*** ПЕРВЫЙ НЕОПРОВЕРЖИМЫЙ ФАКТ*** Все смертны. *** ВТОРОЙ НЕОПРОВЕРЖИМЫЙ ФАКТ*** Руди Штайнер должен был погибнуть в ночь бомбежки Химмель-штрассе. ***ТРЕТИЙ НЕОПРОВЕРЖИМЫЙ ФАКТ*** Душа Ганса Хубермана стала одной из самых мягких, которых я касался.
Теплые серебряные глаза смотрели с пониманием и смирением. Его душа уже притухла, такой едва тлеющий уголек в стороне от бушующего пламени. Ганса сопровождали шелест мехов аккордеона, тихое «Спасибо» от прячущегося еврея, привкус пересоленного супа и воспоминание о том, что он оставил в подвале своего дома. Счастливое воспоминание. Образы двух детей, с кем мне еще не пришло время знакомиться.*** ЧЕТВЕРТЫЙ НЕОПРОВЕРЖИМЫЙ ФАКТ*** Ганс Хуберман был счастлив.
А вот Роза поприветствовала меня бранью и свинухом. Она соглашалась уходить, но все равно не упустила возможности поругаться. Но я знал, что внутри было спрятано желание улыбнуться где-то очень глубоко. Видел всю нерастраченную силу и нежность ее большого сердца. Ведь и вы, и я понимаем, что оно у нее было. Эта женщина прятала в подвале своего дома еврея, пришедшего в глухую ночь. Без единого вопроса. Мы помним след от прижатого аккордеона на ее груди, когда неспокойное время вязкой массой обволокло дом №33. Мы видели, с каким чувством она обнимала свою приемную дочь. Лизель. Книжная воришка удивила, когда избежала со мной встречи. Да еще и прихватила своего друга с лимонного цвета волосами. - Я помогу тебе дойти до дома, – Руди никак не мог успокоиться, взбудораженный мыслями, что и его отец может вернуться в ближайшее время. В ближайшее время он не вернется. Я знаю. - С чего бы? – фыркнула Лизель, даже не стараясь скрыть счастливую улыбку. – Мне недалеко. - Ага, - довольно усмехнулся мальчик. – Боишься, что твой папа увидит нас вместе? - Он видел нас сто раз вместе, - не поменяла голоса книжная воришка. – С чего бы мне бояться? - Ну а когда еще родители увидят, что их дочь меня целует? Дерзости ему не занимать. - Я не собираюсь тебя целовать, - уверенно заявила девочка, шагая по направлению к Химмель-штрассе. – И мне нечего бояться. Это ты должен трястись. - Я ничего не боюсь, - выпятил худую грудь Руди Штайнер. В чем-то он прав. - Да ладно? – Лизель ощутила, что сердце стало биться быстрее. Или просто вспомнила о том, каким ее друг вышел из воды тогда. Намокший, замерзший, бросивший все силы на спасение ее книги... - А ты еще сомневаешься, свинюха? - Может быть. Руди почуял, что у его книжной воришки – а он ни капельки не сомневался, что она его – есть какие-то определенные планы. И уже горел желанием узнать их. - Хватит смелости постучать к нам в дом, когда все уснут? - Ja, - слово вылетело быстрее, чем Руди сообразил. На него сразу пахнуло ожиданием чего-то большого. Чего-то нового. - Тогда дождись, когда стемнеет, и в комнатах погаснет свет. Я выгляну из окошка, и тогда стучись. - А что мне за это будет? – мне тоже было интересно. - Я покажу тебе словарь. И…, - она слегка запнулась, - где был… он. - Ооо, - Руди понял. – Тогда до встречи.*** НОЧЬ ТОГО САМОГО ДНЯ НА ХИММЕЛЬ-ШТРАССЕ*** Ганс Хуберман, не успевший заснуть, слышал и тихий топот ног Лизель, и кряхтение Руди Штайнера, уверявшего, что он совершил подвиг, и скрип открываемой двери подвала.
Если оставить все как есть – мудрое решение, то ко всем своим достоинствам Ганс был еще и мудрым. Он пошел в подвал спустя какое-то время, и только на всякий случай. С величайшей осторожностью человек с серебряными глазами спускался по узким ступенькам, стараясь двигаться бесшумно. И мы одновременно заметили спящую книжную воришку, чье лицо лежало на сложенных руках, и мальчика с безмятежным лицом и тонкой улыбкой, распластавшегося на примятых холстинах. Улыбка Ганса была искренней, как и то, что он сделал дальше. Просто ушел. Мир снаружи бушевал и злился, плюясь яркими сияющими и опасными птицами, чьи имена выгравированы у них на теле. Бомбами. Представьте, что вы гуляете по Химмель-штрассе и руками стараетесь развести темноту перед глазами. А теперь забудьте, потому что не получится. Я не хотел туда приходить и уносить все те души, но разве кто-нибудь спрашивал? Спокойные Томми Мюллер и фрау Хольцапфель. Невозмутимая даже во сне фрау Диллер. Да, мне понравилось ходить по разбитому стеклу с портретом одного маленького заносчивого и крайне противного немца с фамилией, которую вы все знаете. Высунувшаяся из-под теплого с одной заплаткой одеяла рука самого младшего из Фидлеров. Тихая Беттина, в мыслях которой скользнула слишком свободная сегодня кровать. Остальные мирно спали и, кажется, ничего даже не заметили, разве что холодок, мазнувший по ногам. Барбара была не готова уходить, но смирилась под моим взглядом. Хмурый Алекс Штайнер мелькнул у нее перед глазами. Больше никого не было в том доме № 35. И я был рад, что мальчик, постоянно наступающий мне на сердце, сейчас был по другому адресу.***МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ВИЗИТ*** В самом конце Химмель-штрассе герр Пресслер изо всех сил готовился к встрече со мной.
Уже неся его душу вдоль разгромленных домов, я заметил группку людей, которые переговаривались, споро стаскивая с места тяжелые камни. Небо подернулось красной дымкой, будто кто-то плеснул перца в молоко. Облака едва заметной пенкой перемещались по заболевшему небу медленно и неторопливо. И верно, зачем спешить. А людские голоса все не смолкали, и мне стало интересно… Ни к чему хорошему любопытство не приводит, но не мог не остановиться рядом. Черная тень, едва ли заметная человеческому глазу. Громкие крики вспороли тишину Химмель-штрассе. Это была Лизель. У крика было имя, даже имена. - Руди! Папа! Мама! Два ополченца пытались удержать ее, не подпуская к дыре, из которой уже показался военный, помогая выбираться запыленному Руди Штайнеру, чьи лимонные волосы сейчас отливали черненым серебром. Он непрерывно кашлял и тер глаза, однако я заметил невзрачную книгу, которую тот сжимал всеми оставшимися силами. - Руди! Книжная воришка отпихнула ополченца и всеми силами навалилась на мальчика, обнимая его и не замечая, как слезы прочерчивают дорожки на лицах. Они могли только безостановочно повторять имена друг друга, даруя крепкое, удушающее и такое нужное объятие. Отчаяние витало над тем местом, я его видел. Может прошла минута, а может и пять, как Лизель разомкнула объятие, утирая слезы. - Нам… нам надо найти их, Руди, - тот лишь кивнул, по-прежнему сжимая книгу. Они поднялись и, не сговариваясь, крепко взяли друг друга за руку. Даже я не смог бы расцепить их тогда. Дети не понимали, куда направляются, ибо больше не было Химмель-штрассе. Вокруг ничего не было. Кроме них. Они щурили глаза, пытаясь определить хотя бы что-то знакомое, но все затянулось паутиной разрушений. Голый камень, сломанный кирпич. Внезапно перед ними выросла высокая фигура одного ополченца, что помогал им выбраться. - Вы должны быть сейчас в шоке. Но не бойтесь, теперь вы в безопасности. Теперь все будет хорошо.***НЕБОЛЬШОЕ ЗАМЕЧАНИЕ*** Он и сам не верил своим словам.
- Что случилось? – голос Лизель в тот миг напоминал плохо смазанные замки, когда ворочаешь ключом и слышишь, будто он рассыпается в скважине. - Bomben. Viele Bomben. Сирены не успели, Химмель-штрассе разрушена, - голос человека был печален. Он повидал уже очень много. – Мне очень жаль. Wird alles gut. - Не будет, - голос Руди непривычно резок. – Нам надо их найти, Лизель. Пойдем. Они брели дальше, изо всех сил стараясь рассмотреть что-то знакомое. - Saumensch…, - мальчик крепче сжал ее руку, неотрывно смотря налево. Лизель заметила потускневшие мехи запыленного аккордеона. - Папин…Это Папин! Руди отпустил ее руку, и девочка бережно подняла его. Тяжелый, такой родной он гулко отозвался на торопливое безумное приветствие из футляра. - Папа… Однако аккордеону вновь стало больно через двадцать три шага, он, как и книга, выскользнули из рук ребят: они увидели первое тело. Тихая Беттина.***ЧТО ПЕРЕЖИЛ РУДИ ШТАЙНЕР В СЛЕДУЮЩУЮ СЕКУНДУ*** Весь его мир разрушился.
Он медленно, очень медленно на негнущихся ногах пошел к ней. Присел на колени и, будто не веря, коснулся ее руки. А потом второй вопль разорвал гладь опустевшей бывшей Химмель-штрассе. Только вот ни звука не было издано. Лизель, осознавая, что ее ноги превращаются в желе, молча подошла к нему. Так любимые ею слова сейчас оказались совсем бесполезны. Руди обхватил ее руки и крепко прижал к себе. Кожа была сухая и горячая. - Нам… мы должны найти их всех, - шепот. Я знаю так много о людях, но их действия меня порой удивляют. Откуда столько силы в двух тощих детях, которые едва избежали встречи со мной? Они больше не могли не чувствовать друг друга, только это давало им крохотную надежду верить в то, что это все реальность, а не сон. Книжная воришка и юный бегун, крепко держащиеся друг за друга, прошли чуть дальше и замерли, разглядывая каждое лицо, вглядываясь в каждую фигуру. Руди заметил первым. Его губы приоткрылись, а воздух покинул легкие. - Мама…, - он рванул изо всех сил к неподвижной фигуре когда-то красивой женщины с идеально ровным пробором волос. – Мама! Но Лизель не слышала. Ее взгляд приковали две фигуры, лежащие чуть поодаль. Длинный мужчина и коренастая женщина. Они были похожи на смятую и расправленную бумагу – вроде бы они, но одновременно совершенно другие. Уже не те. Мама. Папа. Слова. Вновь пришло их время. - Пошевелитесь же… Только спите, пожалуйста. Крепко спите... Каждый шаг давался ей с трудом, а в голове билась дикая мысль развернуться и убежать. Далеко. Как можно дальше. Но девочка шла вперед, пока не оказалась ровно между ними. Она села и взяла за Маму и Папу за руки. Холодные.*** О ЧЕМ ГОВОРИЛА С РОДИТЕЛЯМИ ЛИЗЕЛЬ*** Обо всем, что вспомнила.
Серебряный свет доброты не исходил от Папы. Не было возмущения от Мамы. Лишь пустота, девочка и я, стоящий неподалеку. Лизель раскачивалась взад-перед. Она хотела сказать еще так много, но слова застыли где-то внутри ледяной стружкой и растаяли, так и не успев вылететь. Книжная воришка смотрела в умиротворенное лицо Папы, обводила каждую морщинку на его лице, коснулась закрытых век, ощутив ресницы. Она без слов обещала ему. Я не удержался и подошел ближе. Стало понятно, кого Лизель Мемингер любила больше всего. Слезы, накатывающие на глаза, напоминали о самокрутках и кусочке сахара, большом личном словаре, заступничестве за старого еврея, страхах Макса и всех прочитанных книгах, благодаря которым она очутилась в подвале ночью. Лизель услышала шаги за спиной, а всего через мгновение почувствовала две подрагивающие руки на своих плечах. И лишь крепче прижала их к себе.***ЧТО ПРОИЗОШЛО В ТОТ МОМЕНТ*** Осознание, что они друг для друга теперь всё в этом мире.
Он уводил ее, совершенно несопротивляющуюся, как можно дальше. - Лизель, ты слышишь меня? Лизель! - Да, Руди. Слышу. - Я…я должен тебе кое-что сказать, - книжная воришка подняла на него взгляд, двумя руками храня его ладонь. Давай, Руди. Ты сможешь, я знаю. - Я люблю тебя, Лизель. Слышишь? Давно люблю. И теперь…, - голос все-таки сорвался на шепот. Тихий пламенный крик. И столько горечи, и столько любви в этом мальчике. Если бы сердца сияли, то на сердце Руди Штайнера мне было бы больно смотреть. – И я тебя никогда не отпущу. Лизель, не говоря ни слова, просто обняла его, прижимаясь губами к впадинке у острой ключицы, чувствуя, как болят ребра от силы, с которой Руди обнимает ее. - Никогда. Никогда, - донеслось до мальчика. – Я люблю тебя. Так сильно. Не оставляй меня, пожалуйста… И сейчас никому не было дела до двух детей, чьи судьбы были так жестоко изувечены.***КРАТКО О ТОМ, ЧТО ДАЛЬШЕ БЫЛО В ТОТ ДЕНЬ*** Чета Герман прибыла на бывшую Химмель-штрассе спустя несколько часов, чтобы забрать выживших. Молчаливо склонив головы, Лизель и Руди последовали за Ильзой, не расцепив рук. С собой у них были только футляр с аккордеоном, маленькая невзрачная книга и старый футбольный мяч.
Мне нравилась Ильза Герман. Когда я пришел за её сыном, Иоганном, то его последним воспоминанием было лицо матери. Мудрая или умудренная, она единственная, кто решил позаботиться тогда о детях. Руди и Лизель были тихи и молчаливы, смотрели в разные окна, но крепко держали друг друга за руки. Я знал, что бургомистру была не по душе просьба супруги, но и отказать он ей не мог. Впрочем, герр Герман, не переживайте. Это ненадолго.*** ПЛОХАЯ НОВОСТЬ*** Через полтора месяца Германам придется покинуть Молькинг. Руди и Лизель не захотят идти в приемные семьи и решат затаиться. ***ХОРОШАЯ НОВОСТЬ*** Ровно через 4 дня после побега Алекс Штайнер вернется на остатки того, что раньше было его домом.
Комнаты в доме Германов были великолепны. Великолепны и пусты. Без души и уюта. Даже почти голые стены домов 33 и 35 по Химмель-штрассе казались куда более ласковыми, чем богато украшенные на Гранде-штрассе. Из четырех дней до похорон своих родных ровно два Лизель и Руди провели в комнате, отданной книжной воришке. И отказывались есть, даже вечно голодный Руди. Разговоры – вот что слышали эти стены. Обо всем и ни о чем одновременно. Странные дети. Еще два дня они приносили в дом бургомистра остатки Химмель-штрассе. Лазая по руинам, оттаскивая камни, они будто пытались урвать кусочек прошлой жизни. Лизель увидела любимую Мамину кастрюлю, которая была искорежена и вряд ли могла дальше выполнять свое предназначение. А еще одну из медалей Руди, что он когда-то подарил.*** КАК ОТРЕАГИРОВАЛ РУДИ*** Он сжал ее в руках, а потом безо всяких слов повесил на шею Лизель.
А еще она нашла книгу. Единственную, которую принесла в подвал вместе с той, которую писала. Самую первую, которую читала с Папой. «Наставления могильщику» - отнюдь не лучшая книга на свете, говорю вам точно. Однако для Лизель она стала дороже всей библиотеки Ильзы Герман. Руди нашел порванную и запыленную куртку своего старшего брата. Я видел все невыплаканные слезы, которые разрывали нутро мальчика, звеня и отчаянно просясь на волю. Он лишь прижал ее к себе на минуту и положил туда же. Из руин дома он забрал материнский платок, по недоумению оказавшийся среди камней.***ТИХИЕ РАЗГОВОРЫ В НОЧЬ ПОСЛЕ ПОХОРОН ХУБЕРМАНОВ И ШТАЙНЕРОВ*** - Кто мы теперь? - Ты - воровка книг. - А ты? - Не знаю - Скелет на ножках? - Saumensch! - Подавальщик хлеба? - Может быть.
Поцелуй Лизель Мемингер был немного пыльным, терпким и отдавал гарью. И все же Руди Штайнер не променял бы его ни на что на свете. Вынужденный отъезд Германов разбил серое существование Руди и Лизель. Я видел их не так часто в те полтора месяца, но заметил тоненькую нить, протянувшуюся из их сердец. Ну что ж, не удивлен. Печальная Ильза Герман дрожащими руками протягивала несколько узелков Руди, в руках которого уже была небольшая сумка. - Спасибо, фрау Герман. Лизель стояла чуть в стороне, исподлобья глядя на бывшую хозяйку дома номер 8 на Гранде-штрассе. Бургомистр уже сидел в машине и ждал свою жену. - Я не знаю, вернемся мы или нет… Прости, Лизель, - голос Ильзы был сух и печален. В её сердце горело отрицание, впрочем, неспособное сломить горящее и горячее сопротивление супруга. - Вам не за что извиняться, фрау Герман, - книжная воришка сжимала в руках футляр с аккордеоном и старалась, чтобы никто не заметил пустоты, что так болезненно кольнула ее в самое сердце. - Я… У меня для тебя есть подарок, - женщина достала из объемной черной сумки книгу и слегка, погладив ее, протянула девочке. – Дарю тебе. Чтобы никогда не забывала… - Спасибо вам, фрау….Ильза. За все, - я был готов поклясться, что тогда губы жены бургомистра тронула тонкая улыбка, самая искренняя из тех, что она могла подарить. Фрау Герман протянула руку и погладила Лизель по голове. - Береги себя, Лизель. И Руди тоже. Удачи. Вспомнивший прошлой ночью о Джесси Оуэнзе и книжная воришка стояли пред запертыми воротами самого богатого дома в Молькинге с жалкой кучкой столь дорогих вещей. - Пора за покупками, Руди, - впервые за все время озорной лучик скользнул в глазах Лизель Мемингер. - Ты уверена? – внутри Руди Штайнера разгорался огонек азарта, который не смогли убить огненные птицы с номерами на телах. - Я видела. Ты всегда носишь его в кармане. С того раза, - девочка говорила про ключ.***ЧТО ДОЛЖНО БЫЛО СЛУЧИТЬСЯ В ТОТ ДЕНЬ*** Лизель и Руди должны были явиться к фрау Киршнер, чтобы узнать к каким семьям их определили.
Однако никто в тот день не явился в назначенное время в назначенное место. Закопченная витрина с еще не стершейся надписью «STEINER – SCHNEIDERMEISTER» приветствовала ребят. - Давай, пока никто не видит, - ключ так упрямо не хотел поддаваться и открывать дверь, что Руди от усердия даже высунул язык, стараясь изо всех сил. Лизель смотрела по сторонам, но пока не видела на Мюнхен-штрассе ни души. – Быстрее! Щелк! Своенравная дверь наконец-то соизволила распахнуться, вызвав довольные улыбки у двух беглецов. Мне нравилось то, что они делали. Тот день выдался дождливым. На Молькинг обрушились грозный дождь с вредным завывающим ветром и рассекающими грязное небо молниями. Мало было желающих в столь недобрый час показывать нос из теплого кокона, выпестованного в собственных домах. Я пришел тогда за маленьким сыном семьи Финке – Бастианом. Малыш легко скользнул в мои объятия, уставший и измученный лихорадкой. И лишь двое были счастливы в тот вечер. Лизель и Руди укрылись в мастерской его отца и сейчас, сложив нехитрые пожитки в задней комнате, расстелили несколько костюмов и смотрели на разозленное небо, сидя в тени рабочего швейного стола. Я заметил на книжной воришке теплый платок, который как-то видел на Барбаре Штайнер. Сам Руди сидел рядом, грея руки Лизель и думая о чем-то своем. Алекс Штайнер в это время уже был по направлению к дому, но все еще очень далеко. - О чем ты думаешь, свинюха? - О том, кто украл кусочек неба, - голос Лизель был тих. - Ты… ты про Макса? – догадался Руди. И – я готов поспорить – на одно мгновение в нем вскипела ревность. - Да. Как он там? – положила голову ему на плечо Лизель. – Или… может он уже как Мама и Папа. А я даже не знаю. - Я боюсь думать о своем отце, - признался Руди, прижимая девочку к себе. – Может, он сейчас все так же под Веной. Или в Берлине. Или остался где-то там… И я никогда не узнаю этого, - тихий вздох. Так интересно. Девочка, вызывающая любопытство, и мальчик, наступающий на сердце. Лизель ощущала его дыхание, спокойное и размеренное. Но подняв голову, она заметила поволоку страха и сомнений, застлавшую взгляд Руди. Легкое касание губами. И появился просвет в темноте. - Ты думаешь, мы правильно поступили? - Папа был бы рад, - Руди смотрел на валяющиеся части манекенов, съежившиеся костюмы и грустную сантиметровую ленту, свисавшую со стола. – Мне бы наверняка досталось, но… он был бы рад. - Хочешь, я почитаю тебе? – Лизель считала, что подарок Ильзы Герман может быть разделен теперь только с Руди. - Нет, свинюшка. - Почему? - Я хочу, чтобы ты рассказала мне историю, - он положил подбородок на голову книжной воришки. - Жил-был еврей, - в мыслях пронеслись волосы-перья и болотные глаза. – Он жил со своей мамой, которую видел потом во сне… История была длинной и очень грустной, хотя не страшной. Она внушала надежду, что не может быть все в этом жестоком мире плохим, пока есть где-то люди, похожие на Ганса и Розу Хуберманов. А в том, что они есть – Лизель даже не сомневалась.***ПРАВДА, В КОТОРУЮ ВЕРОВАЛА КНИЖНАЯ ВОРИШКА*** Да, такие люди были. Пусть и не так много.
Хорошо, что люди тогда не отличались излишним любопытством и не заглядывали в грязные закопченные окна маленькой швейной мастерской. Кто знает, может тогда они и увидели бы двух беглецов, крепко спящих и прижавшихся друг к другу.*** ИНТЕРЕСНЫЙ ФАКТ*** Приемную дочь Хуберманов и сына Штайнеров, так и не пришедших к фрау Киршнер, конечно же искали. Сначала.
А потом подумали, что Германы увезли их с собой. А потому заглянуть в мастерскую никто и не подумал. Узелков, данных Ильзой Герман, еще хватало, поэтому и Лизель, и Руди пока не горели желанием лишний раз показываться на улицах. С самого утра они тайком вылезали из мастерской и направлялись в лес или к реке Ампер. Лизель негромко читала подаренную книгу, а Руди лежал на острых коленках девочки. На их удачу, люди были заняты своими делами, и мало кто вылезал из города. Наблюдая за ними, мне почему-то становилось спокойнее, и, направляясь за кем-то, я не был таким одиноким. Мне кажется, что душа Алекса Штайнера в тот момент, когда он узнал о гибели всей семьи, была готова уйти со мной сразу. Его будто разбили и неровно собрали заново, забыв несколько кусочков. - Христос распятый… Да лучше бы я был в этом доме. Я не рассмотрел, кто именно сказал ему, что выжили двое, и его сын в том числе, но на серое лицо Алекса упала тень надежды. У фрау Киршнер он узнал, что дети к ней не приходили, как и застал пустым дом на Гранде-штрассе. К своей мастерской он направился уже в сумерках, когда на Молькинг опустила свое крыло ночь, моя старая подруга. Он простоял у закрытой двери несколько минут, пытаясь успокоиться, прежде чем услышал чей-то до боли знакомый голос. - Папа? Мальчик с лимонного цвета волосами в грязной рубашке под незнакомой курткой стоял прямо перед ним, крепко держа за руку девочку с такими немецкими волосами. - Папа, - повторяет Руди, все еще не веря своим глазам. И бросается первым к отцу, таща за собой Лизель. – Папа! - Руди! Христос распятый! – все, что мог вымолвить Алекс, принимая в объятия сына. Лизель скромно переступала с ноги на ногу, изо всех сил стараясь сдержать радость за Руди. Он был настолько счастливым, что его волосы засияли еще ярче, вымещая эйфорию своего обладателя. - Лизель! Лизель! Мой папа вернулся! Алекс Штайнер не хотел ничего сейчас знать, кроме того, что Руди, его Руди живой. И, я думаю, он подозревал, что Лизель Мемингер сыграла в этом не последнюю роль. - Как? Как, сынок? Как ты спасся?? – не мог отпустить мальчика отец. - Это все Лизель, - выпутался из отцовских объятий Руди и оглянулся на книжную воришку. – Если бы не она… Мы спаслись в подвале Хуберманов! - В подвале Хуберманов? – мимолетная улыбка едва коснулась дубового лица Алекса. – Что же ты там делал? - Он пришел смотреть на мой словарь, - подала голос Лизель, разглядывая носки своих старых ботинок. - А еще она поцеловала меня, папа! – радости Руди не было конца. - Saukerl, - чуть слышно пропыхтела девочка, как вдруг ощутила, что ее дернули на себя. Находясь в крепких руках Алекса Штайнера, который просто не находил слов благодарности сейчас, она вдруг поняла, что не только слова есть сила. Сила что-то сказать, сила что-то выразить. А небо чуть прояснилось, и в просветы кокетливо выглядывали яркие звездочки, которые когда-то был так счастлив видеть прятавшийся еврей… Впрочем, наверное, вам все же интересно, чем кончилась вся эта история? Она закончилась не так давно, всего лишь пару дней назад, когда Лизель все-таки очутилась в моих объятиях. Мы с ней имели интересную беседу, но до того момента пройдет еще много лет и моментов. Шли недели и месяцы, закончилась война – время моей огромной жатвы. Алекс Штайнер вернулся к работе в своей мастерской, а Руди и Лизель ему помогали. Не думаю, что это приносило какие-то деньги, но зато все чувствовали себя занятыми и делающими что-то нужное. Руди вернулся к тренировкам, и Лизель, сидя на старой деревянной трибуне, так гордилась, когда он четыре раза стоял на высшей ступеньке пьедестала и махал ей изо всех сил. Порой они ходили к освобожденному Дахау, но нередко походы заканчивались неудачами – их заставляли уходить вон. Руди заметил его первым. Макса. Когда скрипнула дверь, и молодой человек с лимонного цвета волосами взглянул на пришедшего, то сначала опознал перья. Те самые перышки, о которых ему рассказывали. - Чем могу быть полезен? – спросил Руди, уже представляя ответ незнакомца. Алекс тоже обратил внимание на посетителя и, кажется, догадался. - Я могу найти здесь Лизель Мемингер? - Да, секунду. Лизель! Повзрослевшая и чуть изменившаяся внешне, внутри книжная воришка осталась такой же. Она только мгновение посмотрела на улыбку Макса, как бросилась к нему. Они обнялись. И заплакали. В один из последних дней лета 1947 года в маленькой церквушке на окраине Молькинга счастливый Руди Штайнер обнимал свою нареченную, только что ставшую фрау Штайнер Лизель Мемингер. Простое белое платье чуть ниже колен, венок из полевых цветов, костюм с иголочки у жениха и два радостных мужчины чуть сзади. Хорошая была свадьба. Я видел много роскошных и великолепных действ, но эта куда милее. Слышать, как тихо, чтобы доносилось только до него, Лизель шепчет «Муж», на что Руди, еще смущаясь, произносит «Жена». Они действительно любили друг друга. А в следующем году те четверо пересекали границы Германии, направляясь в далекую и неизведанную Австралию. Одна записывала что-то в маленькую невзрачную книгу, второй читал, третий посапывал, развалившись на сидении, а четвертый избавлялся от чувства своей «ненужности» в обществе. К несчастью, невзрачная книга выскользнула у Лизель из рук, когда они совершали очередную пересадку. Она пролила много слез, уткнувшись в рубашку своего мужа, не зная, что я подобрал книжицу. Со всеми ими я встретился в пригороде Сиднея много лет спустя. Алекс Штайнер ушел первым. Болезнь. Однако он успел увидеть своих внуков. Старый портной совершенно мирно скользнул ко мне, поприветствовав как старого друга. Макс Ванденбург прожил долгую жизнь. В ней были свои трудности, лишения и страдания. Но он ушел счастливым. Руди Штайнера я поймал сидящим в кресле и готовящимся перелистнуть страницу уже трижды прочитанной книги, что написала его супруга. Уже не лимонного, а серебристого цвета волосы, глаза не штормового, а блеклого небесного оттенка. В его мыслях промелькнула новорожденная правнучка, пятеро внуков и трое детей. И, конечно же, его книжная воришка, его Лизель.*** КАК ЗВАЛИ ДЕТЕЙ ШТАЙНЕРОВ*** Александр, Ганс и Ильза.
Лизель пережила мужа на четыре года и восемьдесят один день. Но я не мог забрать ее просто так. Мы прошлись по улицам маленького городка, и я показал ей маленькую невзрачную книгу. Старушка удивилась и поверила в то, что видит, только коснувшись обложки. - Ну неужели…, - старыми артритными пальцами ее душа бережно касалась выцветших страниц, читала вырванные из текста фразы, перелистывая. Слова показывали ей: подвал на Химмель-штрассе, маленькая швейная мастерская, дорогой дом бургомистра… - Вы ведь читали ее? - И не один раз. - И что вы думаете? Я вряд ли бы мог открыть книжной воришке истины, которые она не знала. Например, насколько странная смесь плещется в людях – невыносимая красота и ужасающая гнусность. Вряд ли бы удивил своими словами о том, что я видел так много человеческих историй, но так мало таких, какие захотел бы раскрасить. Однако ничего из этого не прозвучало. Зачем? Я сказал ей лишь то одно, в чем никогда не сомневался. Широко распахнутые глаза души Лизель Штайнер говорили мне о том, что она все поняла. И когда я отпустил ее из своих объятий, то, постепенно теряя свои годы, она бежала к тому, кто столь же радостно спешил к ней и громко кричал: Saumensch!***МОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ*** Сначала я вижу краски, а лишь затем людей. И почему-то сейчас мне очень хочется – хотя я и этого и не сделаю – подойти к кому-то и сказать: "Вы все-таки удивительны"