Cancer

Тацуки нервно выстукивает носком кроссовки по татами. Звучно и ритмично, точно долотом, точно она хотела пробить пол проклятой комнаты, точно хотела сделать люк в ее крепких тиковых досках и тем самым даже в кухне на первом этаже показать, в каком же ныне бешенстве она пребывала! — Где?! Где этот гребаный диск? Ичиго! — Синие глаза рассекают таким же острием как серп Гецуги. А может и посильнее. — Ксо! — захлопывает Тацуки со всей дури очередной выпотрошенный ящик письменного стола. — Куда ты подевал мою игру?! Одна наглая рыжая рожа каверзно улыбается и обводит взглядом комнату, намекая на довольно широкое поле для поисков. Нынче у Куросаки — игривое настроение; угрюмость свою он спрятал под пологом ночи, а раздраженность одолжил однокласснице, хоть у той и своей было выше крыши. — Убью, если не скажешь! — суют парню под нос красноречивый кулак: собранная в него сила каратистки нешуточным пульсом бьет по проступившим венам на запястье. — Если убьешь — тем более не скажу, — озорно усмехается Ичиго и нахально ерошит наэлектризованные волосы подруги. Хоть и порядком отросли, те всё равно торчат у нее как прежде — колючими прядками, словно бы ополчаясь против целого мира, а, прежде всего, против такого же лохматого, как она, друга. Тацуки раздосадовано топает ногой, да так, что пол таки жалобно ойкает, но куда больше достается письменному столу, который она хорошенько прикладывает второй ногой. Вмятина на его боковушке смотрится как полученный в драке фингал. Хозяин комнаты рыкает на дебоширку, но, завидев лишь обращенную к нему спину, осекается: Тацуки принимается шарить по всем уголкам с такой скоростью, словно бы постигла сюнпо без синигамской участи. Синигами. О том, станет ли его подруга им, при жизни оказавшись обделенной духовными силами, Ичиго задумывался неоднократно. Он о многих своих «обычных» друзьях думал в подобном ключе, хотя мысли о смерти в отношении близких ему людей навевали на парня какую-то необъяснимую грусть. Ичиго скептически относился к возможности собраться всем вместе в загробной жизни. Да и пытался гнать от себя подобную чепуху… А с мелькающей от резкости движений короткой юбкой Тацуки сделать это становится проще. Рыжий хищно скалится и лукаво суживает глаза. Редкий старшеклассник не благодарил столь смелые школьные униформы для девушек, и он не был исключением. Едва не облизнувшись, он с ухнувшим сердцем задирает подбородок кверху, когда Тацуки, запрыгнув с разбега на стул, лихо направляет тот, на колесиках, к шкафу, сделав упор стопой в спинку. С беззаботно расставленными ногами, Тацуки продолжает копошиться в поисках нарочно спрятанного игрового диска уже в антресолях. Она даже не подозревает, как заманчиво в этот момент выглядят ее крепкие, с напрягшимися точеными мышцами, бедра, как заводит тот краешек синих трусиков, который с ходу замечают натренированные в охоте на пустых зоркие карие глаза. Тацуки соблазнительная. И смешная. И любопытная. Понося вполголоса одного «рыжего идиота», она то и дело вставляет в ругань какие-то мелодичные отрывки, кои всегда случались с ней в моменты особой задумчивости. Сейчас она, к примеру, активно совала нос в личную, еще неисследованную ею, жизнь проштрафившегося друга. Он заслужил это, справедливо считает сама девушка, и с нарочитой наглостью влезает в исписанные закорючками старые тетрадки Куросаки, попадавшееся ей под руку, также не сковывает себя тактом, когда натыкается на старые семейные фотографии, и, естественно, тщательно перелапывает каждый заинтересовавший ее попутно предмет. — А это что? — Арисава напряженно сводит брови и тянется за короткой трубой, спрятанной в глубине антресолей. — Че, телескоп? — смекает она. — Серьезно? — А она и не подозревала о том, что ее друг детства увлекался астрономией. — Еще скажи, что разбираешься в звездах, хех! Ичиго, слышь? Ты же… Обернувшись рывком, собравшись в самой грубой форме высказать свое мнение об умственных способностях знакомого ей с детства балбеса, в глазах у Тацуки все темнеет и она, утратив равновесие на стуле, спотыкается. Под тяжестью телескопа, прижатого к груди, она бы обязательно кубарем пошла вниз, но ее ловко перехватывают у пола. — Ну и кто же я? — Ичиго с повышенным любопытством наклоняет голову набок, нетерпеливо передернув в руках пойманную девушку. Спортсменка была легкой, но с тяжелым характером. И Ичиго явно зря ждал от нее слов благодарности за свой маленький подвиг, но всё-таки надеялся. — Идиот! — сердито фыркает-таки Тацуки и спрыгивает на твердую поверхность. Отряхнувшись да одернув на себе одежду, она ворчит по привычке: — Порасставлял тут едущих стульев! Что за идиотизм?! Нормальную мебель не мог выбрать, что ли? Куросаки враз меняется в лице: он не из тех, кто позволял делать себя крайним, причем столь наглым образом. — Тебя забыл спросить! — Шумно пересекший комнату, он выуживает плоскую коробочку с диском из-под шкафа и сует ее в руки Арисавы, едва ту саму не снеся с ног. — Game over! Получила, что искала? Проваливай! — указывает он тут же на дверь, а после, раздраженно скрестив руки на груди, уставляется в окно, сдвинув брови до боли да слышно скрипнув зубами. Он не удивляется, что дверь комнаты за его спиной хлопает немедля — Тацуки не стерпит того, чтобы ее послали: это же ее, видите ли, личная привилегия! Психованная истеричка, которая вспыхивала быстрее пороха, а взрывалась по-мощнее вулкана Фудзи. Она замучила его уже! Такая невыносимая, невозможная, непонятная… — Ксо! — Куросаки награждает стол вторым пинком и в следующую же секунду он, едва не снеся захлопнутую дверь с петель, уже летит по лестнице на первый этаж. Он молится не опоздать, ведь, если возникший меж ними конфликт не замять сразу же, то старых друзей потом лучше было бы и вовсе не сводить вместе. Месяц, как минимум. А месяц одиночества и обиды для влюбленных — это сущая пытка. Ичиго, переживший не одну войну на смерть, не хотел тратить обретенный с таким трудом мир на пустые ссоры. — Цуки! — он окликивает ее, как раз, на пороге. — Отвали! — следует ему незамедлительный ответ. Однако дальше девушка не ступает — замирает в контрасте ночи тонкой, почти невидимой тростинкой. Сейчас она так противоестественно кажется поуже тубуса телескопа, что волоски на затылке у Ичиго сами собой поднимаются на дыбы. Он, не соображая особо, преодолевает последние ступени и, миновав небольшой коридор, становится прямо за спиной у хрупкой Тацуки. — Нет, — шепчет он в темную макушку, о которую трется носом так робко. Удивительно, что эту тощую девчонку Ичиго боялся порой посильнее самого опасного пустого. — Что «нет»? — судорожно выдыхает она и невольно вздрагивает, когда большие сильные ладони крепко сжимают ее острые плечики, словно ничуть не боясь о них пораниться. — Ты же не хочешь, чтобы я отступался. Я знаю. Тацуки самоуверенно цокает: — А я всегда знала, что у тебя врожденный кретинизм. В каком из звуков слова «О-т-в-а-л-и» ты нашел противоречащее «Не пойти на хер»? Ичиго тяжко вздыхает: — На словах ругаешься, а в сердце просишь. Пинками отгоняешь прочь, а на деле — млеешь, когда я рядом. — Чего-о?! — аж вскидывается девушка, но, тут же поперхнувшись собственным возмущением, осекается. Совсем иные ощущения сваливаются на нее будто метеоритом из звездного неба, когда ее плечи обвивают кольцом, а шеи касаются горячим поцелуем, метя аккурат в чувствительную ямку под затылком. — Вернись, — бархатистый голос ласкает ее ухо не менее жарким дыханием. — Дважды не попрошу. — А я возвращаться не стану! — отрезают в извечном противовесе. — Я вообще пришла только за своим диском. Прощай. Ее порыв уйти останавливают всё те же цепкие объятия: Ичиго тоже говорит одно, а делает другое. Шумно выдохнув, Тацуки бьет его локтем в бок — не в полную силу, пока предупреждающе просто. Однако такого здоровяка как Куросаки сложно прошибить: он даже не поморщился. Одолевший ее еще в пятом классе, этот горе-каратист вырос до раздражающе превосходящих ее фигурку параметров, а к возмужавшим кулакам прибавил еще и сверхспособности. Арисава всё борется, никак не смирится, но понимает ясно: она давно стала проигрывать ему по всем фронтам. В додзе. В драке. В амбициях. В постели… — Ну же, сделай шаг назад, — снова шепчет парень, зарываясь на сей раз более смелее в ее волосы за ухом, зная наперед, как приятные массирующие прикосновения вырубают мозг. Однако получившая наконец титул самой сильной девушки Японии, Тацуки ведь не смеет капитулировать так быстро, верно? — Хм, а говорил, что не попросишь дважды, — язвит ее задетое самолюбие. — Я и не прошу. Констатирую факт. Мы же раки, мы всегда включаем заднюю скорость, поостыв. А еще, никогда не отпускаем то, во что впиваемся до боли обеими клешнями. Словно бы в доказательство своих слов, Куросаки обнимает ее до хруста костей, намекая, что отодрать его от себя Арисава сможет теперь разве что только с мясом. — Астрологию спутал с астрономией, — хмыкает она, и всё же менее воинственно. — Ты же не любишь гороскопы? — Но в них веришь ты — мне этого достаточно, — фыркает он и буквально втягивает ее обратно в дом. Входную дверь тихо закрывают обратно уже две руки с переплетенными пальцами. Ичиго неуклюже чмокает в нос еще упрямившуюся девушку, промахнувшись с губами. Это тоже вызывает подозрение. Прежде Тацуки так долго не упиралась: злилась — да, но не уворачивалась. Они оба находили в любви нужное лекарство от избыточной раздражительности, и, признаться, оно начинало действовать уже с первого объятия. — Что-то не так? — Ичиго прижимает собой Тацуки к стене и испытывающее заглядывает ей в глаза. Она упорно отводит взгляд и, помедлив немного, мотает головой. Зажмурившись, как от острой боли, пронзившей ее вдруг, она сама его целует, резко, точно пулю пускает навылет, а на деле — вызывая кровь в его чувственно прикушенной нижней губе. Тацуки всегда целовала властно. Ичиго усмехается ее вернувшемуся пылкому настрою и самоотверженно берется отвечать. Их, отличавшиеся жадностью и жарой, поцелуи сложно было так называть — они больше походили на терзание губ и на борьбу языками. Задыхаясь от горячности друг друга, оба звучно задышали, шире зараскрывали рты, чтобы ухватить соперника побольше да покрепче — даже здесь спарринг-партнеры из далекого детства, продолжали соревноваться, будто на татами. — Поднимешься ко мне? — рыжий вскидывает шаловливый взгляд из-под челки. — А нужно? — не без издевки допытываются у него, заставляя раздразненного парня невольно завестись еще больше, среагировав точно бык на красную тряпицу. Руки Ичиго щелкают парой пуговиц на пальто Тацуки и ускользают под его полы, обвивая девушку за тонюсенькую талию, задевая пальцами ее выпирающие ребра. Ее не мешало бы накормить сейчас пирогами Юзу до отвала, но живот Ичиго эгоистично зацарапает чувство совсем иного голода. — Нужно. — Ичиго подходит к Тацуки вплотную и, влипает в нее буквально, пытаясь дать ей возможность почувствовать каждую клеточку своего напрягшегося тела, стараясь дать ей ощутить, насколько же сильно он хочет, чтобы она поднялась с ним наверх. Девушка вновь отводит взгляд. В дверном проеме, ведшем на кухню, она видит, как в окна заглядывает ночь. Где-то в клинике еще трудится папаша Куросаки. Девочек, по счастью, дома тоже нет — они удачно ушли в двухдневный поход вместе со своим классом. Растерянно вздохнув, Тацуки странно и долго смотрит на Ичиго, но под конец всё же криво ухмыляется с привычной дерзостью. С нескрываемой смелостью она нарочно трется тазом о бедра парня и хмыкает со смешком: — Разве что в последний раз. — А как же! — с азартом принимает Куросаки ее извечную оговорку и мигом утаскивает подругу на второй этаж, в свою комнату. Их стихийные свидания, происходившие без какого-либо сценария, заканчиваются всегда в этом месте — в крохотной комнатушке с одиноким окном, софой, письменным столом да большим для нее шкафом, который умудрился даже телескоп в себе припрятать. Тацуки знает парня, жившего здесь, почти всю свою жизнь, и всё равно много чего в нем для нее оставалось неизвестным. К примеру, те корявые иероглифы, которые он выписывал в средней школе, которую она не посещала с ним. Или затертые от многочисленных просмотров старые фотографии со счастливой, еще не познавшей горя, семьей Куросаки. Или неплохие рисунки, что он делал обычной шариковой ручкой. Или те наспех записанные ноты на пособии по игре на гитаре. Или, конечно же, увлечение астрономией… — Погоди. — Тацуки настойчиво одергивает разошедшегося рыжика, взявшегося куда жарче целовать ее в пределах их маленького укрытия. Заключив его лицо в ладони, ощущая кожей температуру его румянца, Тацуки и рада бы была насладиться выбивающей землю из-под ног страстью, однако старенький телескоп не давал ей покоя. Она никогда не смотрела на звезды так. — Покажи мне, — косится она на трубу, брошенную ею же на пол при уходе. — Покажешь, какие самые любимые у тебя звезды? Ичиго взметает брови вверх и, рассеянно почесав затылок, оборачивается через плечо на предмет, на который указывали. Приведя дыхание в норму, поправив на себе уже задранную до груди футболку, он кивает. Передышка пойдет обоим на пользу — меж ними по-прежнему оставалось какое-то напряжение. И хоть Ичиго терялся в догадках относительно его причин, выспрашивать Тацуки не берется: по себе же знал, что она не расскажет, если не захочет. Они и впрямь были чрезвычайно похожи друг на друга, только и того, что с разницей в поле. — Кстати, об астрологии и астрономии. — Расставив штатив и разместив на нем телескопическую трубу, Ичиго, выискивая нужный объект, приманивает выжидавшую подругу жестом. Тацуки послушно приникает к окуляру под пояснение: — Январь. Сейчас тот редкий час, когда можно наблюдать созвездие Рака. Там, двойная звезда. Увидела ее? Тацуки муркнула что-то под нос, а приободренный хоть каким-то вниманием Ичиго берется увлеченно вести дальше: — Знаешь, наша звезда — одна из интереснейших. Мало того, что это место двух очень известных рассеянных звездных скоплений, но она также содержит в себе самую массивную на данный момент черную дыру! Более того, именно в созвездии Рака обнаружили следы возможного проживания внеземных цивилизаций. Представляешь? Скоро нам на голову будут сыпаться не только пустые, но и инопланетяне. Арисава бросает любопытный взгляд на одноклассника, отмечая как же красит его прежний запал. С тех пор как войны закончились для этого героя, он долго слонялся без дела, воспринимая действительность с кривизной лица, словно бы кислого молока выпил, напрочь позабыв о той радости, что победил достойного врага и вышел из поединка целым, живым вернулся. Тацуки тепло улыбается: у нее не было счастливее дня, когда они снова встретились. Так долго отрицавшая, запиравшая свои чувства под тысячи замков, она, не в силах побороть только двух из них — Ичиго и счастье, — просто шагнула к нему и поцеловала в губы. Со всей своей смелостью. Со всей своей страстностью. Со всем своим эгоизмом, который не пощадил даже подругу. Тацуки, вспомнив Орихиме, улыбается уже растерянно и гораздо меньше, но в любви без эгоизма никак — Ичиго был важен для нее, был нужен ей. Как оказалось, жизненно необходимым для этой пары сложных лет, что они провстречались. — Ты чего? — смущается тараторивший парень, а ему, запнувшемуся, и вовсе закрывают рот. Сначала ладонью. Затем губами. Заполняют рот вместо речей влажными ласками. Тацуки непривычно нежна. Она щекотно лижет нёбо кончиком языка. Она с придыханием стонет в поцелуй. Отринув глупую борьбу «кто-кого», она цепко хватается за его футболку, прямо до треска ткани, и утягивает парня на кровать. Ичиго нависает на локтях. Перебирает беспрепятственно инициативу. Удивляется ее покладистости. Но не в силах противостоять свалившейся на него неге, закрывает глаза от удовольствия и всецело отдается сладостным ощущениям. Первое, что мажет медом по ушам — блаженная тишина. Тацуки не орет, не ругается, не унижает, не обзывается, только неразборчиво бормочет что-то и так завлекательно ахает, что в голове плывет. — П-погоди… — с дрожью выдыхает Ичиго: внутри у него всё стягивается вакуумом. Он чувствует себя воздушным шариком, который боязно сжимается от каждого прикосновения иглы, не зная, лопнет он на сей раз или нет. Со взрывной Тацуки — так же: предугадать, убьет она его сейчас или доведет до экстаза, просто невозможно. Их отношения точно недоразряженная бомба: рвануть может в любой момент. А чем рвануть — смертельной обидой или сногсшибательной эйфорией — и не узнать, пока не проверить. Не разрывая зрительный контакт, Ичиго сползает с Тацуки и разом с кровати, пятится назад и в верхнем ящике нащупывает перелопаченные чьей-то нервной рукой примечательные квадратные упаковки. Девушка закатывает глаза. Беременность ныне волнует ее меньше всего. Скорее, она была бы не против, но на подобное у нее как всегда не остается времени. Вечно покорявшая вершины, вечно куда-то рвущаяся, что-то делающая, зачем-то пытавшаяся всем и вся доказать, что она самая лучшая, она столько раз теряла гораздо более важное, дорогое ее сердцу. Она вечно опаздывала… — Я люблю тебя, — срывается с губ вернувшегося к ней Ичиго, — перестань быть такой недосягаемой. Она скептически поджимает губы: ультиматумы только благоприятную почву дают ее упрямству, однако чувственные, наступательные, где-то требовательные, где-то просящие поцелуи, способны пробить любую твердолобость. Тацуки огорченно вздыхает. Этот рыжий опять ее побеждает, укладывает лопатками пускай и не на татами в додзе, а на мягкий матрас, но он всё равно, черт возьми, всё равно одолевает ее! Как ему удается сделать каратистку без единого удара — настоящая загадка. Но он и впрямь сильный. Пальцы Тацуки скользят вверх по его мускулистым плечам, пробегаются по крепкой шее, зарываются в уже отросшие прядки привычно колючего, рваного «ежика» на затылке и, надавив на тот, притягивает любимое лицо к своему: — Я тоже люблю тебя. — Та-а-ацуки! — с деланным изумлением откликается улыбка Ичиго. — Ты перестаешь быть «оригинальной». А как же твое извечное: «Я тебя ненавижу» или, кхм, «Я тебя ненавижу»? Она усиленно мотает головой: видимо, сегодня был не тот случай. — Значит, нет? — шально лыбится парень на это, и целенаправленно спускает ладони с ее талии, забираясь ими прямиком ей под юбку. Путается в складках формы, задевает эластичную ткань синих трусиков, которые он заметил еще раньше. Тянет их уверенно вниз, но замирает, когда на его ремне от джинсов щелкает бляха. — Одновременно? — лукаво суживает глаза Ичиго и невольно облизывает сухие губы. — Скажи еще, что я не прочла твои желания? — дерзит девушка и, обвив парня ногой за талию, заваливает того на бок, а сама выбирается из-под него. Стянув свое белье до конца, Тацуки ложится поперек кровати, останавливая взгляд на блестевшей молнии джинсов. До безумия медленно ее расстегивая, она дразняще поглядывает на самоуверенного Ичиго, наивно полагавшего, что тут он диктует правила. Они оба знали, что в итоге, лишь ее желания они исполняли: свое удовольствие Ичиго получал в любом случае, со скрытной же во всех отношениях Тацуки ему нужно было как следует попотеть. Ичиго сглатывает на том моменте, когда его подруга обрисовывает контур губ своим языком и смачивает их. Ичиго вспыхивает, когда чужая холодная рука забирается ему в боксеры и совсем не приятно холодит плоть. Он дергается, за что получает усиление хватки и сердитое шипение. Ичиго не успевает попенять грубоватой Тацуки, чтобы была немного поласковее, как все его мысли вылетают в трубу от контрастно нежных к себе прикосновений, доставшихся ему от чужих теплых губ. Лоб враз покрывает испарина, и Куросаки с досадой трет вспотевшую челку: ему бы собраться, ответить, а он не может абстрагироваться от тех жарких ощущений, когда его тесным пленом стали сразу же целиком брать в рот. — Кс-со, — стонет он сквозь стиснутые зубы, зажмуривается что есть духу и начинает-таки пододвигаться к Тацуки, что так бесстыже принялась тереть друг о друга свои колени, что так нечестно взялась ласкать саму себя, зная наперед о тормозной реакции своего парня. Последний краснеет до кончиков ушей уже от стыда. Обхватывает Тацуки поперед бедер и притягивает ее к себе. Он реабилитирует свое опоздание, они оба знают это: Ичиго хорошо умеет работать не только руками, но и языком. — Ха-ах! — вскрикивает девушка, едва чувствует самый откровенный из всех возможных поцелуев. Шкодливое личико Ичиго улыбкой встречает ее растерянное удовольствие и оскаливается еще шире. Перестрелки взглядов меж оголенных только в самых интимных местах тел — так возбуждает. Ичиго нравится эта поза, которую он в шутку зовет судьбоносной: «69» похоже на зодиакальный символ Рака. Сам он гороскопы презирает, она же — читает ради любопытства, но находить меж ними такие маленькие общности, как ту же разницу в два дня меж их рождением, до жути приятно. И Ичиго снова с особым трепетом проводит языком меж ног у Тацуки и затуманенным наслаждением мозгом ловит почти такое же прикосновение уже к себе. Они ласкают друг друга сбивчиво — синхронность держать мешает каждому собственное, невероятно отвлекающее, удовольствие. Чередуя блаженные стоны с раздраженными рыками, парочка редко доводит таким образом себя до взаимного оргазма, однако в плане прелюдии это заменяет им обычные поцелуи и непонятные исследования по всему телу. Оба быстрые, оба категоричные, оба откровенные — они предпочитают брать всё и сразу. Медлить они могли только, чтобы позлить друг друга. — Ичиго! — Тацуки сжимает его шею меж коленей. — Всё-всё! — капитулирующее вскидывает руки Ичиго, так нагло остановившись, когда довел партнершу практически до края. — Задуш-шу! — Тацуки еще пару мгновений сжимает парня крепкими мышцами натренированных ног в превентивных целях, а потом отпускает, чтобы он завершил начатое. Но Ичиго и рад бы, да только подбирающееся удовольствие уже клокочет внизу его живота, заставляя позабыть обо всем на свете, кроме одного — участившихся движений Тацуки, с которой станется вот так же — взять и прервать действо, но она, на диво, благосклонна сегодня. Ичиго разряжается ей в руку, где-то пачкая собственный плед, но не школьный жакет Арисавы. К счастью, для самого же Куросаки. Тацуки кладет расслабленно голову на бедро Ичиго и смотрит на него поверх своей округлившейся в возбуждении груди. До размера Орихиме той, конечно, далековато, и всё же, такая, да еще и со вздыбленными сосками, она не может не привлечь ни внимания парня, ни его ласк. От новых острых ощущений Тацуки запрокидывает голову назад: Ичиго мнет ее груди на грани болезненного удовольствия, с легкостью захватывая каждую из них в свои ручища. Превратившись из угловатого подростка в складного молодого человека, он и впрямь восхищал подругу детства и своим ростом, и широкими, будто отцовскими, плечами, и рельефной мускулатурой, выработанной у него бесконечными боевыми тренировками, и тем внушительным достоинством, которое она только что довела до разрядки… — Ичиго, — ухватив парня щадяще за челку, Тацуки направляет его блуждающие по груди поцелуи вниз, туда, где зудит желание, где всё горит, точно ее ласкали не влажным языком, а языками пламени. Рыжий коварно ухмыляется, не торопится уступать свое партнерше. Медленно стянув с себя футболку, освободившись от нижних частей одежды, он только потянулся раздеть и девушку, но та, впав в бешенство, больно лупит его кулаком в плечо. Подобные перепады настроения, впадения в крайности не пугают, не раздражают, а огорчают Ичиго. Прогулка по минному полю или по лезвию ножа — вот какая она, любовь Арисавы Тацуки. В глазах хочет, на словах огрызается, телом льнет, а сердцем плачет — сумасшедшая смесь из проявлений чувств, способная довести любого до срыва, а такого горячего, как Куросаки, и вовсе скинуть с катушек. Он рыкает на девушку. Мгновенно из расслабленно усмехавшегося превращается в угрюмого и сердитого. Он совершенно не ласково стягивает с нее одежду — едва ли не рвет на ней школьный жакет, блузку, лифчик, резко срывает с нее и юбку, и, заведя бьющие его кулаки ей за голову, жестко входит в Тацуки. Только должная предварительная подготовка и спасает ее от слез за жгущие ощущения. Пойманная «на крючок», лишенная свободы атаковать как ей вздумается и способности раздавать болючие пинки, Тацуки присмиряется и обмякает в дерзких объятиях схватившего ее парня. В который раз за сегодня сменяя гнев на милость, она, осклабившись, дарит Ичиго полуулыбку и поводит бедрами вперед. Растеряв вмиг и всю свою злобу, он отпускает ее запястья, сам закидывает ее руки себе на шею и начинает без колебаний истово двигаться в полноводной вагине, с таким красноречиво радостным хлюпаньем вбиравшую его целиком, до самых краев. — Ммм… Агххх… Ммм… Аргхх… Раки самые чувственные знаки. Они до жути сексуальны, а еще невероятно жадные до ласк. Ичиго с каждым новым толчком буквально сродняется в одно целое с Тацуки. Тацуки с каждым вздохом наслаждения всё теснее обхватывает Ичиго, буквально влипая в него всей кожей, вплоть до ощущения косточек его тела. Зная, насколько ей мало его — точно так же, как ее — ему, Ичиго дергает Тацуки на себя, и, усадив верхом, позволяет ей самой задавать желаемый ритм, позволяет ей так вожделенно душить себя в отчаянных объятиях, будто они стоят на краю смерти сейчас, а не на краю оргазма. Она всхлипывает. — Ксо, не получается!.. Она плачет. Арисава Тацуки плачет и этим вырывает сердце Куросаки Ичиго. Кто мог знать из них, что сильных способны убивать такие пустяковые слабости, как невозможность достичь удовольствия или боль от вида слез самого дорогого человека? Ичиго целует Тацуки в висок, шепчет избитые слова утешения, но знает, что ей нужно: вовсе не поза «69» любимая у нее, а иная, рачья. Посему Ичиго без лишнего самокопания стягивает с себя девушку, ставит ее на четвереньки, и, поддерживая под живот, входит в нее сзади, срывая с ее губ мгновенный глубокий выдох, полный чрезвычайного удовольствия. Тацуки прогибается в пояснице, углубляя угол проникновения, и хватается за складки простыни жадными руками. Ичиго накрывает ее собой. Носом разгребает черную копну волос, заставляя те спасть с девичьих плеч и оголить ее острые лопатки. Ичиго самозабвенно, зацикленно выцеловывает их, врываясь в Тацуки на полную, и с некоторым ужасом хватает рукой дикие спазмы ее живота, так бурно реагировавшего на каждое в нее погружение. — Ии-их, ии-х, — рвутся хрипы из ее горла, но Тацуки держит плотно сомкнутыми губы. Закрыв глаза, она чувствует себя в той самой черной дыре, о которой рассказывал ей Ичиго до этого. Она тонет там, растворяясь в жаре, которую ей приносит рыже-горячий парень. Он как то солнце, к которому жмутся планеты, и Тацуки стыдно за то, что она вот так же жмется к нему, за то, что не в силах вообще оторваться от него, прожить без него, желая во что бы то ни стало утянуть его за собой в черную дыру на столько, на сколько хватит ей времени и сил. — Еще… Ха-ах… Еще… — У до не приличия гнущейся Тацуки хрустят спинные позвонки в пояснице, когда она прогибается под Ичиго практически под прямым углом и навстречу его сильным толчкам сама еще и насаживается. Она задыхается от соприкосновения их, столь оглушительной, выбивающей мозг, обоюдной силы. Она не может ощутить ни клеточку из своих раскаленных до предела мышц, но отчего-то рьяно желает собрать всю мощь с них в один кулак и врезать рыжему прямо в ухо. Просто так. Приступы необоснованной агрессии давно стали для нее явлением не редким, а Ичиго… Ичиго, как последний дурак, терпел все ее выходки. — Еще… — Тацуки окончательно теряет остатки разума: делает волну, в одном движении головы сбивает свою гриву вместе и перебрасывает через одно плечо и кусает его же с вырвавшимся наружу протяжным стоном. Она втискивается, собой сбивает Ичиго, нарушая все фрикции и равновесие, которые он уже едва удерживал, стоя на коленях. Ичиго дергает Тацуки на себя. Широко разведя свои колени и ее бедра, он, переплетя их пальцы, помогает ей на вытянутых руках садиться на свой разгоряченный, будто из каленного железа сделавшийся, член, который, казалось, доставал до самых потаенных кончиков ее души. Он остро осязает ее — расплавленную, потекшую нежностью, лишившуюся всех своих шипов, отринувшую вечное недовольство им, его любовью. — Люблю тебя… люблю… — Его трогательные признания тонут в нарастающем темпе пошлых шлепков липких тел. Но Ичиго всё равно: он повторяет свои слова, точно мантру, и зацеловывает Тацуки повсюду, куда достает. Щеки, шея, плечи, грудь, руки — сплетшись с ней в какой-то мудреной скульптуре, Ичиго ощущает ее подбирающуюся дрожь кожей живота, он с нескрываемым удовольствием хватает губами каждый ее наращиваемый децибелы стон; сплавившись с ней вместе мыслями, душами и телами, Ичиго проникновенно реагирует на каждый ее крутой изгиб, он болезненно стремится принести ей наслаждение, он самозабвенно, ревностно обнимает ее своими сильными ручищами, не давая взорвавшейся Тацуки разлететься на тысячи звезд и улететь от него через окно на небо. Он никогда ее не отпустит от себя. Никогда не заставит ей страдать от своей любви к нему. Никогда не позволит ей мучиться от угрызений совести за то, что они своей связью обидели их общую подругу. — Тс… — шикает сам на себя Ичиго и скрипит ее именем, точно Зангецу когтями по стеклу: — Ц-ц-цуки… Куросаки изливается в жар Арисавы, и только сейчас вспоминает о том, что пачка презервативов так и осталась одиноко стоять на столе. Рыжий испуганно смотрит в темноволосый загривок подруги ожидая от нее удар локтя в любую секунду. Однако вместо этого происходит иное: не разжимая судорогой сведенных их пальцев, Тацуки тянет ладони Ичиго на себя и в противоположных направлениях: одну устраивает меж своих влажных ног, вторую пристраивает на свое бешено колотившееся сердце. Они медленно прилегают на бок. Лежат без слов, по-прежнему, лицом Ичиго в затылок Тацуки. Ему слышно, как она пытается привести в порядок свое ахающее дыхание. Ей совестно, что он никак не может достать поцелуем хотя бы до ее щеки. Девушка вздыхает, словно бы через волю подставляет лицо для приятных лобзаний после близости. Близости с ним. Она не знает никого лучше этого парня. И уже не узнает. А он кажется таким несправедливо счастливым. Ичиго смешно тычется носом ей в шею. Он абсолютно расслаблен и даже окрылен. Ведь они молоды, влюблены, они обычные люди, и впереди у них вся жизнь, чтобы насладиться не только друг другом, но и вымолить прощение у Иноуэ. Ичиго научился верить в лучшее, несмотря ни на что, и рядом с такой девушкой ему и вовсе всё теперь кажется по плечу. Вот только у перенесшей экстаз Тацуки огромные синие глаза всё равно грустные… — Ичиго. — Она отворачивается от него. Садится. Обматывается простыней. Свешивает голову. Рассыпает безжизненные сухие колючие волосы по спине. — У меня рак. …и запланированная им счастливая жизнь сокращается до одного рокового слова.