Все из-за тебя

— Сееень, ну Сееень, — невнятно тянет знакомый голос в трубке, и Арсений мысленно чертыхается — так Антон его называет только в одном случае, и случай, видимо, в очередной раз настал. Последнее время все чаще. — Прикинь, не заметил, как проебал все деньги. В ноль вообще! Антон хохочет: видимо, ситуация кажется ему донельзя забавной. Хотя в его положении забавной кажется даже заклепка на джинсах. Арсений смотрит на время. Четыре, мать их, часа утра. — Опять обдолбался? — обреченно спрашивает он. Ответа ему не требуется. Это уже пятый случай за последний месяц. Пятый на памяти Арсения, ведь когда Антон в неадеквате, с ним всегда что-то случается: он забывает ключи, теряется где-то в Подмосковье или попадает лицом на чей-то кулак. И в каждом таком случае он почему-то вызванивает именно Арсения, с которым в нормальном своем состоянии общается почти только по работе и даже будто бы руку жмет с неохотой. — Пошел нахрен, — зло цедит Арсений. — Надоело подтирать тебе сопли. — Ну Сееень, — снова канючит Антон. В подобном состоянии ни на оскорбления, ни на увещевания он не реагирует. — Ну забери меня отсюда. Холодно. А обратно меня не пустят. Арсений закрывает глаза и чувствительно прикладывается затылком о стену. Дурацкое противостояние, которое он все равно проиграет. Он ведь сделает все, что Антон попросит. Хорошо, что Антон этого пока еще не понял. Плохо, что это, увы, совершенно точно понял он сам. — Я куртку внутри забыл, — жалобно добавляет Антон, и Арсений уже шарит по полке в поисках ключей. — Адрес говори. Помнишь, надеюсь? Утапливая в пол педаль газа, он опять чертыхается. Он безумно, до дрожи в пальцах хочет видеть Антона, солнечного, веселого, открытого, такого, что можно упасть в него, как в море. И так же безумно не хочет видеть Антона таким. Таким, что хочется вцепиться зубами в собственную ладонь и тихонько завыть от бессилия. У него хватает духу признаться себе, что ради Антона он готов перевернуть мир вверх тормашками, но такого Антона он ненавидит до зубовного скрежета и встречаться с ним хочется меньше всего. В груди болезненно сжимается, когда он видит Антона, зябко ежащегося у входа очередного сомнительного клуба. Хочется подойти, обнять, закутать в одеяло и напоить горячим чаем. Наваждение спадает, когда Антон замечает машину и, пытаясь изобразить ликующий прыжок, теряет равновесие и бьется коленями об асфальт. Арсений раздраженно хлопает дверцей и резко сгребает его за шиворот, пытаясь поставить на ноги. Антон хихикает и лезет обниматься. — Мой спаситель! — радостно вопит он, повисая на Арсении. Тот молча запихивает его на сиденье, из последних сил борясь с желанием швырнуть обратно на тротуар, и сам пристегивает ремнем. — Что бы я без тебя делал, — выдыхает Антон. — Ты очень хороший друг. Мы же, блядь, друзья-а-а! Мы с тобой. И снова смеется. Арсений поворачивает ключ. Не нужно сейчас ничего говорить. Бесполезно. Но он так чертовски устал. И ему безумно больно смотреть, что этот укуренный не-Антон делает с его Антоном. Хочется схватить за плечи и трясти, трясти и кричать, пока не докричишься до того, который внутри, но, видимо, сейчас спит крепким сном. — Заткнись, — тихо шипит он, трогаясь с места. — Пожалуйста, Шаст, только молчи. — Ну не злись, — тянет Антон. — Всего-то два косяка. Или три. Я не помню. И еще что-то, кажется… — Боже… — Да ладно, было весело. И там был какой-то чувак, похожий на тебя. Арсюш, а ты когда-нибудь с парнем целовался? — «Арсюш», — бормочет Арсений, глядя лишь на дорогу. — Твою мать. — Ты злишься, да? — хихикает Антон и опять тянется обниматься. — Ну да, ты ж взрослый, ты ж, бля, правильный! И глупостей не делаешь. Ты — тот, кто вытаскивает меня из неприятностей. Пиздецки геройский друг. Мой Робин Гуд. Антон пытается умостить подбородок на его плече, и Арсения захлестывает ощущение двойственности: прикосновения Антона, даже случайные, даже исключительно для образа, всегда делали его счастливым, проблема лишь в том, что обнимал его не-Антон. А не-Антон вызывал лишь омерзение. Хотелось наконец отпустить себя, впечатать кулак в это лицо, разбить губы в кровь, так, чтобы стереть эту пьяную улыбку, а потом швырнуть на землю и пинать ногами, пока не станет легче, пока не отпустит, выкричаться, вывернуться наизнанку, а потом собрать себя снова и не чувствовать уже вообще ничего. Нет. Он справится. И они наконец поговорят. Поговорить ведь тоже порой так сложно, что не хватает духу набраться сил и начать этот разговор. И так всегда: Арсений подвозит обдолбанного и глухого к душеспасительным речам Антона до дома, а потом встречается с ним уже на работе, где тот по-дурацки делает вид, что ничего не произошло, а Арсений даже не представляет, как начать разговор с этим нормальным и таким светлым Антоном, который только, пожалуй, глаза отводит чуть чаще, чем обычно. Он бьет по тормозам и на пару секунд падает лбом на руль. И разворачивает машину. То, что они едут в другую сторону, Антон замечает лишь минут через десять. Он щурит в окно покрасневшие глаза, а затем театрально их таращит. — Ты чего, забыл, где я живу? — Ко мне едем, — сквозь зубы бросает Арсений, сжимая руль так, что белеют костяшки пальцев. — Вау! — Антон подпрыгивает на сиденье и оживляется еще больше. — Продолжаем вечеринку? Заедем за вискарем? — Нет, я просто беспокоюсь, что тебе станет дурно. Мы приедем, и ты ляжешь спать. А утром мы поговорим. — Да ладно! Но я же совсем… — А сейчас заткнись, Шаст, в очередной раз тебя прошу. Заткнись нахер или я клянусь, что выверну руль, и мы впилимся в ближайший столб. И Антон на удивление замолкает. С опаской вжимается в кресло и едет молча всю оставшуюся дорогу. Уже в квартире Арсения он молча принимает из его рук чашку горячего чая и забавно, как гусеница, окукливается в теплом одеяле, свернувшись на узком диване. Несмотря на сомнительный заряд бодрости от выкуренной несколькими часами ранее травы, спит он уже минут через пять. Арсений не спит. Он сидит на кухне, пьет кофе и курит одну сигарету за другой, пытаясь подобрать нужные слова. А спящий Антон выглядит максимум лет на двадцать! Он усмехается. Как он только посмел подумать о том, чтобы опустить руки? У Антона все должно быть хорошо. Всегда. А Арсений должен его оберегать. Антон ведь раздолбай тот еще, и кто-то должен вправить ему мозги. А то подбросил пару раз до дома ночью и вообразил себя мучеником? Смешно. Смешно и больно. Больно видеть Антона таким. Вернее, видеть не-Антона. Арсений злится и на себя, и на него просто за то, что все так и никак иначе. Антон просыпается часа через три. Наркотический дурман покидает его тело на удивление быстро, потому что в этих покрасневших, смущенно опущенных в пол глазах Арсений уже видит его, своего Антона. — Херово, Арс, — хрипит он и наливает себе воды. — Неудивительно, — цедит Арсений, делая очередной глоток кофе из уже третьей по счету чашки. Антон пьет большими глотками, присаживается, все еще завернутый в одеяло, напротив и берет сигарету из пачки. — Прости меня, — говорит он, выпуская первое облачко едкого табачного дыма в воздух. — Я не злюсь, — говорит Арсений, хотя это, конечно же, неправда. Просто за все это время он так и не придумал, что станет говорить. — Прости меня, — упрямо повторяет Антон, и в Арсении будто бы лопается натянутая струна. — Простить тебя? — он вскакивает и швыряет сигарету мимо пепельницы. — А за что простить? За то, что ты начисто лишен инстинкта самосохранения и изо всех сил стараешься проебать свою жизнь? За то, что ты таскаешься по сомнительным клубам и клеишь там таких же обдолбанных укурков, как сам? — Всего лишь раз-два в неделю, — бормочет Антон. — Мне просто жизненно необходимо расслабиться. Это всего лишь трава. — Это всего лишь отговорки. Ты себя не контролируешь. Под этой дурью ты когда-нибудь на нож напорешься или под колеса попадешь. — А без этой дури я сам вздернусь! — Антон тоже вскакивает. — Ты что думаешь, вся эта херня просто так, от скуки?! — А что еще я должен думать? — Арсений ошарашенно рассматривает его лицо. — Разве так не у всех? Антон выглядит настолько несчастным, что он верит. Сразу. Ни хрена не понимает, но верит безоговорочно. Как же иначе? Это же Антон, как ему не верить? — Расскажи мне, — просит Арсений, беря его руки в свои. — Я не могу. — Расскажи, — повторяет он и усиливает нажим на запястьях. Антон вырывается, но он сейчас не в лучшей форме, поэтому в итоге он оказывается прижат к стене железной хваткой. — Я не могу! — кричит Антон в отчаянье. — Я не могу вот просто так взять и окончательно все похерить! Не сейчас. Не с тобой. — Шаст, ты идиот, — говорит Арсений, не отпуская его рук. — Ты можешь мне не верить, но я уверен, что приму всех твоих тараканов и оправдаю любой твой прокол. Ты не представляешь, как я… Он замирает, подбирая слова. Страшно напугать Антона излишней откровенностью, но так хочется убедить его, что Арсений поймет что угодно и, если будет нужно, встанет стеной между ним и миром, буде между ними возникнет непонимание. — Если тебе нужна помощь, я буду рядом сколько потребуется, — произносит он наконец, но Антона это, кажется, не успокаивает. Он упрямо сжимает челюсти и мотает головой. — Ты не понимаешь… — шепчет Антон. — Нет, это ты не понимаешь! — звереет Арсений. — Не понимаешь, что ты для меня значишь! И я не выпущу тебя отсюда, пока ты мне все не объяснишь. Ты мне, блядь, должен, слышишь?! Градус истерии стремительно накаляется. Оба на взводе, и непонятно, куда этот разговор может завести. — Да это все из-за тебя! — взрывается Антон, и Арсений настолько ошарашен, что даже отпускает его запястья. — Что… — произносит он, сглатывая, и заглядывает Антону в глаза. — Из-за тебя, — тот глаз больше не прячет, смотрит зло и с вызовом, вот мол, хотел правду — получай правду, Арс. — Всегда только из-за тебя. Арсений тупо моргает и не может понять. Вернее нет, не так, скорее, отказывается верить. А Антон размахивается и в сердцах впечатывает кулак в стену в паре сантиметров от его лица. — Все из-за тебя, — повторяет он. — Ты как кокаин, как рак, как смертельный вирус. Ты везде и тебя все равно мало. — Объясни, — просит Арсений, хотя горло сдавило и говорить трудно. А вот Антона, кажется, несет. — Меня тянет к тебе. Безумно. Доволен? С первого дня. Когда я к тебе прикасаюсь, меня как будто током шибает. Ты хоть представляешь, как тяжело постоянно притворяться? Арсений снова сглатывает и молчит. Потому что все, что ему сейчас приходит в голову — вина и эйфория в равной степени, которые никак не хотят облекаться в словесную форму. — Я не мог ничего сделать, — продолжает Антон. — Ни бросить все и больше не видеть тебя, ни надеяться на большее с твоей стороны. Я постоянно был на взводе. Арсений втягивает воздух сквозь сжатые зубы и мысленно костерит себя последними словами. Он ведь вроде старше и должен быть мудрее, он должен был заметить метания парня, но нет. Он же только и делал, что жалел себя. Что ж, теперь он себя презирает. За то, что так долго был, как оказалось, сосредоточенным лишь на себе эгоистом. — Я был на взводе, — повторяет Антон. — Дошло до того, что я не мог спать. Казалось, еще немного, и меня разорвет на части. Он переводит дух и продолжает уже немного спокойнее: — Начал я с обычной валерьянки, — он усмехается. — Знаешь, такие мелкие желтенькие таблеточки? Жрал горстями. Слишком слабо. Пробовал покупать другие успокоительные, но те, что продаются без рецепта, тоже ни хера не помогали. Напиваться до беспамятства — уже лучше, но с похмела я болею всегда просто зверски, а если на следующий день работать… сам понимаешь. Трава стала выходом. Раз-два в неделю мне хватало, чтобы перезагрузить систему. Почему я обдолбанный всегда звонил тебе, я и сам не знаю. Наверное, потому что под кайфом я могу тебя коснуться и не решить, что со мной творится какой-то хренов пиздец. — Шаст, — Арсений прочищает горло и гладит сбитые костяшки Антона своей ладонью, — молчи, пожалуйста. Хватит. Если ты продолжишь, я просто перережу себе вены или выйду в окно. — Прости меня, — в очередной раз произносит Антон, и Арсений накрывает его рот своими губами. Он ныряет в Антона, как в море, он удерживает его за напряженные плечи, он целует так, как всегда хотел, но никогда не мог и представить, просто потому что был полным идиотом. Он целует отчаянно, так, чтобы заставить поверить в происходящее и себя, и его. И когда Антон наконец отмирает и начинает отвечать на поцелуй, мир застывает теплым янтарем, и только они двое способны в нем дышать и двигаться. — Это ты меня прости, — говорит Арсений, отрываясь от его губ, и целует ссадины на его руке. — Я должен был позаботиться о тебе. — И что же нам теперь делать? — беспомощно спрашивает Антон, но все же улыбается, немного ошалело, но доверчиво, как лишь он один умеет. — Теперь нам нужно нормально выспаться. — Ты что, да я… — Я тебя обниму и ты уснешь. А потом и сам усну. Мы устали и вымотались, — Арсений целует его в лоб и улыбается тоже. — А потом мы проснемся и поговорим. Сколько хочешь. Идем. Будем учить тебя обходиться без твоей этой… валерьянки.