Графиня Бермудского Треугольника

      Оставим Мильфора на парижской дороге, где, платя тройные прогоны, он мчался во весь опор, и заглянем, миновав две-три гостиных, в малый тюильрийский покой, с полуциркульным окном, знаменитый тем, что это был любимый кабинет Наполеона и Людовика XVIII, а затем Луи Филиппа.       В этом кабинете, сидя за столом орехового дерева, который он вывез из Гартвеля и который, в силу одной из причуд, свойственных выдающимся личностям, он особенно любил, король Людовик XVIII рассеянно слушал человека лет пятидесяти, с седыми волосами, с аристократическим лицом, изысканно одетого. В то же время он делал пометки на полях Горация, издания Грифиуса, издания довольно неточного, хоть и почитаемого и дававшего его величеству обильную пищу для хитроумных филологических наблюдений. — Так вы говорите, сударь… — сказал король. — Что я чрезвычайно обеспокоен, ваше величество. — В самом деле? Уж не приснились ли вам семь коров тучных и семь тощих? — Нет, ваше величество. Это означало бы только, что нас ждут семь годов обильных и семь голодных; а при таком предусмотрительном государе, как ваше величество, голода нечего бояться. — Так что же вас беспокоит, милейший Плакас? — Ваше величество, мне кажется, есть основания думать, что на юге собирается гроза. — В таком случае, дорогой герцог, — отвечал Людовик XVIII, — мне кажется, вы плохо осведомлены. Я, напротив, знаю наверняка, что там прекрасная погода.       Людовик XVIII, хоть и был человеком просвещенного ума, любил нехитрую шутку. — Сир, — сказал де Плакас, — хотя бы для того, чтобы успокоить верного слугу, соблаговолите послать в Лангедок, в Прованс и в Дофине надежных людей, которые доставили бы точные сведения о состоянии умов в этих трех провинциях. — Canimus surdis, — отвечал король, продолжая делать пометки на полях Горация. — Ваше величество, — продолжал царедворец, усмехнувшись, чтобы показать, будто он понял полустишие венузинского поэта, — ваше величество, быть может, совершенно правы, надеясь на преданность Франции; но, думается мне, что я не так уж неправ, опасаясь какой-нибудь отчаянной попытки… — С чьей стороны? — Со стороны Бонапарта или хотя бы его партии. — Дорогой Плакас, — сказал король, — ваш страх не дает мне работать. — А ваше спокойствие, сир, мешает мне спать. — Постойте, дорогой мой, погодите: мне пришло на ум пресчастливое замечание о Pastor quum traheret; погодите, потом скажете.       Наступило молчание, и король написал мельчайшим почерком несколько строк на полях Горация. — Продолжайте, дорогой герцог, — сказал он, самодовольно подымая голову, как человек, считающий, что сам набрел на мысль, когда истолковал мысль другого. — Продолжайте, я вас слушаю. — Ваше величество, — начал Плакас, который сначала надеялся один воспользоваться вестями Мильфора, — я должен сообщить вам, что не пустые слухи и не голословные предостережения беспокоят меня. Человек благомыслящий, заслуживающий моего полного доверия и имевший от меня поручение наблюдать за югом Франции (герцог слегка замялся, произнося эти слова), прискакал ко мне на почтовых, чтобы сказать: страшная опасность угрожает королю. Вот почему я и поспешил к вашему величеству. — Mala ducis avi domum, — продолжал король, делая пометки. — Может быть, вашему величеству угодно, чтобы я оставил этот предмет? — Нет, нет, дорогой герцог, но протяните руку… — Которую? — Какую угодно; вот там, налево… — Здесь, ваше величество? — Я говорю налево, а вы ищете направо; я хочу сказать — налево от меня; да, тут; тут должно быть донесение министра полиции от вчерашнего числа… Да вот и сам Андре… Ведь вы сказали: господин Андре? — продолжал король, обращаясь к камердинеру, который вошел доложить о приезде министра полиции. — Да, сир, барон Андре, — отвечал камердинер. — Да, барон, — сказал Людовик XVIII с едва заметной улыбкой, — войдите, барон, и расскажите герцогу все последние новости о господине Бонапарте. Не скрывайте ничего, как бы серьезно ни было положение. Правда ли, что остров Эльба — вулкан, и он извергает войну, ощетинившуюся и огненную: bella, horrida bella?       Андре, изящно опираясь обеими руками на спинку стула, сказал: — Вашему величеству угодно было удостоить взглядом мое вчерашнее донесение? — Читал, читал; но расскажите сами герцогу, который никак не может его найти, что там написано; расскажите ему подробно, чем занимается узурпатор на своем острове. — Все верные слуги его величества, — обратился барон к герцогу, — должны радоваться последним новостям, полученным с острова Эльба. Бонапарт…       Андре посмотрел на Людовика XVIII, который, увлекшись каким-то примечанием, не поднял даже головы. — Бонапарт, — продолжал барон, — смертельно скучает; по целым дням он созерцает работы минеров в Порто Лангоне. — И почесывается для развлечения, — прибавил король. — Почесывается? — сказал герцог. — Что вы хотите сказать, ваше величество? — Разве вы забыли, что этот великий человек, этот герой, этот полубог страдает накожной болезнью? — Мало того, герцог, — продолжал министр полиции, — мы почти уверены, что в ближайшее время узурпатор сойдет с ума. — Сойдет с ума? — Несомненно; ум его мутится, он то плачет горькими слезами, то хохочет во все горло; иной раз сидит целыми часами на берегу и бросает камешки в воду, и если камень сделает пять или шесть рикошетов, то он радуется, точно снова выиграл битву при Маренго или Аустерлице. Согласитесь сами, это явные признаки сумасшествия. — Или мудрости, господин барон, — смеясь, сказал Людовик XVIII, — великие полководцы древности в часы досуга забавлялись тем, что бросали камешки в воду; разверните Плутарха и загляните в жизнь Сципиона Африканского.       Де Плакас задумался, видя такую беспечность и в министре и в короле. Мильфор не выдал ему всей своей тайны, чтобы другой не воспользовался ею, но все же сказал достаточно, чтобы поселить в нем немалые опасения. — Продолжайте, Андре, — сказал король, — Плакас еще не убежден, расскажите, как узурпатор обратился на путь истинный.       Министр полиции поклонился. — На путь истинный, — прошептал герцог, глядя на короля и на Андре, которые говорили поочередно, как вергилиевские пастухи. — Узурпатор обратился на путь истинный? — Безусловно, любезный герцог. — На какой же? — На путь добра. Объясните, барон. — Дело в том, герцог, — вполне серьезно начал министр, — что недавно Наполеон принимал смотр; двое или трое из его старых ворчунов, как он их называет, изъявили желание возвратиться во Францию; он их отпустил, настойчиво советуя им послужить их доброму королю; это его собственные слова, герцог, могу вас уверить. — Ну, как, Плакас? Что вы на это скажете? — спросил король с торжествующим видом, отрываясь от огромной книги, раскрытой перед ним. — Я скажу, ваше величество, что один из нас ошибается, или господин министр полиции, или я; но так как невозможно, чтобы ошибался господин министр полиции, ибо он охраняет благополучие и честь вашего величества, то, вероятно, ошибаюсь я. Однако, на месте вашего величества, я все же расспросил бы то лицо, о котором я имел честь докладывать; я даже настаиваю, чтобы ваше величество удостоили его этой чести. — Извольте, герцог; по вашему указанию я приму кого хотите, но я хочу принять его с оружием в руках. Господин министр, нет ли у вас донесения, посвежее? На этом проставлено двадцатое февраля, а ведь сегодня уже третье марта. — Нет, ваше величество, но я жду нового донесения с минуты на минуту. Я выехал из дому с утра, и может быть, оно получено без меня. — Поезжайте в префектуру, и если оно еще не получено, то… — Людовик засмеялся, — то сочините сами; ведь так это делается? — Хвала богу, сир, нам не нужно ничего выдумывать, — отвечал министр, — нас ежедневно заваливают самыми подробными доносами; их пишут всякие горемыки в надежде получить что-нибудь за услуги, которых они не оказывают, но хотели бы оказать. Они рассчитывают на счастливый случай и надеются, что какое-нибудь нежданное событие оправдает их предсказания. — Хорошо, ступайте, — сказал король, — и не забудьте, что я вас жду. — Ваше величество, через десять минут я здесь… — А я, ваше величество, — сказал де Плакас, — пойду приведу моего вестника. — Постойте, постойте, — сказал король. — Знаете, Плакас, мне придется изменить ваш герб; я дам вам орла с распущенными крыльями, держащего в когтях добычу, которая тщетно силится вырваться, и с девизом: Nenax. — Я вас слушаю, ваше величество, — отвечал герцог, кусая ногти от нетерпения. — Я хотел посоветоваться с вами об этом стихе: Moli fugiens anhalitu…Полноте, дело идет об олене, которого преследует волк. Ведь вы же охотник и оберегермейстер; как вам нравится это — Moli anhelitu? — Превосходно, ваше величество. Но мой вестник похож на того оленя, о котором вы говорите, ибо он проехал двести двадцать лье на почтовых, и меньше чем в три дня. — Это лишний труд и беспокойство, когда у нас есть телеграф, который сделал бы то же самое в три или четыре часа, и притом без всякой одышки. — Ваше величество, вы плохо вознаграждаете рвение бедного молодого человека, который примчался издалека, чтобы предостеречь ваше величество. Хотя бы ради графа Пальвье, который мне его рекомендует, примите его милостиво, прошу вас. — Граф Пальвье? Камергер моего брата? — Он самый. — Да, да, ведь он в Марселе. — Он оттуда мне и пишет. — Так и он сообщает об этом заговоре? — Нет, но рекомендует господина де Мильфор и поручает мне представить его вашему величеству. — Мильфор! — вскричал король. — Так его зовут Мильфор? — Да, сир. — Это он и приехал из Марселя? — Он самый. — Что же вы сразу не назвали его имени? — сказал король, и на лице его показалась легкая тень беспокойства. — Сир, я думал, что его имя неизвестно вашему величеству. — Нет, нет, Плакас; это человек дельный, благородного образа мыслей, главное — честолюбивый. Да вы же знаете его отца, хотя бы по имени… — Его отца? — Ну да, Дуартье. — Жирондист? Сенатор? — Вот именно. — И ваше величество доверили государственную должность сыну такого человека? — Плакас, мой друг, вы ничего не понимаете; я вам сказал, что Мильфор честолюбив; чтобы выслужиться, Мильфор пожертвует всем, даже родным отцом. — Так прикажете привести его? — Сию же минуту; где он? — Ждет внизу, в моей карете. — Ступайте за ним. — Бегу.       И герцог побежал с живостью молодого человека; его искренний роялистский пыл придавал ему силы двадцатилетнего юноши.       Людовик XVIII, оставшись один, снова устремил взгляд на раскрытого Горация и прошептал: «Justum et tenacem propositi virum…».       Де Плакас возвратился так же поспешно, как вышел, но в приемной ему пришлось сослаться на волю короля: пыльное платье Мильфора, его наряд, отнюдь не отвечающий придворному этикету, возбудили неудовольствие маркиза де Презе, который изумился дерзости молодого человека, решившегося в таком виде явиться к королю. Но герцог одним словом: «По велению его величества» — устранил все препятствия, и, несмотря на возражения, которые порядка ради продолжал бормотать церемониймейстер, Мильфор вошел в кабинет.       Король сидел на том же месте, где его оставил герцог. Отворив дверь, Мильфор очутился прямо против него; молодой человек невольно остановился. — Войдите, господин де Мильфор, — сказал король, — войдите!       Мильфор поклонился и сделал несколько шагов в ожидании вопроса короля. — Господин де Мильфор, — начал Людовик XVIII, — герцог Плакас говорит, что вы имеете сообщить нам нечто важное. — Сир, герцог говорит правду, и я надеюсь, что и вашему величеству угодно будет согласиться с ним. — Прежде всего так ли велика опасность, как меня хотят уверить? — Ваше величество, я считаю ее серьезной; но благодаря моей поспешности она, надеюсь, предотвратима. — Говорите подробно, не стесняйтесь, — сказал король, начиная и сам заражаться волнением, которое отражалось на лице герцога и в голосе Мильфора, — говорите, но начните с начала, я во всем и везде люблю — порядок. — Я представлю вашему величеству подробный отчет; но прошу извинить, если мое смущение несколько затемнит смысл моих слов.       Взгляд, брошенный на короля после этого вкрадчивого вступления, сказал Мильфору, что августейший собеседник внимает ему с благосклонностью, и он продолжал: — Ваше величество, я приехал со всей поспешностью в Париж, чтобы уведомить ваше величество о том, что по долгу службы я открыл не какое-нибудь обыденное и пустое сообщничество, какие каждый день затеваются в низших слоях населения и войска, но подлинный заговор, который угрожает трону вашего величества. Сир, узурпатор снаряжает три корабля; он замышляет какое-то дело, может быть безумное, но тем не менее и грозное, несмотря на все его безумие. В настоящую минуту он уже, должно быть, покинул остров Эльба и направился — куда? — не знаю. Без сомнений, он попытается высадиться либо в Неаполе, либо на берегах Тосканы, а может быть, даже и во Франции. Вашему величеству не безызвестно, что властитель острова Эльба сохранил сношения и с Италией и с Францией. — Да, — отвечал король в сильном волнении, — совсем недавно мы узнали, что бонапартисты собираются на улице Сен-Жак; но продолжайте, прошу вас; как вы получили все эти сведения? — Ваше величество, я почерпнул их из допроса, который я учинил одной марсельской морячке. Я давно начал следить за ней и в самый день моего отъезда отдал приказ об ее аресте. Этот человек, несомненный бонапартист, тайно ездил на остров Эльба; там она виделась с маршалом, и тот дал ей устное поручение к одному парижскому бонапартисту, имени которого я от нее так и не добился; но поручение состояло в том, чтобы подготовить умы к возвращению (прошу помнить, ваше величество, что я передаю слова подсудимой), к возвращению, которое должно последовать в самое ближайшее время. — А где этот человек? — спросил король. — В тюрьме, ваше величество. — И дело показалось вам серьезным? — Настолько серьезным, что, узнав о нем на семейном торжестве, в самый день моего обручения, я тотчас все бросил, и невесту и друзей, все отложил до другого времени и явился повергнуть к стопам вашего величества и мои опасения и заверения в моей преданности. — Да, — сказал Людовик, — ведь вы должны были жениться на мадемуазель де Сен-Мираж. — На дочери одного из преданнейших ваших слуг. — Да, да; но вернемся к этому сообщничеству, господин де Мильфор. — Ваше величество, боюсь, что это нечто большее, чем сообщничество, боюсь, что это заговор. — В наше время, — отвечал Людовик с уликой, — легко затеять заговор, но трудно привести в исполнение уже потому, что мы, недавно возвратясь на престол наших предков, обращаем взгляд одновременно на прошлое, на настоящее и на будущее. Вот уже десять месяцев, как мои министры зорко следят за тем, чтобы берега Средиземного моря бдительно охранялись. Если Бонапарт высадится в Неаполе, то вся коалиция подымится против него, прежде чем он успеет дойти до Пьомбино; если он высадится в Тоскане, то ступит на вражескую землю; если он высадится во Франции, то лишь с горсточкой людей, и мы справимся с ним без труда, потому что население ненавидит его. Поэтому успокойтесь, но будьте все же уверены в нашей королевской признательности. — А! Вот и господин Андре, — воскликнул герцог Плакас.       На пороге кабинета стоял министр полиции, бледный, трепещущий; взгляд его блуждал, словно сознание покидало его. Мильфор хотел удалиться, но де Плакас удержал его за руку.