Ночью

Часы светятся в темноте цветом размытой утренним туманом свежей зелени и ожидаемо не тикают, хотя было бы в сотню раз лучше, умей они. Но нет: лишь когда угловатые цифры на экране доходят до максимума, а затем обращаются в ноль, те разражаются громким противным звуком, который тумбочка принимает в себя и делает громче, словно до этого было недостаточно. Ты открываешь глаза. По потолку ползут одинокие светлые линии — доказательство того, что мир пока ещё не замер окончательно и живёт, такой же вот, как и ты, покинутый; дышит с тобой одним воздухом, стремится вперёд и под вечер не замирает — притормаживает только, чтобы под утро разогнаться опять. Машины едут мимо, в окно нескончаемым потоком льётся тихий шорох шин вместе с прохладой и свежестью, оседающей мелкими капельками дождя на подоконнике. Когда светофор загорается красным, полоска света задерживается на стене, и все эти тридцать бессмысленных секунд (ты считаешь каждую про себя и почти не ждёшь, что они закончатся) на тебя сквозь грязное стекло и пыль смотрит Рика. Глаза у неё — зеленее ровных циферок на дисплее, твоего стула, травы и вообще всех вещей этого цвета, что ты успел повидать за свою жизнь. Светлые волосы стекают с плеч волнистым струящимся водопадом, кажутся мягкими, близкими — протяни руку и пропусти сквозь пальцы, вдохни сладкий запах шампуня, спрячь в них лицо. В объятиях Рики ты чувствовал себя лучше, чем в любом другом месте на земле, а квартиры менял легко и без глупой жалости, не понимая, почему люди привязываются к стенам, если для этого есть другие люди. Но к Рике ты даже больше, чем привязался: она была для тебя и сестрой, и другом, и домом, и кое-кем ещё, но к моменту осознания последнего ты уже совсем наловчился себя обманывать. Менять её ты, конечно же, ни на кого не собирался, да и не смог бы: в жизни есть такие вещи, что после себя оставляют лишь пустоту, которую не закрыть ничем, сколько бы лет на это ты не потратил. Но Рика была не просто вещью, а драгоценностью, в тысячу раз краше и лучше всего, что у тебя когда-либо было, а потому вместо себя оставила огромную черную дыру, в которую тебя засосало вместе со всеми страхами, слезами и сожалениями, а выкинуло потом — поломанного и пустого. Ты видел себя на фотографиях двухлетней давности, и ты боишься смотреть на них снова. Ты видел себя на фотографиях трёхлетней, и там ты светишься ярче солнца. У твоего плеча на них обычно стоит Рика: вы смотритесь вместе даже лучше, чем хорошо — неслучайно идеальный контраст, неизменное правило. Даже Ви никогда не мог ни затмить ту, ни стать на неё похожим, а выделяться на фоне других и сливаться с толпой тот умел замечательно, на то и был фотографом с парочкой незначительных хобби, которые уважали Севен, Джумин и не понимали все остальные. Когда машины, наконец, трогаются с места, погружая комнату в вязкую темноту, ты улыбаешься, зарываясь рукой в жёсткие выбеленные волосы. Воспоминания греют сердце, через раз ударяя по нему ножом, и эту боль ты потом будешь вспоминать со смехом, случайно познав другую. Впрочем, ты смеешься над ней уже сейчас, потому что она не имеет смысла, но имеет вред; от неё нужно бежать, и ты убегаешь: бегаешь два года от университета до монитора, засыпая на полу вместе с первыми лучами и подрываясь с места буквально часа через полтора. А однажды убежишь по-настоящему, и обратно тебя, окровавленного, на себе притащит Севен. У мечты твоей жизни улыбка будет добрая, волосы тёмные, длинные, и в ней не окажется ничего от твоего любимого прошлого, уже не висящего тяжким грузом на шее и сердце. Ты будешь смотреться рядом с ней даже лучше, чем замечательно, будто вас свели сами небеса, и пусть Рика с лениво плывущих за окном облаков в итоге не улыбнётся, ощущаться ситуация будет именно так. Вы отразитесь в неровных зеркальных поверхностях и замрёте во вспышках фотокамер гармоничным контрастом, идеальной случайностью, бело-чёрным сгустком счастья с незаметным налётом сожаления. Ты закрываешь глаза. По потолку ползут одинокие светлые линии — мир движется вперёд с неутомимой энергией и любопытством, будто маленький ребёнок, ускользнувший без спроса за калитку родного дома и не знающий, где ему прекратить бежать. Мимо едут машины, в подоконник неустанно стучится дождь, ветви деревьев качаются от частых порывов ветра: ночь шумит, дышит и не собирается прекращать. Эти звуки обрываются коротким сигналом входящего сообщения, за которым приходят другие — экран вспыхивает и чернеет раз так пятнадцать точно, на двадцатом ты сбиваешься со счёта и протягиваешь к телефону дрожащую от холода руку. Недолго ждёшь, пока короткие громкие сигналы затихнут окончательно, и замираешь в наступившей внезапно оглушительной тишине. Когда светофор загорается красным, ты нажимаешь «вызов». И улыбаешься в пустоту на сонное «привет». Если ночью смотреть в темноте на стену, фотографий совсем не видно.