Кошмар

      — Норн, ты тут?       Голос Кима прозвучал хрипло и надломлено, и Норн поднял голову, оторвавшись от отчетов для Флота, над которыми работал.       — Что случилось? — Третий окинул друга обеспокоенным взглядом. — Всё в порядке? Выглядишь больным.       Ким шагнул ближе, и в круге света от настольной лампы отчетливо стало видно, что глаза у него воспалённые. Еще шаг, и внезапно, будто колени у него подломились, Ким опустился на пол и уткнулся Норну в колени, подогнув руки так, словно они у него болели.       Норн внутренне вздохнул. Он хорошо знал этот жест, означавший ещё одну бессонную ночь. Неизлечимое наследие Медузы — приступы паники и клаустрофобии у него, и вечное чувство вины у Кима. И когда накрывало его самого, Норн не терпел ничьего присутствия, шарахался от любого прикосновения и судорожно пытался покинуть слишком тесное пространство любого помещения. Исключение составляли лишь космические корабли, в которых прошлое почему-то никогда не догоняло его. А вот Ким напротив, в своих приступах всегда искал хоть чье-то живое присутствие рядом, и если его не было, мог часами просидеть, глядя в одну точку, пока организм не отключался от усталости. Норн с трудом прикасался к эмоциям друга в такой момент, это было похоже на огромный костёр, в центре которого тебя неподвижно зафиксировали, и не вырваться, не перепрыгнуть, лишь молча проживать, как огонь прожигает тебя насквозь, уничтожая внутренности и испаряя кровь. В такие минуты Норн благодарил нерушимую фиксианскую связь на всех известных ему языках. Не будь её, не понимай Ким, что умирать им вместе, скорее всего, он бы не выдержал и приставил бластер к виску. Спасибо Балану и Трэе, что этого никогда не случится.       — Ну, что стряслось? — Норн положил руку на затылок Киму и принялся осторожно перебирать черные прядки: волосы на затылке были сплошь мокрыми и торчали во все стороны, похоже, до того, как прийти к нему, Ким спал. — Кошмар?       Вместо ответа Ким взял его за запястье и передвинул ладонь ближе к виску. Головы он при этом так и не поднял. Норн понял, о чем он просит, и прежде чем погрузиться в водоворот образов недавнего сновидения, сконцентрировал в груди часть того тепла, которое всегда чувствовал в присутствии друга. Теплая волна щекотно прокатилась по руке и осторожно коснулась кимового виска, забирая нестерпимый жар, пожирающий его. Второй выдохнул с облегчением и чуть обмяк, голова на коленях сразу стала казаться непомерно тяжелой. Норн прикрыл глаза, и перед внутренним взором замелькала хаотичная структура сновидения, которую он привычно переводил в эмоции, а эмоции — в образы.

***

      — Что с ним?       Второй не просто испуган, он в панике, хоть и старательно давит её в себе. Лицо Третьего, скрытое полупрозрачной дыхательной маской, кажется осунувшимся и истощенным, дыхание почти не заметно, кожа белая как мел. Если бы не медицинское оборудование, доказывающее, что фиксианец жив, от ужаса воздух перестал бы поступать в легкие. Врач, пожилой фиксианец, осторожно берёт его за локоть.       — Давайте выйдем, — просительно смотрит он своими огромными глазами. — Я всё объясню, но не в палате. _______       — Что значит «из-за вас», что вы несёте?! — Ким едва удерживается, чтобы не двинуть врачу, самоконтроль на пределе, и фиксианец морщится, задетый его эмоциями.       — Из-за специфики вашей работы, — терпеливо поправляет он. — И лишь частично из-за вас, его друзей. Из-за того, что вы столько лет соприкасались с очень отрицательной и тяжелой энергетикой. Вы никогда не задумывались, почему фиксианцы не селятся на других планетах, даже со сходными природными условиями?       Гнев отступает, и Ким хватается за возможность отвлечься и думать о чём угодно, только не о неподвижном лице под маской в пяти шагах от них, за дверью.       — Не задумывался, — коротко мотает он головой. — Так почему?       — Потому что на эмоциональном уровне мы похожи на ассенизаторов, очищающих то эмоциональное пространство, в которое попадаем. Это неконтролируемый процесс, к сожалению, и если концентрация негативного эмополя слишком высока либо продолжительна, мы впадаем в кому и умираем.       Ким застывает и испуганно смотрит на врача. Безликие паззлы в голове начинают поворачиваться лицевой стороной и складываться в цельную пугающую картину.       — Среди своих соотечественников мы защищены, и даже если работаем на других планетах, по прибытию домой последствия сглаживаются. Те фиксианцы, кто задействован в силовых структурах, обязательно проходят восстановительную терапию, как минимум раз в два года.       Врач поднимает на Кима уставший взгляд, и внутри что-то нехорошо переворачивается.       — Норн не проходил восстановительный курс ни разу с начала службы. И все, что он перетянул на себя, осталось с ним. Структура внутренней эмпатической сети такова, что до определенного порога она капсулирует негативный балласт в себе так же, как организм капсулирует инфекцию. Если этот порог повышается, происходит прорыв, психошок и кома с последующим летальным исходом.       — Но ведь... — Ким беспомощно смотрит на фиксианца. — Но ведь в последние три года не было уже никаких пиратов, мы разбирались только со всякой ерундой. Чёрт, да даже ни одной смерти не видели за это время, так почему сейчас, посреди самого обычного дня?       — Потому что остались вы, — врач смотрит прямо и безжалостно, как только фиксианцы могут. — Вы и ваш друг. Всё, что было вами пережито, осталось внутри вас, и Норн продолжает стягивать это на себя. Невольно, конечно. А сегодня просто наступил предел.       И крыть нечем, руки опускаются, и Ким может лишь прокручивать в голове, как они стояли возле детской площадки, и пятилетняя девочка напомнила ему о тех детях, которых они не успели спасти. Сразу после этого Норну и стало плохо. Предел, значит.       — Что с ним теперь будет? — тупо спрашивает Ким, глядя в спину врачу, который уже направился обратно в палату. — Чем это лечится?       — В обычном случае достаточно продолжительного пребывания на планете, но в случае Норна... Структура эмпатических каналов способна к регенерации, но для этого должно исчезнуть внешнее давление. Обычно для этого пострадавшего помещают в изолятор, но с этими повреждениями изоляция может занять годы. _______       — Куда ты собрался?! Так, я сейчас врача позову, по-моему, у тебя жар.       — Ким, постой, я серьёзно. Если не это, то меня ждет изолятор, а я ведь погибну без космоса, ты же знаешь. Мне все равно придется продолжать лечение, даже на борту, но пусть лучше так, чем четыре стены на годы.       — Я с тобой, — безапелляционно заявляет Ким, и Норн улыбается, виновато и с болью.       — Нельзя, ты же знаешь. Иначе не выкарабкаюсь. Это моя вина, нельзя было пренебрегать профилактикой, ну да что теперь говорить. Сейчас лучшее время: пиратов больше нет, Сева занят семьёй, тебя зовут на Марс, в Научный город. Да вы даже не заметите, а я уже вернусь.       В палату входит медсестра, и Киму приходится выйти, на деревянных негнущихся ногах, все еще не веря в услышанное. _______       — Да в курсе конечно, Норн мне звонил. Я сам в шоке сидел, ничего ответить не мог.       — Сева, нужно как-то ему помешать!       — А как? Проберемся на Фикс и подорвем их космодром? И, кроме того, это решение Норна, мы не можем вот так просто взять и запереть его, это какой-то пиратский метод и он нам этого не простит. _______       До расставания еще две недели, но Ким никак не может прекратить прокручивать в голове будущее прощание. Навязчивая картинка всплывает в голове каждый раз, как он падает на кровать в гостиничном номере, и до самого рассвета он ворочается, не в силах уснуть. _______       — Как — улетел?! Когда?!!       — Ким, не ори так, видеофон не выдержит. Сегодня на рассвете, часа в четыре. Оставил видеосообщение с извинениями, что все так вышло. Не хотел, чтобы мы изводились еще две недели, мол, раз уже улетел, быстрее примем и привыкнем...       Лицо Севы странно расплывается, и Ким бездумно отключает связь, сползая в кресло перед видеофоном.       Улетел.       Даже не попрощавшись.       После стольких лет дружбы, после всех тех вагонов соли, что им пришлось съесть вместе... Конечно, а чего он ждал? Ведь, по мнению фиксианцев, это они его убивали. Не друзья, а палачи какие-то.       Чувства горечи, обиды, злости затапливают с головой, и комната мерзко расплывается в дрожащем влажном мареве. Улетел. Бросил. Да разве друзья так поступают?!       Личный коммлинк с треском врезается в стену и разлетается пластиковыми осколками.       — Ну и чёрт с тобой, не возвращайся ты никогда!

***

      Норн прерывисто выдохнул и открыл глаза. Ресницы были мокрыми. Сон-воспоминание из такой далекой теперь жизни прошелся по самым надорванным струнам в душе. Он поступил тогда как последний эгоист, и в том долгом полете не переставал корить себя за это, но еще никогда не смотрел на ту ситуацию глазами другого человека и не представлял, насколько это было больно.       — Прости, — глухо выдавил ему в колени Ким. — Я не должен был так думать в тот день. И отпускать тебя не должен был. Если бы только представлял, чем все обернется...       — Нет, это ты прости, — тихо сказал Норн, с трудом справляясь с комком в горле. — Я не должен был улетать, хотя бы не так, наплевав на вас. Ты всё правильно думал, я понимаю.       В сплошной стене огня, бушующей вокруг кимовой души появилась приличных размеров брешь, и в нее дохнуло чистым холодным воздухом.       — Посидишь со мной? — предложил Норн, и Ким благодарно кивнул, поднялся с пола и с ногами забрался в кресло справа от стола.       Не успел Норн оглянуться, как друг уже спал, положив голову на подлокотник. Похоже, кошмар и эмоциональная вспышка вымотали его до предела. Норн не стал его будить, вместо этого стянул с дивана покрывало и осторожно укрыл им Кима. Шелковые волны погребли под собой спящего, оставив на свободе лишь встрепанную голову. Во сне лицо Кима становилось доверчивым и беззащитным, как у ребенка, и Норн грустно улыбнулся при виде этого выражения. Героям не бывает плохо, герои не плачут, герои не видят кошмаров, не чувствуют боли, не спят вот так, свернувшись клубком в кресле. Так ведь думает большая часть галактики. Знали бы они...       Он тихонько вернулся к столу, сделал свет лампы помягче, и снова погрузился в отчеты об их последнем вылете. Большие напольные часы перевернулись, отмечая наступление новых суток, песок в них сменил цвет на фиолетовый, и с тихим шелестом посыпался вниз, каждой падающей песчинкой все дальше отодвигая такое болезненное прошлое.