Пора домой

— У нас в Бодруме апельсины в сезон на мостовой валяются, — рассказывает Дэйся в Испании, подпрыгивая и дёргая ветку дерева. Сверху сыплются листья, и оранжевыми мячиками раскатываются по камням апельсины. Он быстро оглядывается и рассовывает плоды по карманам форменного плаща. Окликнув: «Лови!» — бросает пару штук Мари, разламывает один пополам и с аппетитом вгрызается в мякоть, капая соком на воротник, — Мари покачивает головой, хоть и не видит. — А когда миндаль цветёт, у нас в Бодруме вообще не продохнуть, — сообщает Дэйся на юге Франции, сплёвывая прилипшие к губам бело-розовые лепестки: сильный тёплый ветер обрывает цвет с деревьев и бросает в лицо, а Дэйся ещё не отмылся от крови, текущей из рассечённого лба. Канда, прислонившись к стволу, сосредоточенно обматывает бинтом обгоревшее и слегка дымящееся плечо: от ожога не останется следов через пару часов, но натягивать форму на покрытую волдырями кожу — то ещё удовольствие. Дэйся громогласно чихает, когда ветром доносит запах горелого, — Канда сердито зыркает в ответ, и он примирительно поднимает руки вверх. — И в море у нас в Бодруме ещё и куски лепёшек бросают, — вспоминает Дэйся на побережье Италии, дожёвывая кусок хлеба под крики настырных чаек. Подумав, он всё-таки швыряет корку самой наглой птице. — Ты очень скучаешь по дому, Дэйся? — спрашивает Тидолл и не глядя начинает набрасывать карандашом абрис города на берегу моря. — Чего? — разевает рот Дэйся, оторопев, и застывает на месте. Почёсывает горбинку на тонком носу, пренебрежительно фыркает, оттопырив нижнюю губу: — Да я умер бы от скуки, если бы остался дома! — он смотрит через плечо генерала и скороговоркой сыплет: — Учитель, ну вы же там были! Тоска смертная! — Я был в Бодруме давно, — мирно возражает Тидолл. — Окажемся в Турции — обязательно заглянем к тебе домой. Дэйся закатывает глаза и бормочет на турецком молитву о том, чтобы на его учителя снизошла идея получше.

***

Домой, сквозь шум крови в ушах шепчет кто-то за спиной, домой, Дэйся. Пора домой… С глухим шорохом катятся по барселонской мостовой красные яблоки из небрежно отброшенного цилиндра; с глухим шорохом льются на барселонскую мостовую красные капли. Перед глазами вместо багровой пелены неожиданно разливается яркая синева — такая яркая, что не различить, что это, где это. Море? Небо? Синее-синее, огромно-необъятное поглотило и горы, и белые дома у их подножья, среди которых затерялся и его дом. «Дзынь! — звякает колокольчик на двери — точно такой же, какой Дэйся носит на капюшоне. — Дз-зын-н-нь!» — Дана, милая! Посмотри, кто там! — напевно проговаривает женский голос. Дверь распахивается; девочка-подросток, пряча под платок косы, недоуменно морщит лоб: — Но здесь никого нет, мама… — Мальчишки озорничают, — поджимает губы женщина. — Розог бы им… …ветер в опустевшей, продуваемой насквозь Барселоне растаскивает ржавые чешуйки от сломанного колокольчика.