Дом, милый дом

      Она вернулась домой. Пахло сыростью, стены отдавали блеклостью и отсутствием красок. Спустя столько времени… вернуться сюда.       Она ожидала увидеть Блу. Все-таки он изуродовал ее тело, но что было еще хуже и гаже — и сознание тоже… Но самый большой страх крылся даже не в глубинах раздробленного сознания и не в проведенной лоботомии, а в недрах дома, где все еще царил запах смерти.       Она аккуратно переступила через половицу. Вдохнула пыльный воздух, закашлялась. Все казалось таким бессмысленным и в то же время не лишенным смысла. Противоположности смешивались в единое странное варево, и одинаковые полюса магнитов перестали отталкиваться.       Она даже не знала, как ее вообще отпустили. Ее, прошедшую столько сражений и боев, опустошенную, израненную, но не сдававшуюся почти до самого конца. Зачем ее выбросили на финальную битву, зачем заставили встретиться лицом к лицу со страхами?       Она провела рукой по перилам. Деревяшки все еще хранили тепло, хотя последние прикосновения уже могли отражаться в них фантомными болями. Люди ушли из этого места, перестали заботиться… Рано или поздно, все должно было так закончиться.       Она ступила на первую половицу. Раздался натужный, протяжный скрип. Будто кто-то разрыдался, увидев дальнего родственника. Второй шаг, еще один скрип, теперь уже приглушенный. Будто лестница оценила вес и привыкла к нему. Привыкла к испытываемой боли. Последняя ступенька даже не прогнулась, будто бы стала равнодушной и крепкой, если это можно считать синонимами.       Но на тот момент ей казалось, что это так и есть. Она смотрела на облезшие обои и понимала, что трагедия случилась тут. Странный шорох привлек ее внимание. Кто-то переворачивал тяжелые листы книги.       Она превратилась в слух, напряглась, перенесла вес тела с ноги на ногу. Прислушалась к тишине, царившей в доме, нарушаемой лишь монотонным шелестом страниц.       Следы крови всплывали в памяти как яркие вспышки мигающих фонариков. Два светодиода, попеременно мигающих перед железнодорожным переездом. Символы остановки, запрета движения по кольцу жизни. Сиреневая, густая, вязкая кровь, что текла тут с того страшного дня и по сей день…       Ее замутило, но она смогла унять вспышку тошноты. И наваждение как рукой сняло. Но больше касаться того косяка она не решалась. Вместо этого повернула в свою комнату, и шелест страниц стал слышен еще более отчетливо.       На кровати сидела и перечитывала книгу Милашка. Но зачем она вернулась сюда, почему не убежала, почему не начала самостоятельную жизнь? Вечное напоминание о пройденных боях, поломанной судьбе, житейских трудностях не очень-то помогает выбраться из депрессии и начать жизнь с чистого листа.       — Куколка, вот ты и дома, — Милашка отложила книгу.       — Да. Но что ты делаешь у меня дома? — нахмурилась она, все меньше веря в случайное совпадение. В глазах Милашки виделось осознание, холодное, колючее, решительное. Она впервые смотрела так: без эмоций, ярости, покорности, смирения. Будто краски потерялись там, в мире фантазий.       Вопрос повис в воздухе, и она аккуратно подошла к соратнице. Милашка перелистывала тяжелые черно-золотые страницы, сделанные из глянца, картона и обычной бумаги. Такие аппликации были популярны в свое время. Она видела их на страницах детских книжек, но, увы, воспоминания о них не сохранились.       — Ты ведь знала, что вернешься однажды сюда. Знала, что тут будет опасно. Но не прийти не могла, — Милашка вновь оторвалась от книги. Помедлив несколько секунд, она решительно захлопнула ее.       — Потому, что это мой дом. Куда мне еще идти? — пожала плечами она.       — Куколка, я ведь знаю, что ты могла спрятаться в глубинах своего разума. Ты уже делала так однажды, когда выдумала миры, населенные опасными существами. Когда выдумала посещение психиатрической лечебницы. Когда выдумала проведенную лоботомию.       Все, что Куколка слышала, казалось ложью. Она — Куколка. И она прошла через многие испытания. Но уж точно не врала себе и не закрывалась от всего мира.       Но почему же ее выпустили? Не могли же ее, невылеченную угрозу, отправить исследовать окружающий мир. И под чужую ответственность тоже бы не пустили, даже погрозив пальчиком. Таких, как она, держат под замком за семью печатями.       И все же… она на свободе.       — Куколка, ты же не помнишь ничего, — покачала головой Милашка. — Присаживайся, я расскажу тебе историю.       Она почувствовала, как очертания дома начали меняться. Теперь уже пыль виднелась повсюду, будто отчим собирал вещи и бежал с ними в панике. Будто дом напоминал ему о маме, которая оставила ему двух сирот, с которыми он не знал, что делать. А потом… трагедия. И мир разрушился, как карточный домик.       Милашка видела ее нерешительность. Ее сомнения, которые прорастали корнями, обвившими дом.       — На самом деле, ты ничего не помнишь. Все, что ты думаешь, что случилось на самом деле, — ложь. Ты не была в психиатрической лечебнице. Ты была рядом со мной. Я — твоя сиделка. У тебя случился шок из-за смерти сначала матери, а затем и отчима. Когда же слегла сестра, и ее увезли, мы захотели увезти и тебя. Но не получилось. Ты испытала страшный приступ агорафобии, и тебя решили не трогать. Ты — пленница дома, — все таким же ровным тоном произнесла Милашка.       Куколка села рядом. Она теребила края платья, переминалась с ноги на ногу.       — Знаешь, что я держу в руках? Твой фотоальбом, — Милашка передала закрытую книгу. — Ты сказала, что когда вернешься сюда, я должна буду тебе его отдать. Ты сказала, что для тебя важно все вспомнить. Однажды.       — Я ведь ухожу не в первый раз, да? — слеза скатилась по щеке Куколки, и она вытерла ее тыльной стороной ладони.       Милашка, чуть помедлив, кивнула. И все стало на свои места…       Куколка держала в руках альбом, и только глянцевая бумага, на которой расплывались соленые слезы, напоминала ей о пройденном пути. Так далеко она заходила в поисках смысла, в поисках себя, что не могла понять, когда же сделала первый шаг. И когда сделает последний, который заставит ее забыть о страшном прошлом, сумеет найти спокойствие в забвении…       — Я зря себя освободила от воспоминаний. Зря забыла, кем являюсь… Лишившейся всего, сиротой обездоленной… — завыла во весь голос Куколка. Колени ее задрожали. Она хотела сбежать, вновь покинуть ненавистный дом.       Милашка поднялась и крепко-крепко обняла ее, прижав к груди. На ухо шептала утешающие слова, да только они не возымели действия.       В памяти крылась и боль, и радость. И действие, и противодействие. Воспоминания делали ее живой, но отыскать баланс было так тяжело. Отчаяние захлестнуло ее с головой. Как ни пыталась Куколка вдохнуть пьянящего воздуха счастья или хотя бы мелкой радости, ничего у нее не выходило. Слишком тяжкий груз висел на ее шее. Слишком рано его повесили.       — Но… могу ли я начать новую жизнь? — отстранилась Куколка. — Могу ли я… не вспоминать о случившемся? Да, я вычеркну несколько лет своей жизни, но, возможно, это будет лучшим решением.       — Ты так делала всегда, и это замкнутый круг, — произнесла Милашка. — Но тебе нужно узнать правду. Не бойся, я буду с тобой.       Страх парализовал конечности Куколки. Дрожащими руками она взялась за уголок фотоальбома. В голове пронеслась фраза «Будь что будет», и первая страница раскрылась со странным скрежетом.       Капкан захлопнулся. Мышка не успела спрятаться в норку.