Я не вижу зла

      Я сижу в кресле и мои руки обхвачены цепями. Меня судят полным составом Визенгамота за преступления, которые совершал не я и я. А я вспоминаю, почему я здесь.       В первый раз я пришел в себя уже после побега, в доме Люциуса Малфоя. К счастью, первая аудиенция у хозяина была недолгой. Воландеморт, по привычке, полчаса повещал о своих величии и гениальности, а также о ничтожности всех остальных, и на этом все закончилось.       Окружающие меня пожиратели буквально светились от злобной, безумной радости, и только скользкий друг Воландеморта, враг маленьких девочек и Артура Уизли, мой родственник и просто хороший человек Люциус Малфой, был очень не очень рад нас всех видеть в своем поместье. Его можно было понять, глядя на все эти уголовные рожи – мне самому становилось страшно.       Я знал канон и не мог узнать никого из присутствующих, даже Беллу от Алекто отличить не мог, благо после Азкабана обе выглядели не ахти. Опознать я мог только Малфоя – его при мне хрен знает за что откруциатил Воландеморт, и самого Воладендеморта – такую отвратную харю ни с чем не спутаешь. Заклинания я знал, некоторые – но применять их? Ни движения палочкой, ни уверенности, что у меня, чистокровного маггла в бесконечном поколении, что-нибудь выйдет. Благо хоть пока, после Азкабана, суперкрутой магии и боевых навыков от нас не требовали. Хотя, какие боевые навыки у этой шайки-лейки? Даже с детишками в Отделе Тайн по канону не справились… Впрочем, и палочек в то время у нас не было.       Тогда я сидел часами и смотрел в стену: к счастью, безумцев и кроме меня было достаточно, так что на полудурочного Рудольфуса Лестрейнджа никто внимания не обращал. А я судорожно пытался найти выход из ситуации и не мог. Проклятая метка была залогом того, что сбежать не удастся. Да и как? Я даже аппарировать не умею.       Идти к светлым и пытаться что-то менять? Зачем и что? С ублюдками разберутся без моего посильного участия, да и привлекать к себе внимание чревато нарушением канона. А нарушение канона чревато возможностью построения антиутопии в одной отдельно взятой старушке Англии. Спасибо, нам такого не надо.       В общем, Дамблдор – умный и продуманный старикан, вроде, так что до крестражей уже, наверное, докопался. Главное было тогда сильно не задумываться о происходящем вокруг, все-таки Воландеморт – легиллимент. Если бы он прочел мои воспоминания, было бы паршиво, и мне и всем вокруг.       Может, для сюжета и остальных жителей старушка Англии было бы проще, если бы меня не было, но я, простите за тавтологию, до смерти боялся смерти. И я жил, пил восстанавливающиеся зелья, слушал на собраниях тезисы о преимуществе чистокровных и прочий шизофренический бред.       Палочка – к счастью я не знал, как Нотт ее доставал – слушалась паршиво, но и Долохову и Эйвери инструмент не подошел, так что моя тайна осталась моей. Раскопал чьи-то учебники в библиотеке, но сильно запариваться не стал. От магии меня тошнило, да и подозрительно бы было, если бы я начал тренировать какое-нибудь Акцио.       В общем, потом оказалось, выучить три заклинания – Авада, Империо и Обливиэйт – вместе с аппарацией - оказалось достаточно, чтобы как-то нормально существовать в этом мире. Ввволшебники - мать их за ногу!       Дорогая женушка околачивалась возле шефа-хозяина, судя по последней пьеске у них с этой страшной мордой что-то было. Никак не пойму этих женщин.       Другие члены банды, к моему облегчению, тоже не горели желанием общаться, так что я спокойно мог молчать и слушать.       А потом нас отправили за пророчеством. Сначала хотел притвориться, что я смертельно болен, потом забил. С моим скудным арсеналом применить ничего я не мог, приходилось просто посылать зеленые лучи. Пару раз даже в кого-то попал, вроде, в какого-то пухлого пацана. Было немного подозрительно, когда вроде как Авада не подействовала. К счастью, упивающиеся своей крутостью над школьниками взрослые дядечки ничего не заметили.       Как и по канону, детишкам великовозрастные нацисты продули. И слава богу! А я познакомился с Азкабаном.       После, когда Воландеморт пришел к власти и выпустил своих неудачников, я поклялся, что больше в Азкабан не попаду. Лучше смерть.       После переворота, аврорат отдали мне, хрен его знает за какие заслуги.       К счастью, преступления после прихода пожирателей к власти так и не перевелись и ловлей грязнокровок мне заниматься не приходилось. В противном случае, не знаю, как бы я договаривался со своей совестью. Руквуд, бесполезный хмырь, выдал типа обоснование о том, почему грязнокровки – это плохо. Больше бреда, чем его высер о краже магии, я в жизни не слышал. Но надо было видеть его горящие безумным энтузиазмом глаза, когда он вещал с трибуны. Мне даже казалось, что он сам в свой придуманный бред верит. Хотя… чего еще ожидать после Азкабана. Я сам там пробыл год, но мне хватило на то, чтобы сойти с ума.       К сентябрю были организованы комиссии по чистоте крови.       Ах да, благодаря не особо сильно моему желанию ловить Поттера, я остался с ухом, а Грюм остался жив. Что, впрочем, не помешало ему через три месяца погибнуть в стычке с егерями, стаей Грейбека и Тревесом с Мальсибером. Счет, кстати, был шесть-один в пользу Грюма.       Иногда, когда было время – воры и убийцы почему-то не стали делать перерыв во время правления Воландеморта, что было не очень любезно с их стороны – я на эти комиссии приходил. Амбридж это бесило: не знаю, что ее выводило больше – то, что я был «выше» по званию, или то, что я каждый раз утверждал, что знаю этих людей и они мои родственники. Сколько к тому периоду у меня появилось дальних кузенов и троюродных тетушек, не пересчитать.       Конечно, Амбридж знала, что я врал, но могла только скрипеть зубами от бессильной злости. Я был пожирателем внутреннего круга, и главой Аврората, а она было только пока что полезной полукровкой, врущей о своем происхождении. Мы оба просто делали вид, что все идет как надо. Как и все служащие Министерства Магии.       К счастью, Воландеморде тогда было не до комиссий по чистоте крови, он охотился за мальчишкой и легендой. Зачем, интересно, ему палочка, если нет мозгов? Любезной женушке, кстати, тоже было не до меня, у нее был Воландеморда.       Каждый раз я советовал волшебникам, попавшим на комиссию, сваливать куда подальше. Даже денег им давал – на что мне все эти галеоны, на сигареты хватает и ладно. Что меня поразило, так то, что некоторые оставались. Нет, не уходили в подполье, бороться, а просто оставались на своих местах, словно ничего не было. Иногда я не понимал людей.       Кто-то, о безумный мир, пытался на комиссии угрожать, что, мол, волшебная общественность «это все» так не оставит. Я тогда думал, что как все глупо. «Общественности» и прочей шушере было пофиг, пока убивали не их. Даже затихшая было к сентябрю торговля к октябрю возобновилась. Я сам был обывателем.       Людям, действительно, было как будто все равно. Они предпочитали на все закрывать глаза: мы, старая гвардия как-то резко стали из уголовников и террористов добропорядочными членами волшебного общества, и всем было параллельно, куда подевались маленькие грязнокровные волшебники.       Дети, которые должны были пойти первый раз в Хогвартс – еще одни жертвы этой войны, не считая магглов, на которых спускали тех же дементоров. Я видел, как их убивают, после этого вся жалость к «соратничкам» развеялась словно дым. Я никого не спас. Я был еще хуже, чем рядовые немцы, притворяющиеся, что не они живут рядом с концлагерями. Я был участником.       И, самое отвратительное, эти выродки даже не потрудились избавиться от доказательств – в одном из тупиков на станции в кучу были собраны учебники для первых курсов, мантии, пергаменты… Кому-то было не сужено попасть в свою сказку.       Как я после всего не ушел в запой, не знаю. Останавливала только мысль, что если Воландеморт узнает о крестражах, Поттере и Дарах Смерти, то все пропало. Мне повезло, он не узнал. Видимо, это и был мой рояль в кустах, за который я ежедневно был готов благодарить Провидение.       Однажды, навестив Грейбека – он вечно набирал в группу егерей всяких отбросов – я узнал, что поймали Теда Тонкса. Притвориться, что ничего не происходит, не получилось.       К сожалению, в это время со мной навязался Рабастан Лестрейндж.       - Не вижу зла, не слышу зла…, - судорожно шепчу самому себе.       -Чего? – буркает огромный Грейбек, почесываюя волосатую грудь. Его я могу понять, оборотни и министерство, оборотни и волшебники – долгая история. Хотя Грейбек – та еще тварь.       Братец при встрече с оборотнем любезно ему напоминает, как совсем недавно, лет каких-нибудь сто назад, на клыкастых охотились как на зверей.       Мне не до пререкающихся ублюдков, я думаю, что делать. Отчего-то не хочу, чтобы при мне вновь кого-то убивали. Наконец, решительно заявляю оборотню, что лично зааважу Тонкса, предварительно помучив. Возможно, перед Андромедой.       Теда Тонкса я возвращаю его женушке.       - Моя сестра будет не очень счастлива, - хмыкает Андромеда.       - Что тебе до мнения Беллы, родственница? – хмыкая я.       Эти тоже, отчего-то отказываются уезжать.       А я начинаю контролировать егерей. Грейбек, к счастью, почему-то молчит. И мне удается кому-то помочь. Например, к новому году мне удалось отпустить какого-то хмурого и отощавшего рыжего подростка лет восемнадцати.       Уже затирая память егерям – вот и обливиейт пригодился – я пытался ухватиться за край какой-то очень важной мысли, что-то о рыжем. Но потом просто забыл и забил. После Азкабана я стал забывать сюжет, но это было даже хорошо.       - С тобой что-то не то, Руди, - проницательно замечает как-то братец этого тела, спустя всего два года после того, как оного Руди нет.       Разве? Мне казалось, что не то со всеми окружающими.       Долохов, вон, кстати, тоже считает, что оный Руди диссидент и пораженец. Намекал Воландеморту даже – пытаясь подсидеть «коллегу» - но Воландеморда как раз в то время потерял чашу и был в ярости по этому поводу.       И никто не замечает, что Лестрейндж совсем не тот. Чужая невнимательность меня пугает. Мне кажется, что я похожу на мертвого пожирателя, и скоро между нами совсем не останется разницы. Мне кажется, что я схожу с ума.       Я думаю о том, что надо было сбежать во время Последней Битвы, но везение явно было не на моей стороне. Раньше мне мешала метка, а после смерти Воландеморта банальный Ступефай.       Потом был суд. Меня надо присудить к поцелую дементора, но судьи почему-то колеблются. Внезапно оказывается, что тот рыжий мальчишка, которого я отпустил, друг главного героя.       - Обвиняемый, вам есть что сказать? - неприязненно спрашивает здоровенный негр. Кажется, именно его победители назначили министром.       Я молчу. Что я, обыватель в теле убийцы, могу сказать в свое оправдание? Что видел и не мешал? Что знал и молчал? Что помогал только в том случае, если это было безопасно для моей шкуры?       Что я могу сказать? Я – обыватель.       Меня приговаривают к десяти годам Азкабана. Милосердно, однако. Под конец спрашивают, не хочу ли я что-то сказать. Кажется, мне все-таки есть, что сказать моим судьям.       - Всем вам хочется быть добренькими за чужой счет, но вам же будет хуже. Вы освободили Малфоев, я слышал, а это, кстати, была идея Люциуса по отлову маггловских детишек при посадке на поезд. Сказать, что с ними случилось?       Окружающие разом бледнеют. Словно не догадывались… А ведь наполовину состав Визенгамота остался прежним. Меня судят те, кто месяц назад жал руку. Просто блеск!       - Ваше милосердие снова обернется херней, попробуйте справедливость, вдруг станет лучше, - я знаю, что такие как Малфой не меняются. Хотя сейчас, конечно, ради своего благополучия он готов примазаться к победителям. Да, Воландеморда ему в последнее время не благоволил, но жалеть труса и убийцу у меня больше нет сил.       - У него не было палочки, - упрямо выкрикивает Поттер. Этому последователю Дамблдора отчего-то хочется верить в лучшее в людях. Причем только в определенных людях.       - Ага, - соглашаюсь я, - но язык-то ему не отрезали.       Меня навещает Андромеда. Она осталась одна, муж, дочь и зять погибли в последней битве: я так ничего и не изменил. Андромеда принесла сигареты и новости.       - Скажи этим лоботрясам и пораженцам из Визенгамота, что я согласен на поцелуй, - говорю я ей, закуривая. Все хоть меньше мучится.       - Дементоров убирают из Азкабана, - говорит мне Андромеда.       - Плевать, - руки, достающие вторую сигарету из пачки, уже почти не дрожат, - не хотят воспользоваться дементорами, Авада всегда к их услугам.       Я не хочу в Азкабан.       Я не знаю, зачем я был здесь нужен. Я никогда не был героем.       Я, трус и обыватель, я, Рудольфус Лестрейндж.