багровый блеск — на глади вод; а время, чуть дыша, ползет
Океан выглядит не особо обнадеживающе в ночное время, когда небо сливается с холодным мраком вод, когда песок с галькой почти неразличимы, если бы не отражение их в прибое. Явно не то место, куда идешь безнамеренно. Даже с намерением — это опасно. Эдгар стоит, объятый влажной тьмой по талию, и старается, чтобы волны, разбивающиеся о грудь, не раскачивали его слишком сильно: он чувствует необходимость держаться уверенно. — У нас была договоренность, — произносит он. — У тебя было предложение, — поправляет Лавкрафт, находящийся несколькими футами дальше. Он смотрит на Аллана бесстрастно, вполоборота. Вероятность быть проигнорированным вызывает у По едва ли не страх, въедливо-желчный и острый. Он не может принять этого. Вещи движутся возле Говарда, плащ стелется по зеркальной глади, а сам он гротескным изваянием рисуется в лунном свете — и не намерен приблизиться. Это тревожит Эдгара еще больше. Круги на воде искажают отображение того, во что он добровольно ввязался, вместе с туманным ощущением неправильности вокруг Лавкрафта. И воздух около него словно бы клубится, извивается дюжиной змей, отчего комок настороженных чувств упирается в заднюю стенку горла — Аллан, несмотря на порывы здравомыслия, нервно сглатывает. Он не может быть отвергнут снова — с него достаточно. — Мы все еще здесь; ты сказал, что возьмешь меня. — Голос его, вопреки стараниям, звучит надрывно, и отчаяние готово выплеснуться постыдной дрожью. (Давно ходя под солнцем, он более не желал ничего, кроме бездумного и длительного падения в океан — он готов утонуть, лишь задается вопросом, почему это заняло так много времени.) Лавкрафт выдерживает паузу, долгую и мучительную, а потом разворачивается лицом к лицу — дыхание у Эдгара перехватывает. — Отдаешь себя? — настойчиво переспрашивает Говард. Аллан кивает и, с досадою ощущая на языке вкус неопределенности вместе с морскою водой, повторяет свое предыдущее заявление. Он все еще здесь. Здесь. Он дышит. — Я умру? — продолжает По. — Твое тело. Душа же будет привязана ко мне навечно. Их беседа выглядит пустой тратой времени. Для человека, во всяком случае. Для Лавкрафта, чье время, неисчислимое и нескончаемое, позволяет ссыпать горсти драгоценных моментов куда-то во тьму океана, — меньше. Но пускай Эдгар и странен, он достаточно хороший человек со своим местом в этом мире. Вероятно, сплетение судеб обещало ему больше, чем ничтожность бесцельного следования или возможность быть принадлежащим кому-то в бесплотном сознании, так что он весьма добр к Лавкрафту (его очевидная нежность к нему или увлеченность им опрометчива, какой бы она ни была), а это значит, что он заслужил любовь полубога. Хотя симпатии недостаточно, чтобы помешать Лавкрафту в его эгоизме. Жертвоприношение — это дань, и он не станет отказываться слишком упорно. Только предупреждение, последний шанс — иронично-милостливый — на сохранение жизни. По шагает вперед, борется с течением и собственной одеждой, что путается и тянет вниз, едва не лишая равновесия при всяком движении. — Не так. Лучше ты, чем я сам. Возьми. Лавкрафт согласно кивает, и жест этот вызывает у По странное, болезненное отвращение к себе вперемежку с неприятным волнением. Он просил этого. Он просил. И он примет свою судьбу. Слишком поздно для чего-нибудь еще; мутную тьму вокруг Эдгара рассекают щупальца, они тревожат водную гладь, поднимаются из самых глубин океана. Аллан позволяет им обвить себя, только держа руки достаточно свободно, чтобы суметь податься вперед и ухватиться за то, что осталось от плеч Говарда, притянуть к себе. Он вжимается губами — теплыми, мягкими — в чужие губы, оставляя на них последний, исполненный отчаяния поцелуй, а щупальца тянут его вниз, сопровождаемые беспокойным движением вод. В поцелуях Лавкрафта, когда их удавалось получить, неизменно ощущалась близость смерти. Это не ново. И По совершенно не тревожит знание: вовсе не человеческие губы касаются его. Он вдыхает соленую воду, обжигая легкие мертвенным холодом, и боль в груди заставляет жалеть о том, что нельзя утонуть немногим быстрее. Щупальца скользят по его телу, и не-совсем-конструктивное их сцепление сливается с давлением воды. Аллан пытается сдержать кашель; остатки кислорода из легких вытеснены вкусом соляного раствора. Присутствие Лавкрафта всеобъемлюще; он не может открыть глаза и воспринимать что-либо кроме чувства левитации, окружающей его, и задыхается в океанских водах. Он вслепую хватается за все, до чего только может дотянуться; сквозь пальцы проходит эфемерная жидкость, а потом в слабеющем захвате оказывается щупальце. (Даже если Эдгар в силах был бы смотреть, что он мог бы увидеть во тьме — звезды, и не из-за недостатка кислорода, а потому что там, у края безграничной пустоты, он мог бы протянуть руку к созвездиям; Лавкрафт, отчего-то такой далекий, воплощается в каждой вспышке черни пред внутренним взором, и Аллан думает, как — о боги — он хочет, чтобы мрак поглотил его, овладел им и разорвал на части, пожирая остатки мертвой плоти; сделай меня вечным, люби меня…)***
Эдгар просыпается где-то в неизвестности, а не в собственном или каком-либо другом теле. Единственное, что он может запечатлеть, — болезненное хризолитовое свечение и мутные очертания построек с колоннами. — Нет жизни после смерти, — говорит Лавкрафт, и голос его, не создавая шума, пронизывает сознание. У Эдгара отсутствует всякая способность ответить, мысленно или устно. Вот что значит, отдав себя в жертву, добровольно быть связанным с древним божеством. Он не уверен, что существует, что может существовать так: в форме чего-то относительного, получувствующего, не в состоянии сформулировать даже эту мысль. Вот что значит быть призраком в забытом храме. Щупальце вьется вкруг пространства, где он находится — или, возможно, проходит через него — если б он только имел долю реального присутствия. Голос Лавкрафта звучит почти — любяще? наполовину извиняющимся тоном? — когда он произносит: — Перестань существовать на некоторое время, Эдгар. Ошметки сознания меркнут, стекают влагой по пальцам. Щупальца исчезают, и ничего, кроме неосязаемой, эфирной воды, за спиной не остается. Древние духи шепчутся об их не-жизни, любопытствуют. Говард спит. Аллан найдет свой путь позже, хочет того или нет, но Лавкрафт подарит ему кратковременное блаженство небытия, прежде чем он вернется.