Поднимите руки те, кто скучал за музыкой от Rysso. Son Pascal – Мен сені сүйемін (я знаю что никто не поднимет, так что просто продолжу делать то, что делала).
***
«Когда мне рассказывали страшные истории, В детстве. Я дрожал и плакал, и было страшно. Я даже строил в голове всякие глупые теории, Будто мертвецам под землёй нас слышно».
***
Ночь сегодня была какая-то особенная, пахло чем-то странным, может, это был страх, а, может, так пахла смелость. Порой так бывало, и люди путали совершенно разные понятия, принимая что-то одно за что-то совершенно иное. Пахло не той обычной свежестью как всегда, пахло что-то новое и ранее не ощутимое. Такое бьющее по голове, резкое, пьянящее и, в то же время, открывающее глаза. Возможно, так люди подсознательно готовятся к чему-то ужасному, может, даже к смерти: всё в них обостряется, и они более остро ощущают мир в последние минуты жизни. Если бы воспоминания об этом сохранялись, то, можно поспорить, они были бы самыми яркими за всю жизнь. Перед смертью всегда хочется жить, даже если до этого ты был убеждён в том, что жаждешь умереть. Конечно, было бы легче, если бы что-то внутри загоралось, и ты точно знал – жить тебе осталось недолго. Или чтобы что-то предупреждало тебя, как этот дорожный знак, который только что миновал Чонгук: «опасный поворот налево». Только вот ничего подобного в жизни не бывает, и перед чем-то ужасным у людей, как правило, всегда грандиозные планы. — Я уже подъезжаю к тебе, так что готовься, будем смотреть ужастик, — довольно проговаривает Чон. Его телефон лежит на специальной подставке, подключенный к колонкам, чтобы лучше слышать всегда тихий голос друга. — Нет, ну, блин, может, есть получше идеи? — тяжело вздыхает юноша. — А я купил еды, — дразнит Чонгук. — Чонгук, ты же знаешь, что я не люблю ужасы, за что ты так со мной? — хнычет Чимин и даже в этот момент умудряется оставаться серьёзным. Он всегда спокоен. Хоть и очень чувствительный. Спокоен даже тогда, когда это чертовски неуместно. Чонгук до сих пор помнит, как мимолётно исказилось лицо Чимина гримасой боли, когда сероволосому по телефону сообщили о смерти его родителей, самолёт с которыми упал в океан, который они так мечтали увидеть. Тогда он был спокоен, зачем-то смотрел в одну точку и просто держал телефон у уха, даже когда там повисла кромешная тишина. Даже чёрствый Чонгук расплакался тогда… а Чимин просто стоял. Чон тогда обнял его, наверное, впервые первый, и говорил какие-то глупости, но… он не видел слёз Чимина. Потому что он никогда не говорил о себе, никогда не давал знать о боли или о том, что ему плохо. Это так чертовски злило чёрноволосого. А Чимин не плакал, хотя глаза так больно щипало, он не хотел, чтобы Чон видел его таким… потому что если бы он заплакал, то чёрноволосому было бы больно. Он пообещал себе заботиться о нём, делать его счастливым, просто потому, что видел его насквозь. Видел его доброе сердце и… возле Чонгука не было никаких теней, которые он видел возле всех людей. Чёрные силуэты, нависающие над людьми, сливающиеся с ними, снующие в толпе… Он видел настоящих людей, всё их нутро и грязь. Всех их демонов… Чонгук до сих пор помнит, как когда-то украл мопед у отца, и они с Чимином катались на нём всю ночь. Тогда он старался отвлечь сероволосого, который всё ещё оставался спокойным, старался отвлечь его от губительных мыслей, которые, он уверен, пожирали его тогда. Улыбался ли он или просто молчал. Говорил ли он с ним или… что бы он ни делал. Но Чимин тогда упал и сломал два ребра, но не подал виду до тех пор, пока Чонугк не ударил его по больному месту кулаком. Он скривил лицо от боли, но звука не издал. Чон видел только что-то такое мимолётное, но это было так больно… в этом было больше боли, чем в вопле. Он не знал, сможет ли выдержать, если Чимин правда начнёт показывать свои эмоции, но… он понимал, что нельзя всё держать в себе. Это убивает. Сам Чонгук был нытиком. Никогда не мог промолчать о том, что у него болит голова, живот или что ему грустно. И хоть часто пробовал ничего не рассказывать Чимину, но… надолго его никогда не хватало. Ему становилось намного легче, когда он выговаривался и делился с Чимином своими проблемами. Эта чёртова гримаса боли. Чонгук помнил её… — Ты чёртов ублюдок! — кричал тогда Чонгук на друга, который согнулся пополам, но быстро выпрямил спину снова. — Скажи, что тебе больно! — требовал он, но, в тот момент говорил не о рёбрах… он хотел, чтобы Пак дал волю своим эмоциям. Чтобы перестал скрывать всё от него. Чонгук слышал, как Чимин плакал в ванне, а ещё был рядом, когда сероволосый просыпался от крика по ночам, потому что ему снились кошмары. Чонгук всё это знал, но… хотел, чтобы Чимин и сам признался в своей боли. — Ну, Чи, это же просто фильмы, зачем придавать им такое большое значение? — Потому что в каждом фильме есть доля правды, — серьёзно проговаривает Чимин. — Опять ты за своё. — А как, ты думаешь, придумывают ужастики? — Так же, как и романы… — Вот именно. Любовь, перед тем, как писать о ней, как правило, ощущают. — Ссыкуха ты, и отговорки у тебя, как у ссыкухи, — буркает младший обиженно. Как раз в тот момент на капот падает что-то тяжелое и машина сотрясается так сильно, что Чону на миг показалось, будто передняя её часть ушла под землю, настолько сильный был удар. Парень резко тормозит, как вдруг замечает на капоте что-то темное и движущееся. Какой-то силуэт. Это… человек? Что за херня? От него осталась большая вмятина, словно это был кабан или кто… но, Чонгук ехал не так быстро. Что это? — Твою мать! — выкрикивает юноша испуганно, не в состоянии понять: сбил ли он кого-то или что вообще только что произошло. Он всматривается в тело на капоте в тот момент, как этот тёмный силуэт встаёт так быстро, словно поднимаясь порывом ветра на колени, поворачиваясь к Чону лицом и со всей дури ударяет кулаком в лобовое стекло, отчего всё оно осыпается до последнего стёклышка, врезаясь в разные части тела парня за рулем. Юноша даже не чувствует боли в эту самую секунду, зато он слышит биение своего сердца, как будто кто-то стоит рядом играет на барабанах. Или бьёт по боксёрской груше, оттачивая удары, только вот вместо груши под потолком висит его сердце. Парень по природе своей не пугливый, но… сейчас он словно заколдованный, словно в него вкололи это, словно он под гипнозом. Его охватывает такая страшная паника, животный страх и бессилие. А руки начинают подрагивать. И вместо того, чтобы выйти из машины или нажать на газ и уехать, в конце концов, он просто зачарованно сидит на месте, наблюдая за каждым движением силуэта. — Чонгук? — зовёт Чимин. — Что у тебя там за шум? Это не смешно, Чонгук. — Мне тоже, Чи, совсем не смешно, — севшим голосом выговаривает парень, чувствуя, как по лицу стекает алая жидкость, и пытаясь рассмотреть приближающееся к нему лицо, но в один миг все фонари на дороге погасли вместе с фарами на его машине, и всё, что мог увидеть Чонгук – это, мать вашу, крылья, огромные чёрные крылья за спиной этой твари. — Блядь, — выговаривает юноша и ощущает на своей шее массивную и тёплую руку, хотя кажется, что это железный ошейник. Дышать становится трудно, и поэтому из его рта вырываются сдавленные сиплые хрипы. Такие жалкие, как и он сам сейчас, такой мелкий по сравнению с тем существом. Чонгук вообще по своей природе не пугливый человек, да, но, чёрт, только что он спокойно ехал по полупустой трассе, разговаривая с другом по телефону, слышал его нежный и приятный голос. Чёрт, его любимый голос. Как он любит его, это как симфония для его ушей, какое-то невероятное произведение, соната, не многим известная, но такая прекрасная мелодия. Как же чёрноволосый любит этот голос. Хоть постоянно кривляет и дразнит Пака, но… он всегда успокаивается, если слышит этот голос. А он слышит всё, что говорит Чимин, когда продавцы в магазинах не в силах расслышать самого громкого его тона. Чон не из тех, кто говорит комплименты, он из тех, кто до конца будет дразнить, вкладывая в это всего себя, всё своё тепло. Говорить «У тебя голос, как у девчонки», смеяться, заливаясь, а на самом деле умолять про себя: «Скажи что-то ещё»… «Всегда говори». Чонгук вредный, всегда был вредным, но Чимин знал его вредность как никто другой. Знал, что если он отталкивает, то на самом деле просит остаться. Он ещё совсем ребёнок, ребёнок, повзрослевший слишком рано… Чонгук всегда напоминал Чимину его самого. И ничего не предвещало беды, он вот-вот должен был доехать до Пака, всё-таки усадить его на диван и включить ужастики, при просмотре которых Чимин всегда напрягался всем телом и нервно метал глазами по комнате. Чонгук ничего не понимал, принимал всё это за его страх и считал его бесконечно милым в такие моменты. Но… он ничего не понимал… Но, он бы рядом в то время как все другие считали Чимина сумасшедшим. Всё должно было быть хорошо, но сейчас чёрноволосый старается отстранить от себя эту руку, которая вдавливает его голову в мягкую обвивку водительского сидения, не позволяя сделать лишнего глотка и движения. Чимин всё ещё висит на проводе, он хочет сказать что-то, накричать на друга за то, что тот снова разыгрывает его, но вдруг слышится чужой и грубый голос: — Сейчас ты нажмёшь на газ и поедешь прямо, не сворачивая, — повелительным тоном говорит кто-то, и глаза Чимина округляются. Голос настолько приятный и завораживающий, а ещё ужасный, грубый, и по телу бегут мурашки, но даже они от этого голоса умирают мгновенно, потому что повелевают безотказно. Голос слишком многогранен, отчего Паку и самому хочется пойти и куда-то врезаться. — И если вдруг ты не умрёшь, то завтра, ничего не вспомнишь обо мне, — заканчивает незнакомец и забирается на крышу машины, оставляя после себя большие вмятины и царапины, а Чонгук, словно марионетка со стеклянными глазами, кладет руки на руль, давит на газ, на всех порах съезжает с дороги и въезжает в толстый ствол дерева. Существо взмывает в небо, оставляя Чонгука в помятой машине, передняя часть которой смялась практически гармошкой и слегка разделилась впереди, пропустив через себя толстый ствол дерева. Повсюду кровь, а Чонгук лежит на руле практически бездыханно. Сигнал прерывается сразу после того, как Чимин слышит ужасный шум удара машины о ствол дерева. Что за чертовщина там происходит? Твою мать… из дрожащих рук сероволосого выпадает телефон и он начинает нервно метать глазами по всей комнате. Что произошло? Он просто понять не может. Сердце бешено бьётся, глаза юноши наполняются слезами. Зачем Чонгук так жутко шутит? К чему этот дебильный розыгрыш, ведь Чон знает, насколько его друг боится всего ненормального. Зачем он так поступает? Сегодня ночью как-то странно пахло. Так пахнет перед чем-то ужасным или даже перед смертью. Кровью. Этот металлический привкус, кажется, даже ощущался на языке. Если бы люди знали, когда видят человека в последний раз, конечно же, всё было бы иначе… Чимин готов расплакаться от безвыходности, он падает на колени и заходит в избранные контакты на телефоне, набирая абонента «Гуки», рядом с которым расположен эмодзи милого кролика, но в ответ лишь безразличный тон оператора: «Телефон абонента выключен или находится все зоны действия сети». Эта идиотка даже не подозревает, как много людей ненавидят её голос. Не подозревает, что же сейчас происходит внутри у Чимина. Так просто говорит, такая беззаботная. И... чёрт. Сероволосый проклинает долбаного Чонгука, который так не смешно шутит, он запихивает телефон в карман джинсов, надевает тёплую толстовку, кеды и выбегает из дома. Чон говорил, что уже подъезжает, значит, он где-то близко, и Чимин пускается в бег изо всех сил. Парень выбегает из двора, бежит к той самой трассе, она одна ведёт к его дому, поэтому юноша несётся по пустой дороге вперёд, через десять минут сворачивая направо. Ноги горят огнём от продолжительного бега, а под рёбрами сильно колет, мешая Паку дышать, но парень не останавливается и упрямо бежит, снова сворачивая. Что это был за голос? Что происходит? Чимину страшно, что он, правда уже совсем сошел с ума. Он видел людей с чёрными глазами, видел силуэты и тени, которые сгорали вблизи него, он не знал, что это, и почему все остальные люди просто безразлично проходят мимо в то время, как он заворожено смотрит на всё это. Он словно на своей волне радиопередач. Волне, на которую никто больше не может настроиться. И даже Чонгук, как бы ни пытался. А когда у Чимина кто-то просит один наушник, чтобы узнать, что он слушает, то все слышат какие-то вопли и крики, звуки скребущихся ногтей и огня. Это жутко, но… Чимин слышит не это... он слышит какие-то голоса, шепот, по ночам чувствует чьё-то присутствие. И ненавидит кошмары и ужастики из-за того, что в доме после этого шастают какие-то твари… ползают под ламинатом, включают и выключают свет и хлопают дверьми. Ужасы для них словно приманка… или... Чёрт… Это всё так непонятно. Вся жизнь Чимина слишком непонятна. И всё, что он знал точно, — Чонгук его лучший друг, единственный, который всегда с ним, несмотря на все его странности. Внезапно взгляду Чимина представляется ужасная картина, от которой начинают трястись ноги и руки, а глаза наполняются слезами, в результате чего Пак оступается и падает плашмя, больно раздирая колени и подбородок об шершавый асфальт. Сероволосый распластался на земле и не может подняться, он переворачивается на бок, пытаясь рассмотреть машину, врезавшуюся в дерево. Слёзы дико мешают, но даже сквозь них парень понимает, что это машина Чонгука, на которую он так долго копил и нежно называл «моя ласточка». И эти номера… те, которые он высматривал среди множества чужих каждое утро, когда ждал на остановке Чонгука, который всегда подвозил его до универа. Чимина вдруг прошибает осознанием, что Чон там, внутри, вероятно, мертвый или едва живой, Пак тут же отпихивает собственные ощущения назад, как всегда, наплевать на собственные чувства и эмоции, он ничего не представляет из себя самостоятельно. Сероволосый как можно быстрее ковыляет к месту аварии, чем ближе, тем быстрее. В итоге юноша видит искалеченное тело друга, залитое кровью, Пак не сдерживает дикий крик, который вырывается из грудей и раздаётся на всю округу, пугая спящих птиц, которые сразу же вспархивают с веток и улетают куда-то в чёрное небо. Так много звёзд, но все равно так темно. Всё это погасло для Пака сейчас, и слабо мерцает лишь Чонгук, лежащий на руле… он догорает. Чимин поднимает трясущуюся руку и складывает вместе два пальца: указательный и средний, но кисть так сильно трясется, что юноша хватает запястье другой рукой, пытаясь унять дрожь. Юноша прикладывает пальцы к шее Чонгука и ощущает едва заметный тихий пульс парня. Чимин тут же вытаскивает телефон, который выпадает из рук, он поднимает его и набирает скорую. Парню безумно трудно говорить, потому что дыхание всё ещё не восстановилось. А ещё он не может сейчас собрать мысли в кулак, всё в нём сейчас движется так хаотично: какие-то воспоминания, слова, улыбки… К чему всё это? А во рту такой противный привкус крови… словно он пил её сегодня вместо кофе. Диспетчер понимает его с трудом, но потом сообщает, что скорая помощь быстро прибудет и чтобы Чимин ничего не делал, так как может наоборот навредить, а не помочь пострадавшему. Юноша обессиленно падает на землю, облокачиваясь на машину, вернее, на то, что от неё осталось, и заливается слезами. Почему это произошло? Почему нормальная размеренная жизнь вдруг потеряла краски? Почему он сейчас сидит здесь и плачет от безысходности? Где его спокойствие? Чувство собственной никчемности давит на сероволосого, заставляя его давиться отчаянием, ведь юноша никак не может помочь своему другу, который умирает. Он просто сидит и ждёт. Просто смотрит на то, как тот истекает кровью. И понимает, что… теряет свой смысл жизни. Внезапно вспоминается тот таинственный голос, в который раз. Он почему-то не может удержаться его в памяти надолго, а вспоминается он мимолётно и каждый раз кажется другим… И Чимин желает, чтобы этот кто-то появился вновь и убил его самого, так же, как Чона, потому что мир стал серым и безжизненным, внутри гуляет ветер, а жизненные силы вытекают вместе с кровью из ран на коленях. Но… это ничто по сравнению с тем, что творится сейчас с Чонгуком. Чёрт... Пусть же разделит с ним сию трапезу… пусть… как всегда… Они всегда делили все пополам. Так пусть и сейчас будет так же. Скорая приезжает действительно быстро, врачи с трудом вытаскивают Чонгука из машины, кладут его на носилки и заносят в машину скорой, чтобы как можно скорее оказать первую помощь и отвезти пострадавшего в больницу. Медики вызывают сотрудников полиции, а Чимина садят в машину и говорят проехать в больницу, так как он единственный свидетель, который говорил по телефону с пострадавшим в момент аварии. Чона сразу забирают в реанимацию, а медсестры принимаются обрабатывать колени Пака. Ему советуют пойти домой, но сероволосый упрямо остается ждать, пока Чонгука спасут. Или не спасут. Чимин всегда слишком реалист. Он всегда рассматривал все варианты событий. Давится этим и… Он хочет, чтобы Чонгук жил… чтобы был счастлив. Он реалист, он понимал, что у юноши был шанс на будущее, когда сам он безнадежен. И никчемен. Чёрноволосый так много мечтал… надеялся, постоянно говорил, что это возможно, что он хочет попробовать, и Чимин кивал. Даже если звучало это нереально, Чимин кивал. Этим самым вселял в друга ещё большую уверенность. Он был готов пробовать с ним что угодно… у самого него не было мечты… поэтому он всегда мог бросить всё и помогать исполнять мечту Чона. Пока Чимин ожидал в коридоре, где веяло холодом, он рассуждал, стоит ли звонить родителям Чона, они ведь, наверняка, сейчас заняты где-то в другой стране, и не стоит волновать этих деловых людей. Пак решает, что позвонит им, если всё завершится летальным исходом, а если нет, то Чонгук сам позвонит, если захочет. Потому что отношения у них слишком напряженные. Спустя несколько часов из реанимационной выходит врач и сообщает Паку, что его друг будет жить. Эта новость возвращает Чимина к жизни, и парень падает на разбитые колени, благодаря доктора от всего сердца. Потому что эти два слова словно были сказаны ему. Что он будет жить. Будет жить, пока с ним будет Чонгук. Его смешной кролик.***
— Привет, — тепло улыбается Чимин, рассматривая всего перебинтованного, но живого друга. — Как ты себя чувствуешь? Говорить можешь? — осторожно спрашивает парень, ставя пакет с фруктами и банановым молоком на тумбочку возле койки Чона. Прежде, чем ответить, Чонгук прочищает горло и начинает говорить совершенно бодрым и уверенным голосом, будто это не он вчера чуть в лепешку не расшибся. — Жаль, что так и не посмотрели тот ужастик, я ведь его так долго ждал… — сокрушается черноволосый, находя тему для разговора, только чтобы Чимин не переживал. Они оба жили друг для друг. И поэтому их жизнь была прекрасна. Жили ради встреч друг с другом. И смеялись только вместе. А когда не виделись хотя бы день… казалось, что жизнь теряет все свои краски. Чимин переживал о Чонгуке, а Чонгук о Чимине. Чимин тут же бледнеет, снова вспоминая страшный голос, который приказал Чону врезаться в дерево, и начинает нервно жевать губы. Он решает, что нужно сказать о нём, пока он снова не вылетел из головы. — Гуки… вчера был ужастик пострашнее. Какой-то мужик разговаривал с тобой в машине, я слышал голос… Кто это был? Ты его видел? — обеспокоенно спрашивает Пак. — Чи, если ты пытаешься меня напугать, то ты смешон, — усмехается юноша, — выглядишь как всегда неубедительно. — Что? — теряется сероволосый, — но… я не шучу! Там был голос, он сказал тебе давить на газ и ехать, не сворачивая! — отчаянно восклицает Чимин. — Позволь мне спросить… — задумчиво начинает Гук, — кто здесь больной: я или ты? — парень приподнимает одну бровь. — Точно! Он тогда сказал, что если ты не умрёшь, то не вспомнишь о нём! — выкрикивает юноша и чувствует какой-то холодок, пробегающий по телу. — Ладно, Чи, походу, ты уже надышался этим отвратительным больничным воздухом, иди-ка отдыхать домой, а то так перенервничал. Со мной все в порядке, я сейчас снова спать лягу. Спасибо за молоко, — вымученно улыбается Чонгук, кажется, его друг сходит с ума… Он давно это заметил, но… думал, что сможет вытащить его. Ну… и при том… то, что он постоянно смотрит по сторонам, пялится на людей на улице так внимательно… это ничего не значит. Его постоянные кошмары… это нормально. Единственное, что пугало Чонгука, — музыка, которую он слушал… такая странная, какой-то скрип и скрежет, такая раздражающая, но, слушая её, Чимин выглядел удовлетворенно и возвышенно, словно слушает какую-то симфонию. — Но я слышал… — не прекращает попыток Чимин. — Ладно… ты всё равно его не вспомнишь. Я пойду… отдыхай, — Пак меняется в лице и вновь одаривает младшего тёплой улыбкой, — спокойной… дня, — говорит парень и выходит из палаты, махая другу до конца, пока не закрывает дверь в его палату. Чонгук думает, что хён сегодня странный, потому что вчера с ним в машине совершенно точно никого не было. Может, и правда напугать решил? Хотя… это не похоже на него... он никогда не пугал его и не шутил над ним. Это был его конёк, он всегда пугал его, только вот сероволосый никогда не кричал от испуга, а вздрагивал всем телом. Наверное, решил отомстить за все розыгрыши Гука, так сказать. Ну да ладно, парень поёрзал на кровати в поисках более удобной позы, но из-за капельницы он не мог лечь удобно. Он закрыл глаза и только начал засыпать, как вдруг дверь в палату отворилась и зашла медсестра. Черноволосый нехотя открыл глаза и сел на койке. — Я чувствую себя нормально, — сразу заверяет он, видя странный взгляд медсестры. Но потом эта милая женщина подходит и хватает его за шею одной рукой, пронзительно глядя в глаза. Внезапно её глаза чернеют, будто она надела склеральные линзы для Хэллоуина. Парень хочет закричать, но вдруг чувствует, как голос пропадает, а медсестра улыбается так страшно, что парня передёргивает. — Напиши это, — шепчет девушка, надавливая на шею юноши, и вырывает из его руки капельницу с иглой. — Напиши, — шепчет она, приказывая, и... Чонгук тянется рукой к катетеру и берет его в руки, вместо того, чтобы пытаться высвободиться из каких-то слишком сильных рук медсестры. Чёрноглазая отпускает его и садится на край кровати, довольно глядя на Чона. А он выставляет левое запястье вперед и начинает выцарапывать на нём какие-то незнакомые ему слова, но он точно уверен, что должен писать это… только понятия не имеет, что это может значить. Он давит на иглу, протыкая ей кожу, капли крови текут по руке, капают вниз, пачкая светлое одеяло, которым он одет до пояса. И вот уже на его запястье расположились буквы, его красивым старательным почерком: «animam meam in inferno». Чонгук стеклянными глазами рассматривает то, что у него вышло, и начинает обводить каждую букву еще по несколько раз, проникая глубже. Словно расписывает плохо пишущую ручку, снова и снова проводит каждую линию. Левая рука невольно начинает дрожать, а кровь брызгает на его белую футболку и на халат медсестры. Он заворожено и увлечённо выцарапывает эту надпись ещё и ещё на одном и том же месте, а затем поднимает глаза на девушку, которая, улыбаясь, наблюдает за каждым его жестом. — Хороший мальчик, — хвалит существо с чёрными глазами, — а теперь возьми эту самую иголку и расхерачь себе горло, чтобы подохнуть самой мучительной смертью. — Упоительно говорит девушка. А Чон рассматривает катетер в своих руках несколько секунд, потом резко и послушно вонзает в горло и начинает двигать иглу под кожей из стороны в сторону, затем достаёт её и начинает остервенело царапать шею иглой изо всех сил. Парень вонзает катетер раз за разом. Вся его шея, руки, вся одежда — всё в крови… Черноволосый фигачит этой маленькой иголочкой, а когда не получается серьезно навредить, начинает раздирать раны на шее пальцами. Цель его жизни — умереть. Медсестра смеется в голос, наблюдая, как старательно Чонгук разрывает себе шею. Это даже круче кинотеатра, только вот не хватает попкорна.