Последняя мечта

      Греллю хотелось умереть.       Вот так просто и бесхитростно — испустить последнее дыхание и упасть в объятия Госпожи, забыв о боли и унижениях последних шести месяцев. Головой Грелль понимал, что трудно Жнеца умертвить, и даже откушенный самостоятельно язык не приведёт к кончине, только сделает его немым на всю долгую жизнь посланца Смерти, но израненная душа и плоть ныли всё время, что Сатклифф был в сознании, о исполнении ещё одной мечты. Последней.       В помещении было невообразимо холодно и сыро, где-то в углу с потолка едва-едва капала вода и шуршали то ли мыши, то ли какие-то жуки — оставалось только догадываться, ведь за всё время заточения Грелль не видел никого и ничего, кроме своего тюремщика. Противно воняло давно немытым телом и керосином. Хотелось пить, прикрыть наготу хоть чем-то более теплым, чем тонкий кусок ткани, и очистить кожу от засохшей спермы и пота. А за возможность залечить мелкие досадливые раны и более серьезные переломы Грелль был готов отдать на растерзание чертям свой гардероб всех оттенков красного. Но туго привязанное к кровати за руки и ноги ослабевшее тело не создавало условий для удовлетворения потребностей. Оставалось только ждать и надеяться, что пленивший жнеца демон щепетилен и брезглив и не любит удовлетворяться с холодным бревном далеко не первой свежести в буквальном смысле этой фразы.        Растянувшиеся в безумном оскале сухие губы опять начали кровить. Истерика к Греллю подкралась тихо — со сдавленными смешками от дурной мысли о собственной некомпетентности и нетоварном виде. Неужели прав был Уильям, и Сатклифф действительно такой непроходимый тупица! Неужели он до сих пор хочет возлечь на ложе с Ним так же, как и когда-то — до звёздочек перед глазами, до тучи щекочущих бабочек в животе, до еженощного истязающего самоудовлетворения от одной мысли о коварной улыбке обольстителя? Нет, с Грелля достаточно — мечты сбываются, но в его случае совсем не так, как хотелось. И Сатклифф смеётся, взахлёб, как самый настоящий безумец, выгибаясь дугой на серых от грязи и с кровавыми подсохшими разводами простынях, до множественного хруста костей под тонкой, словно папирус, кожей, до выступивших на глазах злых слёз, а в уголках рта — пены. Жнец не заботится, что его услышат и накажут — желание продолжительной расправы связывает его тюремщику руки, а сознание… А что с ним не так? Грелль всегда был малость юродивым, зато теперь — от головы до пят наполнен исключительно сумасшествием.       Грелль пребывал в своём мире, извиваясь на кровати ужом и перемешивая самые страшные проклятья с мольбами о милости Госпожи, поэтому и не услышал, как некто, ступая голосно и открыто, вошел в его освещаемую керосиновой лампой тюрьму без окон и надежды на помилование.       За гранью света полыхнули алым глаза. Послышался короткий смешок, будто вошедший был одновременно и доволен происходящим, и удивлён, что его заключённый еще борется за жизнь. Хотя, жизни, на самом деле, было две. И это давало демону, наречённому в предыдущем пришествии Себастьяном Михаэлисом, ещё один повод для издевательств над надоедливым когда-то жнецом, который увёл у него прямо из-под носа то, что принадлежало ему по праву контракта — душу графа Фантомхайва.       Грациозно преодолев расстояние к пленнику, демон зло ухватил того за свисающие с кровати красные волосы и намотал их на руку. Сатклифф, ощутив скорее всего не боль, а то, что его тело меняет своё положение в пространстве, на мгновение, понадобившееся для узнавания тюремщика, успокоился. Но появившееся в зелёных глазах осмысленное выражение тут же сменилось ещё большей безнадёгой — ярость, исказившая лицо демона, ничего хорошего не предвещала.       — И кто тут у нас такой живучий? Да это же Департаментская сучка Сатклифф, — демон говорил тихо, на его голос, проникая в голову Грелля, отбивался от стенок черепной коробки, создавая жутко громкое эхо. — Что, дрянь, мечты сбываются? Ещё скажи, что не понравилось раздвигать ножки? Знаю, что нравилось, ты так тёк и скулил своё «ещё», что я думал вся Преисподняя соберется у моей двери чтоб послушать, а то и посмотреть как я тебя деру. Смотри, Сатклифф, ты ведь даже как самая настоящая сучка понёс от меня, — Грелль, насмерть испуганный, как завороженный наблюдал за длинным когтём, что вырисовывал непонятные узоры на его раздувшемся животе под аккомпанемент прибавляющего в громкости голоса, — и какой из тебя после этого мужчина? Какой из тебя диспетчер Департамента? Ты — маленький воришка и моя подстилка до скончание веков. Ну зачем, Сатклифф, зачем ты полез туда, куда тебя не просили? Вот какой тебе прок от маленького Сиэля в твоей коллекции? Правильно, никакого — игрушке демона не пристало иметь личного имущества, тем более того, что с самого начала ей не принадлежало!       Сорвавшись на яростный рык, демон отбросил полуживого Грелля обратно на кровать. Несколько ударов по изнеможенному лицу смогли успокоить первую волну гнева, но рокочущее внутри чувство голода и злости толкало на расправу более жесткую и унизительную…       Когда Грелль открыл глаза в следующий раз, уже ни демона, ни той боли, что сопровождала каждый его приход, не было. И даже выпирающий живот, где росла новая жизнь, не болел. Сначала Сатлиффу показалось, что раз не болит, значит и нет его совсем. И он испугался, что его маленькая месть не удастся. Но выпуклость была на месте, и Грелль улыбнулся — ему всё ещё хотелось умереть, но только после того, как он увидит перекошенное лицо своего мучителя. Отобравший надежду сам будет обезнадёжен, ведь пока могущественный демон вычисляет вектор предположительного рождения своей пропажи, Сатклифф точно знает, что тот родится полу-демоном полу-жнецом в холодном и сыром помещении, где в углу с потолка едва-едва капает вода и шуршат то ли мыши, то ли какие-то жуки.       Мальчика, наречённому в предыдущем пришествии Сиэлем Фантомхайвом, он носит под своим сердцем.