Brother, Do You Still Believe In One Another?

      Сэм просыпается от звуков рвотных позывов — тяжёлые, сухие, они проникают через полуприкрытую дверь ванной Дина, болезненные и слабые.       Дин стоит на коленях на плиточном полу, он бос, а из одежды — лишь тонкая рубашка, насквозь промокшая от пота; над головой его — слишком яркий светильник. Дрожа — зубы стучат, — он подается вперёд, и его рвёт водой и слюной — в желудке уже ничего не осталось. По спине его пробегает крупная дрожь.       Гамбургер и картошка были не лучшим выбором. Сэм не знал, что демоны не едят, что демон Дин не будет есть с таким же аппетитом, как сам Дин. Возможно, это большее, чем просто тошнота — яд, оставленный демоном, печать зла. Дин нуждается в пище, но не может удержать её в себе, совсем ничего. Всё выходит обратно в течение нескольких минут, и бисквиты тоже, даже что-то простое и безобидное, как вода. Сэм думал, надеялся, что все закончилось, но он ошибался.       Сгорбившись, с хриплым вздохом Дин вытирает рот краем рубашки. Спешно отводит взгляд, заметив Сэма. Чувство вины, сожаление и бесконечный поток извинений застыли на его губах, но так и остались непроизнесёнными. Всё произошедшее ещё слишком свежо, слишком бесформенно, чтобы сформулировать хоть что-то.       Сэм передаёт ему стакан охлаждённой колы, переплетя свои пальцы с пальцами Дина, подрагивающими и мертвенно-холодными, и поддерживает стакан, пока Дин, томимый жаждой, не делает пару маленьких глотков. Несколько капель окрашенной воды проливаются, соскользнув с его нижней губы, и замирают на подбородке, прозрачные, упрямые. Сэм стирает их большим пальцем и ненадолго задерживает его на подбородке брата. Кожа Дина теплая, даже слишком, правда, почти что горячая и влажная от пота и слез. Его глаза темны, но больше не черны, взгляд не пустой, а просто потухший. Он уходит от прикосновения; слабо, пошатываясь, пытается встать, сбрасывает руки Сэма, когда тот пытается помочь, и опирается на стену, собираясь с силами.       Когда Дин чистит зубы, Сэм поддерживает его под левый локоть, готовый подставить грудь для опоры. Дину это не нравится, но он больше не оказывает сопротивления. Он вытирает рот полотенцем и поднимает взгляд вверх, на зеркало перед собой. Сэм ловит его взгляд, удивлённый и смущённый, испуганный и виноватый. Дин выглядит намного старше, старым, как отдалённая версия самого себя, иссушенная и истощённая, которой не хватает терпеливого и заботливого отношения.       — Как ты? — Сэм проводит пальцем по внутренней стороне руки Дина, гладкой, бледной. По метке Каина в форме челюсти, по зверю внутри. Кончик указательного пальца проходит по её неровному контуру и коже Дина. Метка всё ещё припухшая, выглядит свежей, как только что сделанная татуировка — пульсирующая боль и содранная кожа. Этот этап жизни Дина еще не закончен, еще далек от завершения. На руке Дина рваная рана, даже несколько, одни поверхностные, другие пугающе глубокие. И все на фоне большого синяка нездорового сине-фиолетового цвета. Слишком много уколов. И Сэм был слишком зол, слишком напуган и слишком переполнен чувствами, чтобы быть аккуратным, чтобы думать о рваных ранах и последующих за ними болезненных ощущениях. Утром всё будет болеть ещё сильнее.       — Имею в виду, помимо очевидного.       — Устал, — говорит Дин, шепчет, его голос тусклый и сухой, утомленный, горло саднит от царапин. — Просто... устал, — и ещё множество всего, что он не признает.       Сэм оттягивает его от раковины, мягко, но настойчиво:       — Давай, пойдем отдохнём.       Развернувшись, Дин выворачивается из захвата. Он вновь прислоняется к раковине, слегка сползает по ней, словно стоять прямо слишком изнурительно, и кладёт руку на грудь Сэма, раскрытой ладонью прямо над сердцем. Прикосновение холодное, но легкое, едва ощутимое. Так или иначе, Сэм дергается — слишком быстрые рефлексы подталкивают его, быстрее реальности, быстрее, чем его остановит доверие. Он видит замешательство в глазах Дина, на мгновение — даже обиду, прежде чем понимает и возвращает его руку обратно.       — Я причинил тебе вред? — спрашивает Дин, не подразумевая настоящее время. — Физический?       — Нет, все хорошо.       — Уверен? — Я в порядке, Дин, — кажется, улыбнуться никак не возможно, но Сэм пытается. — Только побит. Не беспокойся.       Кресло может быть объектом культурного наследия, древним и ценным деревянным изделием, но удобнее оно от этого не станет. Сэм даже не понимает, как умудрился в нём заснуть, но как-то это сделал, потому что когда с другого конца комнаты доносится слабый, задушенный голос Дина, его вытягивает из кошмара. Даже не столько из сна, как из воспоминаний, ярких воспоминаний недавних событий, тьмы и крови.       — Сэм? — Дин не спит, не выглядит, как раньше. Он сидит на краю кровати в тусклом свете ночника, склонив голову и поставив локти на колени. Он внезапно столь пугающе спокоен и безобиден, не сопротивляется впервые за, должно быть, многие недели.       Сэм подходит к брату — всё тело ломит при каждом движении — и опускается на колени возле него, касаясь его щеки, чтобы проверить температуру. Он всё ещё мокрый от пота и слишком тёплый, но не такой горячий, как раньше. Его руки и губы подрагивают, челюсти плотно сжаты. Сэму хочется знать, обычный ли это озноб, вызванный сильным приступом тошноты, или что-то более серьёзное, имеющее тёмную природу.       — В чём дело? Тебя снова тошнит?       — Нет, — Дин поднимает взгляд на Сэма, кладёт руку поверх его, которой тот всё ещё касается его щеки, накрывая холодными пальцами пальцы брата. Склоняет голову набок — лишь намёк на движение, — прикрыв глаза, словно жаждет прикосновения, самого простого касания.       — Сэмми, прости.       Сэм изо всех сил старается не вздрогнуть от этого уменьшительного прозвища, прежде такого знакомого и невинного. Это не так-то просто, потому что демон Дин использовал его, чтобы насмехаться над Сэмом, издеваться над ним, играть на всех чувствах — любви, раздражении, беспокойстве, дружелюбии — каждое слово тому свидетель, но сейчас Дин говорит это так, как делал это всегда. С нежностью и заботой, шутливо подкалывая.       Сэм проводит пальцем по щеке Дина — небольшой намёк на ласку — и, когда Дин выпрямляется, убирает руку и отодвигается.       — Это не был ты.       — Я пытался тебя убить. Я хотел тебя убить.       — Не ты. Он.       — Но он — всё ещё я. Возможно, более тёмная, извращённая противоположная версия меня без моральных принципов. Но все равно я.       — Нет.       — Как ты можешь быть столь уверен?       — Потому что я тебя знаю... Потому что мне нужно верить, что мой собственный брат не ненавидит меня так сильно, чтобы захотеть убить.       Монстр, недуг — Сэм может принять это, ложь на лжи, и допустить. Не забыть, но простить. Но не сомнения в том, что... возможно. Может быть, демон, который забрал душу его брата, просто был честнее, чем Дин мог быть сам когда-либо; вскормлённый плохими воспоминаниями, такими живыми и отчётливыми, настолько реальный без барьера эмоций и социальных ограничений. Годами наблюдая за Дином, за обоими братьями, мечтами, в которые тот перестал верить после всемирной битвы, крови отца, брата, собственной. После пути, поглощенного тьмой и двигающимися тенями, после тоннеля, ведущего в ад.       — Сэм... Ты же знаешь, я не хочу.       Сэм кивает, медленно, но уверенно:       — Знаю.       — Иди спать, Сэмми. Тебе не обязательно нянчиться со мной.       — Да-да, но я хочу остаться здесь.       Дин смотрит на пустой стул в углу комнаты, обратно на Сэма:       — Там? — тон его голоса изменяется, совсем ненамного, оставаясь грубым, но теперь в нем есть и мягкие нотки.       — Ближе... Если позволишь.       Сэм не понимает, как демон мог это упустить. Их. Столь пикантный момент, восхитительный в своей неправильности, искушение, перед которым они оба не устояли много лет назад. Только это действительно могло сломить его, заставить сомневаться в каждом прикосновении и поцелуе. Заставить пытаться понять, где кончается увеселение демона и начинается отвращение самого Дина, если демон Дин хотел больше, чем Дин Сэма решится когда-либо озвучить, даже подумать. Сэм всегда сопротивлялся этому, возмущённый, но не мог прекратить этого, не навсегда. Он боялся, что у демона не останется колебаний Дина и ни одного из его принципов, что ложь демона будет истиной, в которую верил Сэм.       Движение губ Дина, когда он немного приподнимает уголки, выглядит почти как улыбка.