодняшней же ночью проверить лагерь на предмет установленных прослушек, а пока что стоять ровно, Ким Намджун, и дышать аналогично вровень, ты не дашь загнать себя в угол. — Серьезно? Пойти к тебе? — Навсегда. Джин говорит так беспечно и поверхностно, что Намджун даже славливает малую толику раздражения. Альянсовские люди. Им все легко. Легко положить оружие на землю, сунуть руки за голову и свалить в шайку миротворцев. Намджун вот не находит это 'easy ', что уж говорить про тройку его мнительных дружков. Да их от одной мысли пребывания рядом с Джином наверняка неслабо потряхивает, а тут вон придумали чего — избавиться от образа местных бродяг и зажить чужой ангельской мыслью. Намджун обещает, что подумает над этим. Ну, то есть, дождется глубокой ночи и под едва слышное сопение Шуги будет раскидывать по мозгу возможные варианты. Как если бы стало реальным вывезти в Альянс только их четверку. — Я один? Или... — Вы все. Мы готовы приютить каждого, ты знаешь. О, он знает. Точнее, предполагал безошибочно, что Джину в его разбавленную обычными беженцами толпу не хватает до зубов вооруженных и тяжело обученных. Они пересекают шестую линию — нейтральную площадку между их мирками — и останавливаются у воткнутой в землю рычаговой системой и видимого выхода наверх, придавленного увесистыми створками, походящими на огромный люк. Вокруг не зги, не слышно ни шкворчания капающей воды, ни писклявых крыс, ни опасного для их встречи посвистывания какого-нибудь патрульного с одной из двух сторон. Тишь да гладь, подозрительно удачливый шанс на часовую вылазку. — Пойдем? — спрашивает Джин, для верности оглядываясь на все триста шестьдесят, но день поразительно благоволит, и Намджун соглашается кивком, нащупывая ледяной ладонью шарообразное навершие рычага. На улицах ощущается дождливый унылый вечер, обрисовывающий промозглость вкупе с липкой неприятной пленкой из ливня, и подобный погодный коктейль действует на Джина невообразимо. Намджун не может вспомнить, вел ли он так себя, когда они выходили наружу, попадая под солнцепек, но факт остается фактом — Джина колбасит, как кота с мяты, иначе с чего его пальцы вдруг оказываются у Намджуна на предплечье, и ластятся, подтираясь поближе, поверх натянутой толстовки массажируя. Намджун вдруг улыбается, как сумасшедший. — Тебя возбуждает дождь? На что Джин ошарашенным тем же большим котом фырчет, убирая обнаглевшие руки к себе по джинсовым карманам, и Намджун готов себе чуть ли не въебать за отсутствие такта, когда старший намеренно выбивается шагом вперед: — Меня возбуждаешь ты. Вот говнюк, думает Намджун рассеяно. Догнать заведомо обозвавшегося говнюком не предоставляет труда. Куда сложнее вернуть его руку на привычное место, разрешая лапать дальше, но теперь уже Джин упрямится, ломаясь и играясь. Может быть, со стороны они как пить дать словно парочка весело цапающихся, вышедших на прогулку по пути в магазин за бутылкой вина. Или за суфле — Джин обожает суфле, готов поглощать его пачками в минуты уготованной нервозности. Сладкое вообще неплохо перерубает депрессуху, если уж на то пошло. — Знаешь, Шуга хочет покрасить волосы. Когда они заходят в безусловно пустой магазин, глаза так и разбегаются по бесчисленным полкам, уставленным снедью, но тут к месту как раз и вспоминается про напутствие от начавшего чернеть Шуги. — Пошел он, — бурчит Джин в ответ, отлипая, наконец, от намджунового локтя. — Скажи, что темным ему лучше. Намджун не может не усмехнуться, Джин безоговорочно прав. Им удавалось всем видеться еще тогда, когда планете не грозилось быть сожранной неизвестной мутацией. Когда жизнь не ограничивалась недостатком пищи и различием оппозиций. И они были вместе — разнокалиберные, несомненно, спорящие по поводу и без, но живущие под одним небом. Блять, подумать только, они смотрели на небо. Что вообще произошло, кто расскажет? В зональном квадрате алкогольной продукции Намджун позволяет себе стопорнуть. Айрон любезно просил спирта — Айрон это получит, а пока что... — Не хочешь выпить? — Ох, Джун... — Что, ты отказываешься?.. Вот те на. Пальцы сметают несколько брякающих друг о дружку тар и выискивают им пригожее место в постепенно раздувающемся рюкзаке. Примерно в это же время невозможно не заметить, с каким сожалением Джин наблюдает за ним. Видимо, желание выпить борется в нем с ответственностью за последствия. — Хорошеньким же я лидером буду, если притащусь в таком виде обратно. — Да я понял. Но мне дома наказали, и я... Джин шевелит губами, пробуя, и вкус ему, мягко говоря, не нравится. — Дома? Считаешь стайку отбросов своим домом? А вот про это можно было бы умолчать — судя по всему, у Джина с чувством такта тоже беда. Намджуновы пальцы, ловко шнурующие рюкзак, вздрагивают. — Мы не отбросы. Мы — Тень. — Это только название. Как и все ваши дурацкие клички. Собаки какие-то. Свора. Намджун ощущает, как спокойно разливающаяся в шее кровь вот уже бьется набатом где-то за ушами. Ему шумно и отчего-то разрывающе больно, но пальцы торопливо справляются с задачей, а назревающая опасность перекрывается мыслью о том, что Джину простительно. Он ведь не несется на него с кинжалом, хотя мог бы — это в его второстепенных обязанностях. — А у вас типа мир и взаимопонимание? Все две сотни подтирают друг другу задницы и готовы умереть за соседа, да? Джин — к гигантскому злорадству Намджуна — меняется в лице. Рот безбожно кривится в задетой линии, руки вновь прячутся в карманах. Сегодня он налегке, вышел, кажется, только ради покурить и возвратиться. — Три. — Чего? — Три сотни, Джун. Очередь Намджуна бурно реагировать на буквально выданную ценной инфой честность. Подавлять выражение физиономии он не собирается — так и виснет, как захиревший вирусами комп. — Три сотни человек, черт тебя дери, — свистящим шепотом повторяет Джин. По виду не скажешь, но, вероятно, он сжимает пальцы в кулаки сейчас и здорово себя удерживает от изливания души. Потому что говорить на такие темы им всегда было неловко. — Триста тринадцать. И я как в яслях воспитатель. Как отец и мать, чтобы уследить за всеми, понимаешь? Мне нужен такой, как ты. Необходим. Им не хватает твердой руки. — У нас-то и лидеров нет, — беспощадно обрывает Намджун, стараясь не представлять ораву скрепленных вместе лагерей Альянса. — Тень заботится о себе сама. Потому что умеет и может. Даже думать не хочу, каких ты там неспособных калек понабрал. Сплошь выжившие, детишки да девки, которые подлизываются к их прекрасному лидеру, чтоб он их ебал периодически. Ну, так, ради повышения квалификации. Намджун увернуться не успевает — кулак ровно костяшками заезжает ему по скуле близ виска, обжигая пульсирующей болью, и не взреветь в этой ситуации нельзя. Инстинкт защитить нетронутое ебло тоже играет не последнюю роль, и матерь божья — оказывается, ему всего лишь надо было освободиться от накопившегося. В с е г о л и ш ь! С первым пропущенным ударом в ушах пляшет музыкой крови, и это почти эйфорично ошеломляюще — вновь ощутить себя немного поживее, нежели есть. Глухой стук чужого кулака о чуть подпорченную кожу ни с чем не сравнить, просто услада и отпущение всех их недосказанностей, пусть с атакой совсем не покончено. И Намджун отзывается выпадом на выпад рьяным мальчишкой, которого ввязали в драку против его воли, но в процессе это даже полюбилось — выпадет ли еще шанс здорово отмудохать главного альянсовца? В пощечину Намджун вкладывает всю свою привязанность, все свои скомканные недочувства, далекие от громкого 'любовь', но ничтожно малые до 'влюбленности'. Джинова голова откидывается без хруста, зато со шлепком упавшей с затылка бейсболки. Ввязавшийся в потасовку Джин с ярко отпечатавшейся на щеке ладонью и всклокоченными черными волосами далек от идеала руководящего всеми, и глаза его так суматошно вращаются, что Намджун не выдерживает, хрипло хохочет в голос, вцепившись в свой живот, и отпрыгивает от очередного летящего кулака. Везет ему примерно наполовину — от удара все-таки уворачивается, но кроссовок предательски оскальзывает на полу, и тело не выдерживает баланса тоже. Глупо бахнувшись на задницу, он досадливо кривится, потому что где-то сзади протечка вина четко дает о себе знать, накапливаясь розовой мутноватой лужей. — Ты бесишь меня. Так сильно бесишь иногда! Намджун поднимает взгляд, фокусируясь на сжимающем пальцы Джине, и, мейби, это самое красивое, что он мог увидеть за последний месяц — вспыхнувший, как спичка, старший, раздувающий ноздри и кусающий нижнюю губу, чтобы не разреветься девчонкой. — Я не хотел тебя обидеть. — Я знаю, Ким Джун. Я в курсе. Смелое 'иди ко мне' так и не выходит наружу, потому что Джин его предугадывает в какой-то степени, опускаясь на колени рядом, но расплывающейся винной лужи явно опасаясь по-своему брезгливо. Конечно, Намджун не может не подгадить ему тут, и лапы свои загребущие тянет без какого-либо предупреждения, за шею сцапывая грубо. По вине схватившихся за него рук Джин плюхается на бок, неминуемо обмазываясь алкоголем. — Да чтоб тебя. Ругаться взахлеб на собственную неудачливость, на не покровительствующих богов и в особенности на говнистого Намджуна смысла никакого, поэтому сидит он в нелепой позе с расставленными ногами подолгу. Молча просиживает важное время, чувствуя, как буйное тепло исходит от прижатого к нему чужого плеча. К такому грех не вжаться за злостной подачей отобрать весь жар к себе, эгоистично впитывая, и пускай подобное вмешательство как раз будет компенсацией за учиненное. Намджун ведь не отодвинется? Намджун не столько убегает, сколько вдруг вытягивает к себе сам, наверняка почуявши джинов настрой. Он хреново следит за махинациями своей правой руки, потому что ей только волю дай — пойдет крошить города всмятку. Но руке всего лишь хочется банального человеческого участия — на случай даже, если оно, это участие, в сексе. — Что ты делаешь? — у Джина севший одноцветный голос без оттенков, когда его бережно, как дитя, складывают спиной на грязный, ни разу не ухоженный пол, и каким-то чудным образом он терпит мгновенно набухающую ткань розовой толстовки, прилипающей к лопаткам. Ну, ничего же страшного, вино тоже розовое, и сегодня все-все-все вокруг розовое. И губы Намджуна розовые, когда он склоняется над ним, собираясь что-то выпалить — уже неважно, Джин целует первый, не давая ему завершить начатое, стопроцентно важное для них обоих, будь то мимолетное признание — хах, с чего бы — или призыв бежать отсюда скорее. Еще же не ночь, да? Верно?.. Джин не ведет измерения по календарным цифрам, высчитывая их с Намджуном количество совершенной близости, и не говорит никому из ставших ему близкими, что для него одного значат эти патрулирования территории. Может, всем давно известно, что альянсовский выродок, возомнивший себя руководителем, преданной собачонкой бегает к мозговому центру Тени — сам факт их уединения уже кажется таким смешным. Несуразным до безобразия. Но Намджуну так явственно насрать на общественное мнение. Когда он переворачивает Джина, ладонью вжимая тому в затылок, не хочется даже спорить. Нет сил противиться и орать от соприкосновения щеки к разлитому жидкой грязью полу. В любой другой миг, успокаивает себя Джин — потому что завтра у них может не наступить, а сегодня должно полностью окупить их общие старания. От шарящих по бедрам рук Джин славливает что-то похожее на дежавю и жмурится, стирая улыбку, когда слышит сзади громкий шорох небрежно стягиваемых не до конца чужих штанов. Конечно, они нетерпеливые оба, но сейчас Намджун просто превосходит самого себя, чертов грубый болван. Тень остается Тенью при любых обстоятельствах, и каждое выточенное движение контрабандистов — мужская сила, граничащая с дикостью, и попробуй утихомирь Намджуна, у которого хаотичное сиплое дыхание и ладони жарят так, что не кончить не видится возможным. Джин хочет перевернуться, но только на ноги успевает привстать — такой весь решительности полный — как его снова надламывают прямым вхождением, где теплая плоть между ягодиц и поджавшиеся невольно пальцы — нихера не выдумка его больной фантазии, а Намджун, не учитывающий чужой мученической боли с непривычки. Где, блять, Намджун думает нормальным не вставлять свой гребанный мизинец для хотя бы мизерной стимуляции, ибо для него это равнозначно пидорству. А то, что трахать членом своего приятеля — это наверняка чертовски по-мужскому, его, кажется, абсолютно не трогает. — П-полегче, — ноги разъезжаются на скользком, а локти складываются куда-то около развалившегося напополам рюкзака. Джин стонет густо и коротко, весьма мелодично для недовольного сложившейся ситуацией, и Намджун замечает перемену настроения, смуглые пальцы вжимая поверх низа толстовки, а после бессовестно подныривая под мокрую, спиртом завонявшую ткань, чтобы не обойти вниманием покрытую мурашками поясницу и толкнуться на выдохе в легко расходящиеся мышцы. Джин ловит себя на том, что неминуемо краснеет редкими пятнами на скулах, и это действительно несправедливо, потому что в планы не входило отдавать этому ублюдскому контрабандисту его бесплатный товар. Не входило и скулить подхриповато в свой согнутый локоть, скрадывая звук и смущение, потому что у Намджуна не растраченных еще сил выше крыши, а сам Джин не резиновый и умеет испытывать весь спектр. Кажется, постепенно, за резким вжождением и простреливающей изредка напридуманной мозгом болью ему начинает вкатывать, вмазывать нерасторопным кайфом от голову кружащего догги-стайла, позволяющего шею наклонить совсем книзу, а откляченной задницей насаживаться под берущий свое ритм. И все бы одуряюще прекрасно, если бы он умолчать на таком моменте мог, не выдавливая тихое поддразнивающее: — Ким Джун... сегодня. В-весьма умелый!.. На что ожидаемый позади рваный смешок так и не выпускается из сжатых губ наружу — вот же отстой — зато достается очередным меру не знающим размашистым рывком, по ягодицам шлепающим звонко и заставляющим джинову глотку надорваться яростным: — ДЖУН! Тональная высота его голоса гармонирует с тем неудобством, что испытывает тело в ту же секунду, и ему впору отпихнуть выебывающего из него душу пса, спасая свое положение — зад уже не спасти. Но он захлебывается на ощущении правильности атмосферы вместе с неожиданно ласкающей его взмокший затылок рукой Намджуна, с пальцами, возящимися в мягкости темных прядей безразборно и дурно. И с запахом разлившегося застоявшегося на полках вина он тоже мирится своеобразным способом, лбом втыкаясь не в руки свои оберегающие, но прямо в жидкостное, мочащее немедленно челку и ресницы. С закрытыми глазами все воспринимается наперекосяк, совершенно иначе идет ход событий, и намджуновы шумные выдохи через нос как музыка ангелов с неба, как если бы те крылатые ангелы грешили примерно на их уровне. Заканчивают они рассинхронизировано, когда нежащая шею ладонь возвращается к ее владельцу, а перед смеженными веками расползается чернотой; от аромата дорогого винограда дурманяще хорошо и одновременно так хуево, что он бы блеванул, не отходя от кассы. Но вместо этого Джин спускает себе в кулак, предусмотрительно не желая загадить джинсы и — чего уж там — местный магазинный пол, потому что еще полгода назад здесь было воистину классно. А он добросовестный покупатель. ___ — Как там Юнги? — по нахлынувшему интересу спрашивает Джин десятью минутами позже, когда они прощаются с приветливым маркетом и выходят на улицу, делясь зажигалкой для перекура. Дым забивается в нос, легкие, чистит вехоткой рот и гулять меж домов в сильно потрепанном виде уже как будто бы и не стыдно. — Шуга, — корректирует Намджун беззлобно. Превратившийся в мягкость, всласть насытившийся, он словно живая картинка человека, у которого все заебись складывается. Как знать, правдиво ли это. — Для вас он Шуга, для меня — Юнги. Вообще резонно, не поспоришь с пеной у рта, разнося в пух и прах чужое преимущество. — Пиротехник он. Как раньше трясся над огнем, так и теперь... сейчас он полезен хотя бы, —уповая на отсутствие лучшего друга, Намджун охотливо острит и, предвидя следующий вопрос, вынимает сигарету: — Хосок... барыжит. Нет, не смотри на меня так. — Ты позволил ему продолжить? — Он почти слез!.. Угу, ну как же, Хоуп каждую ночь засыпает в туннелях с жадной мыслью о том, как бы круто вмазаться утром втихаря, пока остальные уходят завтракать. И слова ведь ему поперек не скажут, пока руки делают товар и успешно расфасовывают по клиентам. Кстати!.. — Я слышал, вы наших людей крадете. Джин проносит папиросу мимо рта, в последний миг вынуждая ту сменить ориентир и достичь нужного положения — затяжка круто прочищает извилины и настраивает на мирный дипломатичный лад. — Ну, э... — неподдельное замешательство Намджуну не нравится, но он упорно молчит, поправляя ворот сбившейся худи. — Это выходит из-под контроля, я уже говорил. Не все слушаются. А Тэхен, он у нас вербует всякую шваль... своенравный малый, любит распалять конфликты. — Ну, круто, — оттаивая, бурчит Намджун. — Как ты можешь звать меня в свою дыру, когда у вас ни порядка, ни законов? Подумать только, вшивая контрабанда вас в этом обскакала!.. Джин вспыхивает. Намджун отодвигается на всякий случай подальше вбок, не меняя, правда, скорости шага, но там, где полыхнуло, уже не горит; дотлевает. Отходчивость джинового нрава иногда спасает положение, и этот раз — тому доказательство. — Айрон собирает оружие, — между делом бросает Намджун, когда пауза неприлично затягивается, как удавка, и по ощущениям начинает самую малость душить. Кажется, Джина это информация нисколечко не вымораживает, поскольку раньше при встрече ему удалось догадаться обо всем — спасибо красноречиво орущей в айроновских руках винтовке. У них — у Тени — назревала завидная для кучки отбросов внутренняя структура, и жили они поистине одной мыслью на всех. Не последнюю роль там играло и численное их количество — малым составом, руководствуясь твердыми руками и гибкой тактикой, они могли не оставить камня на камне, если бы вышли наружу, но. Почему они все еще здесь? — Как трусы сидите в лагере. Носа дальше подземелья не суете, — Джин выговаривает медленно, опасаясь. Намджун кивает, разрешая добить речь до конца. — У вас есть все, чтобы выйти наружу. И... — И уже ночью твари нас всех пережрут, — вкрадчиво, как душевнобольному, выговаривает Намджун. Они просачиваются в остановивший свою жизнь отдельный дом на окраине какой-то там прибрежной холодной улицы и обыскивают комнаты на предмет нежелательного нахождения. На паркетном выцветшем полу облинялые лепестками цветы, на обоях — следы покинутой цивилизации, но в целом пахнет сносно, а еще водопровод бесперебойно работает, вынуждая Джина поскорее расправиться со шмотками и сигануть в душ, вымывать намджунов запах и осточертевшее винное послевкусие. Под плеск воды и тихое размеренное пение самовыдуманной песни Намджун находит себе место на грузно прогнувшемся диване и даже успевает задремать на несколько минут. Планомерность временного течения его не колышет, а джинов убаюкивающий голос эффективно снабжает короткими сновидениями, где опять все хорошо, солнечно и поэтому скверно в грудной клетке при пробуждении. Распевающийся ранее пташкой Джин давится осевшей со всех сторон тишиной, прессующей и по-мерзкому скользкой. Намджун вскакивает с дивана на две свои и поспешно прошвыривается по всем углам, что есть. А потом до него доходит с беглым взглядом за единственное в доме окно. Темно-темно. Ни звезды, ни фонарного столба, сплошная чернь и абсолютная тишина. Если бы Намджун мог, он бы задохнулся от объяснимого одиночества. От стойкого ощущения, что Джин его не разбудил и, вероятно, бросил балластом. И ведь гребанную рацию Намджун не взял, и пистолет с практичным глушителем где-то там внизу, в палатке под хоуповской подушкой оставил, а сам Хоуп либо нежится от наркоманского движа, либо дрыхнет без задних ног. — Так, — шепчет он в пустоту и трет замерзающие ладони о бока, стараясь не выдавать своего местонахождения так очевидно, но молчать еще хуже, и слово выходит за словом, собираясь в потом несклеиваемых между собой фраз чисто ради собственного бесстрашия. От приоткрытой двери сквозит морским ветром, промозглым до косточек и неприветливым. Намджун высовывает голову наружу, щурясь на открывшееся перед ним вакуумное ничего, и, кажется, слышит учащенное дыхание, стук чужого сердца и джинов — его ни с чем не спутать — голос: — Это ты, да? — Да, — без запинки эхом повторяется Намджун, выдвигаясь вперед на несколько храбрых шагов. Земля под ногами осязаемая, однако от ощущений полнейшей слепоты отделаться нереально, и он прорывающим траншеи кротом движется наугад, пока в лодыжку не вцепляются пальцами. Раздумывать некогда — Намджун дергает легкое, как освободившийся мешок, тело Джина на себя, и в ноздри вбивается едким железным запашком крови. Тут не так далеко до панической истерии, особенно для только проснувшегося, считай, и не успевшего разлепить глаза, но Джин дышит, да и к тому же может материться сквозь стиснутые зубы. Тревога понемногу отступает. — Тварь? — А кто ж еще, — немного смущенно, оробев от собственного испуга, отвечает Джин, опираясь на подловившую его руку и выдыхая куда-то в намджунову шею, напоминая нашкодившего питомца, что без разбору тащится из безопасного дома за любым проявлением движения. А потом огребает по максималкам, что за идиот. — Всего одна. Я просто вышел, клянусь, и... Вспышка слева не дает ему договорить как следует — столпище фейерверков с громогласным 'фшшш' ракетой словно расчерчивается всполохами в небе, и Намджун готов поклясться, что при таком коротком освещении можно запросто найти путь обратно. — ИДЕМ! — полурычит он на ухо оборванному Джину, благо, у того хватает совести не строить из себя жертву. Он быстро ориентируется по огням, зажимая Намджуну ладонь своими пальцами, и с тяжелым дыханием вырывается на бег, на те злорадно выписывающие спиралями огоньки над головами — черт побери, да это ведь близко, через заброшенный склад отсюда и минуя ранее напрудненный людьми перекресток!.. Они ошибаются с координацией, спирающее дыхание начинает отдаваться головокружением, а ладони, скользкие от пота, разъединяются, и Джин по инерции едва не летит на проезжую часть своим выхоленным лицом — Намджун хватает его за плечо, оттаскивая. На двойном сплетении дорог в центре, с неким привитым ему пафосом восседает Шуга. Не брезгуя, задницей на мокром от кое-где прошедшего дождя асфальте, светловолосой головы не поднимая. В костлявых руках его связка нахимиченных с умом переплетений из самодельных проводков, и это так, сука, потешно, что Намджуна отпускает. Он со свистом выдыхает и смеется, чуть откинувшись назад, и Шуга подлетает на ноги, близоруко осматривая их со своей позиции. Скоро — через три секунды — отпускает и его, но смеяться вслух он не намерен. Еще бы, время поджимает, твари пусть и боятся пламени, да не упустят возможности преодолеть свой страх. Они могут привести свору в худшем случае, в лучшем — будут отсиживаться по норам, а Шуга, будучи хроническим пессимистом, уже заведомо предвещает смерть всему живому. В общем, его легко понять, когда ты не живешь, а выживаешь. — Юнги?.. — неверяще шепчет Джин, и Намджун едва контролирует себя, чтобы не дать ему кулаком по губам. Молчи, молчи! Впрочем, их спаситель — нужно отдать ему должное — способен постоять за себя сам: — Меня зовут Шуга. — Шуга... конечно же, — устало соглашается Джин и делает еще одну непоправимую вещь, сааамую большую за этот вечер ошибку проворачивает, когда вновь остывшими пальцами за пальцы Намджуна схватывается так интимно, переплетением сковывающим. Глаза Шуги не лезут на лоб только потому что что-то подобное он уже предвидел. Нетрудно догадаться, если из всей Тени тебе есть дело до других, верно? — Вооот оно как, — лишь выдыхает он и продолжает колупать ногтем панцирь ракетницы — нервишки пошаливающие обуздывает. — Далековато вы зашли. И здесь речь навряд ли о расстоянии от бункерного убежища. По крайней мере, пилить и осуждать он не собирается — еще один бонус на банковский счет Мин Шуги. — Это само получилось и... — Я понял, — примиряющим жестовым поднятием ладоней ограничивается беловолосый и подпрыгивает на месте, стряхивая с тщедушно узкой спины под завязку нагроможденный рюкзак с торчащим наружу прикладом. — Это ваше, забирайте. Ориентировочно на этом моменте добровольного пожертвования Намджун унюхивает нечто странное; явственный прокол в безупречной системе, и напрягшиеся пальцы Джина как нельзя лучше доказывают его правоту. Что-то здесь не так, да? Докрасна полыхающая ракетница в руках Шуги догорает с трещащими на асфальт искрами, и он уводит ее подальше от себя, ограждая, но не выбрасывая. Намджун подается к скинутому рюкзаку. Джин обгоняет его по-спринтерски скоростным рывком, первым добытчиком прижимая обеими руками тяжелую ношу, не совершая попыток полюбопытствовать и заглянуть внутрь. Все идет своим ходом, Шуга пришел сюда, потому что волнение за Монстра вытолкнуло его на поверхность. Все хорошо, потому что Джин, несмотря на неосторожный одиночный патруль, целый и примерно невредимый. Но в лице Шуге ни одной эмоции, и его безразличие как ножом сердцу, когда Намджун спрашивает: — Идем? ...а Шуга вдруг скатывает край мятой футболки до высовывающихся, тонкой кожей обтянутых ребер, и догорающим огнем светит на впалый живот, где на месте предполагаемого ничего несимметрично, наверняка на скорую руку выбитые крылья неизвестной птицы. И хоть бы одна блядская мышца на лице его бледнючем дрогнула, когда он отдергивает шторами одежду, завершая показуху, а до Намджуна доходит. И в грудь бьет громовым раскатом, запахом то ли предательства, то ли лишней недосказанности, в следствие чего он, пошатнувшийся, но устоявший, взгляд на Джина переводит. — Рукав подними. — Ты знаешь, что там. Ха, он знает. Что-то вроде идентичного клейма для ребятишек из Альянса, которые удостоились чести как-то выебнуться собственными способностями на публике и заслужили отметину. Их не могли трогать соклановцы, а у здешней Тени случался чуть ли не завороток кишок — еще б, парниша бегает с крылышками на коже, без сомнений герой в своей компании, питается за счет других, может добровольно не высовываться наружу, если задница от страха подмокает, и в целом живет барской жизнью. Элитка, одним словом. У контрабандистов для таких особенно большой камень уготован. И в голове кадрами другие воспоминания бросаются следом: как тот день, когда они четверкой впервые очутились в городе; когда по глупости захотелось дойти до моря и окунуться там; когда у побережья они харкались, измеряя длину плевка, а потом носились как угорелые по еще белому, не обгаженному тварями песку. И было замечательно, было солнечно, и Шуга стоял дальше всех от воды, ссылаясь на холод, закутанный по горло в кофты разных оттенков. На холод он ссылался, блять. Намджун сгибается, тычется ладонями в колени и смеется кашляюще хрипло, позволяя шуму крови в голове опять взять верх — ради чего стараться сейчас? Зато происходит сдвиг, которого не следовало ожидать — Шуга испуганно ширит глаза, Джин теснее прижимает к груди рюкзак, Намджун не может успокоиться. Хороводящий поток мыслей, в основном состоящий из несправедливого ' наебалинаебалинаебали' дрелью сверлит в височной доле, проделывая дырку. Они вроде как меняются местами: к Намджуну приходит абсолютное равнодушие, когда он, зло отсмеявшись, выпрямляет спину, и от его глаз не укрывается, с какой непомерной беспомощностью Шуга и Джин переглядываются. — Ну, что ж... — сухим смешком делится Намджун с вновь отделяющимися от него людьми. Типа 'смотрите-ка, как прикольно на граблях танцевать опять'. — Хоуп и Айрон с вами тоже? — Айрон в Альянсе? Ты себе-то веришь... — Я в тебя верил, понимаешь?! И тогда Юнги всхлипывает. Ну, натурально так хлюпает накопившимися в носу соплями, голову загибая как-то чересчур вывернуто, будто хочет раскрутить ее и кинуть, гниющую, в канализационный водосток. Это такой поражающий все живое нонсенс, что у Шуги, привыкшему ко льду, его же самодельным огнем все нахуй смывается, и слезы по щекам катятся обильные, потопляющие, почти детские. Он ревел так однажды лет шесть назад — Айрон тогда сказанул что-то лишнее под градусом, а Шуга воспринял в штыки, и они чуть было не подрались. Хоуп ожидал, что все кончится неминуемым кровопролитием, но Айрон вовремя осадил самого себя, извинился за льющееся через край говно и пообещал убить любого враждебно настроенного, кто к Шуге подойдет ближе положенного. А то, что он сам был гребанной верхушкой взрывоопасности, в постановленной клятве почему-то не учитывалось. — Я так облажался, — выдавливает он, истерику не продолжая из чистых соображений не заставлять Намджуна чувствовать себя еще уебищней. — Там война, вы знаете? Ты-то знаешь, хен. Он тычет указательным в оторопевшего Джина и на его отчаянное недоумение мажет по лицу ладонями, ощупывает его, наскоро избавляясь от соленых подсыхающих слез, но голос не звучит чище, скатываясь в надсадную гнусавость: — Кто-то в Альянсе решил в твое отсутствие собрать всех и наведаться к Тени. — Тэхен. — Он самый, — приходится согласиться с очевидным и пошарить по карманам в поисках спичечного коробка. Намджун кусает губы, подступаясь к Джину ближе, и готов встать непроницаемой стеной между ним и предполагаемым ходом до подземного люка, потому что сейчас, когда все обваливается, пора думать о себе, а не о глупых, войны развязывающих детях. Зато впору подумать о войны развязывающих взрослых, поэтому Намджун только спрашивает как можно тише, сливаясь с редкими порывами ночного ветра: — Айрон? Фосфорная головка спички не чиркает о нагревающуюся постепенно бочину округлой ракетницы, и Шуга вновь само хранимое издревле спокойствие — поревели и хватит. — С Хоупом. Я за ними. — Отлично, мы с тобой, есть план? Шуга переминается с ноги на ногу, собственным нетерпением убивая третью спичку впустую. — Да, — говорит он. — Вы сейчас сваливаете отсюда, а я возвращаюсь вниз. Спорить толку нет — план прост, как вжикнуть ширинкой, достать член и помочиться, но скулы сводит страшнейшим желанием возразить логике, вывернуть ее вспять наизнанку и пустить на самотек. Доля правды перевешивает — они могут вернуться втроем, тем большая вероятность не сдохнуть по пути, но Джин... его-то воспримут на штыки с огромным удовольствием и Альянс, и Тень. Ни одного приказного слова для первых не могущий отдать, для вторых он просто вечная нажива. Пташка для воронов. — Лети, Шуга. — Юнги, — поправляет парниша, налепляя на лицо скособоченную ухмылку, и на исказившуюся физиономию Намджуна часто-часто кивает, мол, нет, не послышалось, да здравствуют перемены. — Еще свидимся, Намджун. Еще свидимся. ___ — Ты уже придумал, что мы будем делать, если кого-нибудь из нас укусят? Вопросы Джина всегда отличались прямолинейным подходом; сейчас же ему удобно бить сразу в пах, чтобы импульсами заставляло морщиться и поскорее искать подходящий чужим ожиданиям ответ. В прошлую первую ночь на свободе дышалось так, будто они заново раскололи скорлупу и выползли несмышленышами на свет. Свет был дружелюбен только в первые часы и даже вечером казался радушным хозяином, но с наступлением первых сумерек выползала всякая науке неизвестная мразь, хвостатая и рогатая, напоминающая сгустки черных желейных слизней с глазами. В отданном Юнги рюкзаке за подкладкой в самом низу оказалось вполне питьевое что-то явно из 'целебных' настоек Хосока (Джин сразу же вылил это все), в карманах нашелся складывающийся нож не по размерам, чуть больше двух сложенных вместе ладоней; родимая не сокрушающаяся винтовка, замотанная в черную драпировочную ткань (читай: в куртку); затаившаяся глухой тишиной, не барахлящая даже рация и кое-что совсем по мелочам. Больше всего Джин обрадовался сигаретам — так и прикарманил себе первым делом, горящими глазами напоминая двинутого по фазе фанатика. И тогдашняя ночь закончилась бы вполне неплохо для них двоих, не выдвинься Намджун на улицу, чтобы проверить окружность, как челюстями щелкнуло у него прямо перед носом, а подоспевший на подмогу Джин получил когтистой лапой по лбу. — Я ведь все равно красивый? — в третий раз за полчаса допытывается Джин, челка которого небрежно загребается куда-то наверх, а над бровью расцветает пятипалой ссадиной, и тут уж проеб Намджуна — сказать что-то против. Даже врать не приходится — с покоцанным лицом Джин выглядит удивительно моложе и гораздо настойчивее, поэтому в магазине нижнего женского белья сначала смотрится во все возможные примерочные зеркала и только после сдается. — У меня есть одна идея, но я не буду ее озвучивать, ок? Недовольный уже этим прозвучавшим, Джин сопит, время от времени под свое же шипение мазохистски дотрагиваясь до раскоившегося на лбу мяса, и толкает Намджуна в бок. Просыпайся, Джун, что за мраком покрытые идеи? — Прижечь? — невинным тоном бросает Намджун, поигрывая без трех секунд подкуренной сигаретой, и целится той в лицо Джина, комично прикрыв один глаз для лучшей фокусировки. Тот так и опешивает с открытым ртом, а потом подскакивает не столько от возмущения, сколько с неожиданности — валяющаяся на кассе рация их подает признаки жизни, испуская нелицеприятный звук сломанного зарябившего телевизора. И это такая потрясающая возможность ускользнуть от пугающей сигареты, которая хоть и накрепко остановит кровотечение, но лишит рассудка поначалу уж точно. С зажатой меж губ сигой Намджун смотрится любо-дорого, как техасский крутой ковбой со страниц модного концептуального журнала сплошь из глянца, и Джин, облокотившийся спиной к стене, разрешает себе позалипать. Намджун на него не смотрит. Как смотреть, если рация подгоняет волны, доходимые до немыслимого расстояния, а голова склоняется к самому динамику впритык. — Прием? — невнятно спрашивает он, папиросы не вынимая, и от движения его губ та крошится пеплом на стойку. — Прием или не прием? Помехи продолжаются с незавидным успехом, будто кто-то на той стороне нещадно тупит с техникой, то потрясывая ее, то пару раз охаживая о пол — по крайней мере, звуки аналогичны. Когда Намджун собирается выпрямить затекающую шею, в динамике вдруг отчетливым 'блять' приостанавливает все время. Даже Джин жадно подается вперед, а Намджун мотает башкой туда-обратно, не подпуская слишком вплотную. Куда уж сильнее палиться. 'Блять' повторяется, только эмоциональнее, и следом — стук чьей-то побитой об нечто твердое ноги, прерываемое неразборчивыми матами. — Хосок, — с лоснящейся улыбкой догадывается Намджун, находя выманенной изо рта сигарете применение в близстоящей пепельнице. Они ведь хорошие посетители. Хосок на том конце провода возбужденно радуется, ребячливо сдавленно взвизгивая, но заготовленная Намджуном приветственная речь сбивается к черту, когда к рации подбирается кто-то другой. — Юнги все рассказал, — мрачным отходняковым голосом Айрона — нет, постойте, Хончоля — можно вливаться в уши, как раскаленной магмой, и интонация его не меняется даже с пришествием на подмогу Юнги. Начинается возня — Намджун почти убежден в том, что они двое там борются за право обладания голосом, и Юнги не везет с самого начала быть слегка менее сильным, а Хончолю — слегка более упрямым ослом. — Умотал с пташкой, пока из нас тут кишки вязали, и радуешься? Джин стонет и хватается за свои щеки, растирая те с яростным желанием вырвать прочь. Наблюдая за его тщетными попытками держать невозмутимое лицо, Намджун, признаться, впервые задумывается, почему втюхался в него из далекого детства. Но мысли не так-то просто собрать в кучу, а висящий на проводе Хончоль явно ожидает проникновенных раскаяний — ха, не дождешься: — И радуюсь. Джин стонет отчаянней и сдуру влепляется лбом в поверхность деревянной стойки, с диким 'агх' отпружинивания назад да ладонью за неимением пластыря залепляя раскрывшуюся рану — кажется, уже согласен на прижигание. — О... — Хончоль впервые не знает, чего бы такого едкого добавить, но справляется с тем на раз-два, и дышит на несколько уровней громче, чаще: — Я тебя убью, слышишь? — Ага. И заставишь реветь? — Да стопудово заставлю. — А потом будешь извиняться и клясться оберегать от всяких обмудков? — Буд... что? Под красочное охуевание заткнувшегося Хончоля Намджун празднует свою маленькую победу и лезет шурующим мизинцем в пачку за новой дозой. — Я согласен, — воинственным пацифистом Намджун подводит итог в нагревшуюся рацию и отодвигает ее к краю. — Да будет так, Намджуни, — говорит Хончоль, прежде чем отключиться первым, и холодные вязнущие льды его Арктики рррраскалываются крупными кусками, превращая извечный угрожающий рык в урчание. Намджун спускается с высокого стула и протягивает осмелевшему Джину сигарету.