October, 6

!Crystal Castles vs. The Little Ones–Lovers Who Uncover! Чжухон уверен, что не умеет влюбляться. В его душе по официальным законам лузеров, никто не оставляет следов, даже те, кто претендует поначалу. Каждый раз идентичный сценарий, проигранный десятки раз и отдроченный до мелочей — вслед за доскональным, придирчивым изучением всего Чжухона изнутри, все претендующие на место за ребрами исчезают, трусливо убегают и прячутся подальше от холодных внутренностей и всепоглощающей темноты. Его сердце ничего не весит, потому что пустое. Крикнешь — и эхо будет вторить часами, уронишь — и в воздухе повиснет глухой звук опрокинутой на пол картонной коробки. Чжухон никого не любит, кроме себя. Эгоизм, пожалуй, единственное в чем он преуспевает и достигает больших высот. Его жизнь это драки до внушающей коллекции кровавого тряпья в мусорном пакете и до сколотого переднего зуба. Его жизнь это районные разборки стенка на стенку, чтобы забыть обо всем, обезболивающее в аптеке у дома и дешевые сигареты в киоске напротив. Вся его жизнь – это мелочи, hip-hop в каплях наушниках и неизменное «неудовлетворительно» на экзаменах в университете, куда он поступает по счастливой случайности, не иначе. Характер Чжухона далеко не вино, с годами становится только хуже, портится, бродит и набивает оскомину, как ядерно-лимонные конфеты, которыми набиты его карманы и которые он всегда таскает с собой и ни с кем не делится. Вкусовой извращенец и жадина. Чжухон ничего не может и не хочет с этим делать. Он думает, его не изменить. Он ошибается. Минхёк — просто недоразумение. Его переводят в университет весной, на следующий день после того, как в парках Сеула расцветает вишня. Эти два события, Чжухон от чего-то связывает между собой и запоминает. У Чжухона к Минхёку неприязнь, но не похожая на ту, которую он испытывает вечерами к своим грушам для битья в грязных подворотнях, а другая, смешная немного, пропитанная любопытством и возмущением, потому что в первый день Минхек знакомится со всеми кроме него. Он пожимает по очереди протянутые ему руки, и улыбается так искренне, что Чжухону от такой любезности хочется заблевать пол аудитории по всему периметру, надрывно кашляя и отплевываясь. В помещении душно и пахнет яблоками, которые один из студентов целый день таскает с собой, чтобы сдать и защитить до дебилизма креативный проект. Чжухона одолевает усталость и мигрень. У него свежая царапина на лице, разбиты губы и множество сливовых-кровоподтеков на теле, благо скрываемых помятой, зато свежепостиранной одеждой. Чжухон некоторое время равнодушно наблюдает за новеньким, что живо тараторит о своем в окружении одногруппников и из-за худобы, походит на жертву концлагеря, затем вытягивает ноги под последним столом многоуровневой аудитории, широко зевает и убеждает себя в том, что ему, в общем-то, насрать заговорит Минхёк с ним или нет. Немногим позже, правда, знакомство все-таки состоится. Минхек подсаживается к развалившемуся на столе Чжухону бесцеремонно, посреди лекции и холодным пальцем тычет в щеку, заставляя вылезти из объятий ласковой дремоты. На полусонный взгляд налитый ненавистью и вопрос о причине беспокойства, Минхек хрипловато смеется и не отвечает, краем глаза поглядывая на бородатого препода, что распинается у доски. Дальше следует обмен именами (Чжухон делиться своим с неохотой), и немой диалог ни-о-чём на листе, криво вырванном из тетрадки. «Ну хоть для чего-то она пригодилась», — думает Чжухон кривоватым почерком быстро чиркая ответ на вопрос «Какую любишь газировку?». Детские забавы. Чжухон таким со школы не занимался. Он в замешательстве. Он не знает мотивов и причин, но это, как выясняется позже, совсем не важно. Важнее то, что Минхек проделывает этот трюк и на следующий день, затем на следующий после него, снова и снова, из раза в раз, стоит хулигану с пожаром вместо волос только голову опустить на сложённые руки и перекрыть глаза во время лекции. Минхек подсаживается тихо, Чжухон не всегда улавливает момент. Минхек будит его, а Чжухон бесится так, что даже черты лица заостряются. Ему хочется опрокинуть Минхека со стула и сделать больно. Он бы запросто смог, но ни разу не смеет. Он не знает, почему терпит, но не предаёт этому значения. Только когда двумя днями позже, после лекций, они вместе покидают универ и Чжухон вызывается проводить Минхека до дома, как о голову кирпичом приходит осознание того, что он, блять, все-таки влип. По уши увяз в дерьме. Чжухон никогда и ни с кем не общался так близко и так странно. Чжухону никогда не приходилось путаться в собственных словах, пытаясь позвать прогуляться по городу. Чжухон никогда не звал никого гулять в принципе. Минхёк первый и пока что единственный. В университете Минхёка называют мальчиком со звезды, Чжухон подозревает из-за серебром отливающих волос и чрезмерной болтливости, но не знает наверняка. Чжухон думает, что Минхек особенный и он прав. У Минхёка к нему хуева куча нелепых вопросов и предложений и, кажется, это не поддаётся лечению. Он как гребанная радиостанция не затыкается не на секунду. Он не дает ему выспаться даже на выходных, вытаскивая с собой в парк аттракционов и плевать, что Чжухон высоты бояться — первый пункт непременно американские горки с кучей мёртвых петель. Чжухон обещает повесить Минхёка на одной из них, но докурив и щелчком отправив сигарету в урну, он послушно тащится следом. Чжухон строит из себя уверенность в чистом виде и молчит, пока его пристёгивают толстенными, но с виду совсем не надёжными ремнями безопасности под нескончаемый лепет смеющегося над ним Минхёка. И когда они взлетают, мнимая уверенность Чжухона покидает тело почти что сразу. Их ядовито-желтая кабинка громыхает и мчится вверх, кажется почти по касательной, кажется со скоростью света, кажется, целую вечность. У Чжухона слезятся глаза от скорости, а крашенные в красный волосы, подсвеченные золотистым солнцем, развеваясь, превращаются в живые языки пламени. Все вокруг мешается в кучу — небо, земля, облака — все путается, кружится и скачет в немыслимой чехарде, а на мертвой петле его руку, крепко вцепившуюся в стальной поручень, накрывает прохладная ладонь Минхёка, и Чжухону чудится, что время останавливается, а затем переходит в зацикленный режим и длится несколько бесконечностей подряд. Он совсем не против. На самой высокой точке кабинка на мгновение замирает, а после срывается вниз боевой ракетой. Минхёк вскрикивает первым, но Чжухон подхватывает моментально, выталкивая из лёгких весь воздух, максимально напрягая голосовые связки. Их крики сливаются вместе и растворяются в аккомпанементе других воплей, свиста ветра в ушах и приглушенной музыки льющейся из динамиков соседнего аттракциона с цветными пряничными лошадками, на самом деле предназначенного для детей, но на него у Минхека тоже есть два билета. На исходную они возвращаются нелепо взъерошенными, словно только что свалившимися с луны. Чжухон думает, что для Минхека это обычное состояние, потому что он вскакивает с места сразу же, как только их отстегнули от дьявольской машины, его же слегка подташнивает. Пошатываясь, он поднимается и, запустив руку в глубокий карман, достает оттуда несколько лимонных конфет, все остальное растерял где-то в небе, за пределами узкой желтой кабинки. Один фантик съехал в кармане и ладонь немного липкая. Чжухон шмыгает носом и поднимает взгляд на Минхёка. Он улыбается и щуриться от поднимающегося ветра, он лохматый, он строит смешное лицо и морщит нос, а Чжухону очень хочется знать, откуда он такой? Пальцы разворачивают подтаявшую конфету и отправляют её в рот, уголок которого слегка пощипывает, разбитая губа не совсем зажила. Пальцы разворачивают вторую конфету и подносят её к губам целым, растянутым в улыбке. Уникальный случай в истории Чжухона — день, когда он поделился чем-то своим. Погода портится как по щелчку пальцами и вот где-то вдалеке слышится первый раскат грома. Минхек вздрагивает и, перегоняя конфету за другую щеку, говорит Чжухону, что лучше бы им уйти сейчас, скорее всего, будет гроза, а билеты действительны и завтра. Намек ли это на следующую встречу Чжухон не задумывается. Он берёт его за руку, и они почти бегут к выходу. Напоследок Чжухон поднимает взгляд к небу и ему чудится, что высоко над их головами в потемневшем небе летает красный воздушный шар. Он виляет из стороны в сторону и растворяется в тёмно-серых тучах. В магазине напротив дома, Чжухон покупает крекеры, шоколад, бутылку старого доброго Джека и они заваливаются к нему на квартиру, чтобы завершить прекрасно начатый выходной. Минхек врубает что-то из своего плейлиста на его компьютере, Чжухон не знает что это, но у него бегут мурашки. Он в жизни не слышал ничего более космического. Щелкнув зажигалкой, Чжухон садится на пол, глубоко затягивается и щурится, как накаченный валерьянкой кот. Чжухон рассматривает сутулую спину согнувшегося у компа Минхека и выдыхает серые змеи дыма. Минхёк не оборачивается и в этом его промах. Чжухону хочется, чтобы Минхёк ему открылся, но на деле открывается только бутылка. И все, что происходит после, похоже на нихуёвый трип холодной октябрьской ночью. За окном дождь набирает скорость падения, меняет траекторию и рассыпается по подоконнику взрывающимися водными бусинами. Минхёк говорит, что замерз и пьёт виски прямо из горла, морщится, кашляет, заедает, а потом протягивает бутылку застывшему в пространстве Чжухону, оправдывая это тем, что ему тоже нужно согреться. Чжухон принимает из его рук горючее, смотрит в глаза напротив и не сразу решается сделать первый глоток. Он еще не пил, а уже находит себя опьяневшим. С Минхеком сила притяжения Земли перестает существовать, а сила притяжения души к душе возрастает до масштабов открытого космоса. Они никогда не говорят о чем-то серьезном (Чжухон привык, что все серьезные темы Минхеком ненавязчиво отвергаются). Они обсуждают, по сути, ересь — какие новые вкусы мороженого могут принести прибыль Baskin Robbins, а какие вкусы могут этот бизнес к чертям развалить, и хохочут, как дураки, когда озвученные мысли в определенных местах сходятся. Бутылка ходит туда-обратно, из руки в руку, а когда на дне остается совсем немного, Минхёк вскакивает с места и, пошатываясь, направляется к колонкам, увеличивает громкость почти до предела. Минхёк танцует босиком, голыми ступнями скользя по лакированному паркету. Чжухон морщится и просит отставить виски на стол хотя бы, а-то вцепился в беднягу Джека, как утопающий в спасательный круг. Минхёк показывает ему средний палец и в очередной раз припадает губами к горлышку, продолжая танцевать в опустившемся полумраке, вызывая у Чжухона улыбку, а затем и смех. Чжухон роняет тяжелую голову, упирается подбородком в собственную грудь и беззвучно хохочет. Он еще никогда не ощущал себя настолько живым. Когда песня кончается и начинается другая, у Минхека, кажется, садятся батарейки, и он раненной птицей падает рядом с Чжухоном, задевая его плечом. От этого у Чжухона мир кружится и вращается. Они сидят так целую песню, последнюю в не слишком длинном плейлисте мальчика с другой планеты. После того, как музыка стихает, Чжухон начинает слышать более остро. Он слышит рваное дыхание все еще запыхавшегося Минхека и невольно подстраивается под него. Пронизывающая тишина начинает шептать чувствами в то мгновение, когда их взгляды встречаются, когда Минхек роняет чёртову бутылку, упуская возможность довести алкогольное опьянение до состояния абсурда. Последние капли виски брызгают на паркет, а губы впиваются в губы. Они целуются. Это глубоко, это горячо и настолько самозабвенно, что почти затянувшаяся кожа в уголках Чжухоновых губ вновь рвется, начинает кровоточить и окрашивает зубы красным. Привкус металла на языке. Минхёк цепляется за ворот его майки, оттягивает и тем самым заставляет придвинуться ближе. Заставляет тянуться к себе всем телом – руками, губами, широкой грудью. Чжухона не надо уговаривать и алкоголь здесь не при чем. Широкие и сухие ладони скользят под широкую, скрывающую худобу, футболку Минхёка и ведут вверх по слегка выпирающим ребрам, по каждому из них. Ощущения новые и абсолютно с ума сводящие. Они избавляются от одежды так быстро, что Чжухон и уловить не успевает. Чжухон никогда ни с кем не занимался сексом, инстинкты сами подсказывают, что делать и Минхёк подсказывает тоже. Он откидывается так соблазняюще, прогибается в спине и широко разводит тощие мальчишеские ноги, притягивает Чжухона за шею, заставляет нависнуть над собой, закидывает тонкие лодыжки за его спину и выдыхает горячо, что-то вроде «Ну же, давай». Голос у него все такой же хриплый, от него щекотно в животе. Чжухону хочется вжать его в паркет так, чтобы остался кровавый след, Чжухону хочется, чтобы Минхек под ним потерял голос от стонов, Чжухону хочется, и он делает. Сильные руки хватают хрупкие плечи, ладони сжимают крепко, а после скользят вниз, ощутимо. Кожа у Минхека горячая. Он как комок нервов, реагирует на все, на каждое мимолетное касание или движение, и когда к его губам подносят пальцы, он послушно открывает и впускает их в свой горячий рот. Чжухон, затаив дыхание, не сводит глаз и матерится про себя, потому что он в жизни не видел чего-то более совершенного. Он растягивает Минхека медленно, потому что для него это тоже в новинку. Он боится сделать больно, не замечает как Минхек уже и сам насаживается на пальцы, не замечает, как плотно он сжимает свои глаза, как он елозит и выгибается на чертовом ледяном паркете, такой горячий и абсолютно нереальный, с ума сводящий. Только когда дрожащие пальцы впиваются в Чжухоново запястье, останавливая, он понимает, что Минхеку уже не терпится. Ему уже нужно — об этом говорит томный взгляд из-под ресниц, об этом говорят его искусанные полуоткрытые губы, блестящие в полумраке, об этом говорит его истекающий смазкой член. У Чжухона самого уже стоит так, что пульсирует в животе, тянут и ноют все внутренние органы. Чжухон выдыхает судорожно, сдавленно, входит в Минхека быстро, с размаха и только потом с испугом понимает, что уже не контролирует себя. Горячая теснота обхватывает его член почти до боли, но боль эта, словно тонкими иглами, пронизана удовольствием. Чжухон жмурится, замирает, с огромным усилием подавляет в себе желание толкнуться еще раз и припадает теплой щекой к влажной от жара серебряной челке. Губы его виновато шепчут «Прости», куда-то в висок сжавшегося под ним Минхека, но вместо ответа парень, который и правда с другой планеты, говорит хрипло и сбивчиво «Мне хорошо. Пожалуйста, не останавливайся», — и это то, от чего Чжухон слетает с катушек. Движения частые, звуки мокрые и отчетливые, пульс ускоренный, а воздух раскаленный. Вдохи даются с трудом, каждый выдох, как маленькая смерть. Чжухон вбивается в хрупкое тело, слегка оттягивает голову Минхека за волосы, прикусывает приоткрытые из-за стонов губы. Пространство вокруг скручивается, сжимается все сильнее, становится маленькой, мучительно тянущей, пульсирующей глубоко внутри точкой. Чжухону хочется, чтобы эта точка внутри взорвалась и когда Менхек, задыхаясь, шепчет его имя — она, наконец, взрывается. Словно лавиной с головой накрывает невыносимое наслаждение, от него сводит ноги и живот, от него глаза закрываются сами. Шум крови в ушах, на некоторое время выводит из строя сознание, но Чжухон чувствует, как Минхека под ним трясет и несколько раз рукой проводит по его члену, отчего тот, наконец, кончает и благодарит за помощь почти что хрипами. Чжухон тяжело дышит и не верит в то, что произошло между ними. Чжухон хочет поцеловать его в нос, но промахивается и горячими губами мажет куда-то в скулу. Чжухон счастлив. Он уверен — это лучшая ночь в его жизни и он надеется, она не последняя. Но она последняя. Чжухон еще не знает, насколько глубоко он увяз в космическом болоте Минхёковой невесомости. Когда все заканчивается Минхёк отрубается почти мгновенно, прямо на том же холодном паркете, слегка придавленный разгоряченным тяжелым телом Чжухона, лохматой челкой упираясь в чужую шею, ощущая каждое движение чужой вздымающейся груди. Чжухон гладит его волосы и думает, что их цвет и правда походит на звёздную пыль. Чжухон относит Минхека в свою комнату, накрывает одеялом и еще долго сидит на краю кровати, рассматривая его расслабленное лицо, а в голове только один вопрос «Что со мной такое?» Чжухон до сих пор был уверен, что не умеет влюбляться. В его душе никто никогда не оставляет следов, но Минхёка кажется не волнует. Он вбегает в его душу с разбега, поначалу осматривается, ходит на цыпочках, а затем осваивается и принимается за чечётку. Его не пугает не холодность, ни грубость, а пустоту он заполняет собой, идеально сливаясь с формой. Чжухон это чувствует и впервые в жизни ему становится страшно. Он не привык, он еще не готов, он не может, но ему очень хочется. Он ложится рядом, горячим лбом припадая к остывшей от жара и теперь привычно прохладной щеке Минхёка, закрывает глаза. Он обещает себе, что будет стараться, еще не зная, что все его мысли и поступки не принесут ровным счетом ничего. Как кометы сгорают в атмосфере, не долетая до земли, так и любовь людей с других планет не длится вечно. Минхек не исключение, Чжухон пока об этом не догадывается. Чжухон пока еще верит в лучшее будущее для них обоих, где нет исчезновения Минхёка следующей весной, такого же внезапного, как появление во время цветения вишни. Где нет разбитого в дребезги сердца, где на подоконнике нет склада пустых бутылок, а ладонь еще не превратилась в подругу. Чжухон пока еще прибывает в иллюзиях, где Минхёк будит его на парах для того, чтобы поболтать и посмеяться, а не для того, чтобы он, Чжухон, усвоил программу обучения. В иллюзиях, где мальчик со звезды тащит его на аттракционы, потому что ему так хочется: держать его за руку хочется, делить на двоих острые ощущения, кричать где-то под куполом неба, когда кабинка страшно скрипит— где все это для веселья, а не потому что Минхёку жалко одинокого, вечно хмурого парня на последней парте. Чертовы иллюзии, где улыбка искренняя, а чувства серьезные. Иллюзии, где он все еще с ним. По-настоящему. Навсегда.