Пока

– Ваш пропуск, – заученно выдает охранник, едва я опускаю стекло. В салон вместе с холодным влажным воздухом врывается запах перегара и дешевого табака. Как будто он не в курсе, что бюро пропусков закрывается в пять. Похоже, сегодня придется идти пешком. Зря я не заехал домой переодеться. Брюки, после полукилометровой прогулки по неухоженным тропинкам, придется сдавать в химчистку. – Пусти его, – из сторожки вдруг выглядывает второй охранник – высокий полноватый мужик лет пятидесяти. – Каждый день, что ли, у него пропуск просить. Проезжай, – это он говорит уже мне. Ну да, этот меня знает. За месяц я, надо думать, примелькался всем, кто здесь постоянно работает. А тот, что требовал пропуск, видно, кто-то из новых. По крайней мере, я ни разу его здесь не видел. – Спасибо, – киваю. И, дождавшись, когда поднимется шлагбаум, трогаюсь с места. Под колесами раздолбанный потрескавшийся асфальт, усеянный едва видными в темноте лужами. Впрочем, дорогу я уже успел выучить наизусть, поэтому мне вполне хватает света фар, чтобы объезжать все выбоины и двигаться в правильном направлении, не глядя на указатели. Нужную мне аллею узнать легко – она начинается с запоминающегося облупленного памятника в форме ромба с полустертой фотографией молодой черноволосой женщины. Паркую машину у края дороги и вылезаю из салона, захватив с пассажирского сиденья цветы. Последний раз я привозил их сюда, кажется, недели полторы назад. Идти до ряда сто шестьдесят семь недолго, и уже через две минуты я оказываюсь у нужной могилы. Фонарик моего смартфона освещает аккуратный, немного просевший, холмик земли, засохшие цветы, покрытую опавшими листьями лавку, заказанную мной месяц назад, и невысокий мраморный крест. Я никогда не был религиозным, но этот крест почему-то был единственным памятником из предложенных, который мне понравился. Лаконичный, выглядящий слегка необработанно, будто мастер не успел завершить работу, он подходил как нельзя лучше. Твоей фотографии на нем нет. Выбиты только имя и дата. Здесь тебе всегда будет двадцать. – Привет, Май, – наклоняюсь, чтобы положить цветы к подножию креста и коснуться холодного влажного мрамора ладонью. – Погода – дерьмо. Как считаешь? Ответа ожидаемо не следует. Присаживаюсь на лавку, предварительно смахнув листву, нашариваю в кармане сигареты и закуриваю. В ярком голубоватом свете фонарика клубы дыма выглядят сюрреалистично, почти завораживающе. – На работе аврал, – делюсь с тишиной. – Считают, я должен представить отчетность в головной уже завтра. А то, что половина офиса – ленивые уроды, их не волнует. Сейчас бы ты сказал, что я тоже ленивый урод. И был бы совершенно прав. Улыбаюсь этой мысли. Но вслух говорю: – Отец звонил днем, думал вместе со мной съездить, но кто ж знал, что у меня так с работой сегодня, – виновато пожимаю плечами и смахиваю пепел. Вместе с ним с кончика сигареты срывается алая искра. – С Днем Рождения, мелкий. Тебе бы могло исполниться двадцать один сегодня. До дня рождения ты не дожил всего месяц. Хотя... Не знаю. Может, твоя смерть была просто немного обогнавшим время подарком. Теперь ты, по крайней мере, больше не мучаешься. Зачем-то касаюсь пальцем иконки галереи. Из последних фото – датированное сентябрем. Твое последнее. Улыбаешься на нем через силу. Тяжело сглатываю, чувствуя, как противно жжет глаза. Жаль, я за рулем. Бутылку из бардачка можно будет распечатать только дома. Ты на фото все так же с трудом улыбаешься мне. Зажмуриваюсь, отгоняя обжигающие болью образы. Но они никуда не исчезают. Становятся только ярче, холодом разливаясь где-то у солнечного сплетения. – Макс? – зовешь негромко. – Что? – спрашиваю, не отрываясь от бумаг. Я уже две недели как почти живу с тобой, только изредка появляясь дома, чтобы под молчаливое осуждение Марины оставить на столе пару тысячных купюр до следующего раза. – Я подумал... – начинаешь. – Уже напрягает, – заставляю себя улыбнуться и все же отрываюсь от графиков продаж. Ты тоже улыбаешься уголком рта, поправляешь диванную подушку под головой и говоришь, глядя куда-то сквозь меня: – Не хочу умереть в больнице. Лучше дома. Твою же... – С чего вдруг такие мысли? – откладываю листки окончательно и опускаю ладонь на твою ногу. – У тебя день рождения считай через месяц. Уж до него-то, может, дотянем? Открываешь было рот, чтобы ответить, но вместо этого заходишься надрывным кашлем. Вскакиваю, привычно подхватываю тебя под мышки и наклоняю над стоящим на полу тазом. На пластиковые стенки брызгает красным. Задыхаешься, цепляешься пальцами за мою руку. – Блядь... – шепчешь хрипло, едва кашель унимается. – Пиздец больно. – Больше дозу нельзя увеличивать, – говорю зачем-то. – Как будто я не знаю, – откидываешься обратно на подушку и вытираешь губы тыльной стороной ладони. Наклоняюсь и, помедлив, целую тебя в лоб. – Макс... – шепчешь будто с укоризной. И тогда я целую тебя в губы. Не обращая внимания на то, что ты упорно пытаешься отвернуться. А на следующее утро ты просто не проснулся. У твоей постели я нашел тогда распотрошенную коробку из-под обезболивающего. – Зачем ты так со мной, Май? – мой собственный голос доносится до меня будто с задержкой. – Мне было слишком больно, – я почти чувствую, как твоя ледяная ладонь ложится на мою спину. – Я должен был убрать таблетки, – повернуться мне страшно. Наверное, я окончательно двинулся. Потому что я уверен, что ты сидишь сейчас рядом со мной. – Это было бы слишком жестоко, знаешь? – прижимаешься к моему боку. – Зато сегодня мы бы отмечали твой день рождения вместе, – очевидный факт. – Езжай домой, Макс, – и я знаю, что ты грустно улыбаешься. – Закажи пиццу и съешь за меня кусок. Только не напивайся особо. Ладно? – Ладно, – вру. Я напьюсь так, что завтра едва ли смогу поехать на работу на машине. – Пока, – роняешь. А я поднимаюсь на ноги и бреду к машине. *** Пустая квартира встречает меня тишиной и запиской на зеркале: «Мы уехали к родителям».